Так абсурдное предприятие Тихона в его собственных глазах обретало определенную логику. Хорошо все-таки порой руководствоваться не теориями, а сердечными порывами, рассудил поэт. Ломал бы голову часами, варианты просчитывал, а решение-то по суди единственное, оно же первым и родилось.
Дальнейший путь через сонный город к Дворянскому Собранию Тихон проделал согласно замыслу. Даже старик-конюший в трактире не слишком недоумевал, когда приезжий «незнакомец» сунул ему поводья и пятак и отбыл, даже не поселившись в нумере. Наверное, и не такого навидался на долгом веку.
Возле старого дуба начинался самый важный этап комбинации.
– По стопам кошевников иду, – с неудовольствием прошептал поэт и подпрыгнул, чтобы ухватиться за нижнюю ветку.
Котомки пребольно стукнули его по бокам, вызвав жжение в пулевой царапине. А потом и колени угодили в расселины древней коры! Чертыхаясь под нос, граф Балиор с помощью рук и ног, пачкая белые чулки, вскарабкался повыше и утвердился на первом же приличном сучке.
«Накладову костлявому куда проще было», – в досаде подумал он и прислушался. Только полуголые ветви шелестели над головой, да брякнула поодаль колотушка городового, заставив оглядеться в тревоге. По счастью, страж порядка пока дефилировал вне пределов видимости.
«Веревка же есть», – мысленно хлопнул себя по лбу Тихон и по примеру американских аборигенов скрутил из нее лассо. Забросил же на толстую ветвь в трех саженях выше только со второго раза. Свободный конец вервия прилетел к нему сверху, поэт привязал его к поясу и принялся подтягиваться, будто немецкий барон Мюнхгаузен, коему довелось тащить себя за волосы из болотины. Тихону было проще, но ненамного. Так или иначе, минут через пять напряженных трудов он добрался-таки до вожделенного сука.
Тут он вновь обозрел окрестные темные дома и брусчатую мостовую, заодно и дух перевел. Оказывается, с этого места открывался неплохой вид на дворец князя Хунукова, окруженный густым садом, полным статуй – великолепный дом с тремя колоннами на парадном крыльце располагался всего в сотне саженей от Дворянского Собрания, буквально через чугунный забор перебраться или ворота открыть. В день празднества их и откроют, чтобы народ мог свободно фланировать между Собранием и обиталищем губернатора, ибо гостей зазвано несметное множество.
Внезапно, на беду лазутчика, в свете уличного фонаря показался жандарм с колотушкою. До него было около сорока саженей, и двигался он аккурат в сторону графа Балиора! По сторонам страж порядка, правда, не слишком заглядывался. Тихон вжался в ствол насколько смог и взмолился Господу, чтобы жандарм не задрал зачем-то голову и не заметил массивную фигуру поэта, который весьма хорошо виднелся посреди полуголого дуба.
Это был бравый капрал Тотт. Окрест себя он все же посматривал, да и колотушкой брякал исправно. Эх, сколько таких честных людей под командою преступника Буженинова! Призвать бы их под единое знамя, да сколотить воинство противу дидимовских татей – тогда бы, может, и приструнили зарвавшегося заводчика… Так ведь никто из жандармов Устав не посмеет нарушить, в отличие от их начальника.
Лишь когда Тотт исчез за углом Дворянского Собрания, Тихон вздохнул с облегчением.
Ему оставалось перебраться на балкон. К собственному стыду, ползти по суку показалось ему более безопасным, чем шагать на своих двоих – но высмеять графа глухой ночью было некому. На краю он приподнялся, приобрел устойчивость и с молитвой на устах перенес тяжесть на руки, которыми уперся в широкое ограждение балкона. Уж лучше бы махом перепрыгнул! А то так и мучился, пока не перебрался на здание целиком с риском рухнуть на мостовую.
– Ирой, – похвалил себя Тихон и постарался унять дрожь в членах. – Только вдругорядь физическими упражнениями заниматься надобно…
Он дал себе зарок, что ежели останется цел после этого предприятия, вместо одной из трапез станет подымать тяжкие камни для развития мускулов.
Дверь оказалась заперта. Тут-то Тихон и сообразил, что подобная неучтенная им мелочь практически ставит крест на всем предприятии. Разумеется, можно высадить преграду плечом. Даже если и удастся сделать это так, что от звона стекла не проснется половина окрестных жителей, утром же дворецкий по холоду обнаружит разрушения! Нагрянут жандармы и обыщут каждый закуток Собрания в поисках башкира или иного злоумышленника. Легко можно представить их изумление при виде схоронившегося в каком-нибудь чулане поэта.
– И когда я умом думать начну? – постучал он себя по макушке.
Это самокритичное действие навело его на свежую мысль. Если разбитую балконную дверь моментально заметят, то чердачное окошко можно вынести без таких фатальных последствий. Может, его и так удастся открыть, ударом кулака по раме.
Деваться было некуда. Стараясь не глядеть вниз, поэт начал восхождение по пилястрам. Пазы между ними были полны известковой и обычной пыли, пальцы при этом коварно скользили, но граф Балиор упрямо карабкался ввысь. Скоро он достиг покатой черепичной крыши и перевалился на нее.
– Воистину, тать ночной, – прошептал он.
Тихону уже так страстно хотелось очутиться внутри Дворянского Собрания, а не на промозглом ветру, что он почти не скрываясь, только ступая аккуратно, добрался до ближайшего из двух выступов на крыше и толкнул оконце. Древесина разбухла от сырости, но подавалась. Поэт приложил к раме краешек котомки и после короткого размаха ударил по ткани кулаком. Внутри глухо лязгнула железная задвижка. Тихон повторил деяние еще и еще раз, и наконец гвозди подались, отпустили. Оконце почти распахнулось, оставалось лишь подтолкнуть его – и вот уже лаз во тьму чердака был открыт.
Перекрестившись, граф Балиор вытянул руку с сумою и насколько мог опустил ее немного вбок, затем разжал пальцы. Котомка брякнулась без особого шума. И все же сигать во тьму без разведки было страшно. Вдруг там стоит узкий сундук? Подвернешь неловко ногу, и ползай потом в пыли…
Пришлось запалить свечу, прикрыв ее всем телом от возможных зрителей. Под окошком и правда стоял сундук, и даже не слишком далеко от крыши. По сравнению с дубовым суком оставшаяся часть пути не представила для лазутчика особых сложностей. Разве что зацепился полой бешмета за гвоздь, но ведь на поранился!
На чердаке было, как водится, пыльно и затхло. Поднимать вновь зажженную свечу над головою для лучшего обзора Тихон не рискнул, но и без того было ясно, что сюда долгие десятилетия стаскивали изношенную мебель, обтрепанные портьеры и прочий хлам. Особенно много имелось тут «жертв» последнего обновления, учиненного не так давно Антиохом Санковичем. Тихон даже узнал многие стулья, на которых сиживал еще в детстве.
Он убрал со старинного дивана цитру с порванной струной и устало развалился на тугих пружинах. Пришла пора подкрепить силы добрым куском копченого мяса и парой глотков воды из походной бутыли. Столом ему послужил кособокий налой.
Этот чердак живо напоминал графу Балиору флигель собственного дома, также переполненный древностями, а потому и не пугал, несмотря на тонкое завывание ветра в щелях и непроглядную темень в трех шагах от дивана.
И скоро он уснул под писк мышей, укрывшись полотняной портьерой, как порой с ним случалось лет десять назад, когда он заигрывался днем в страшно интересном, полном старинных чудес флигеле – только там при этом было светло от солнца и бесконечно уютно… Вот и здесь почти так же.
Новый день вопреки ожиданиям выдался солнечным, во всяком случае поутру, и от обоих окошек на чердачные завалы падали косые лучи света. Со стороны улицы доносились слабые голоса прохожих, крики возниц и стук колес по брусчатке.
Шумели и под полом, то есть на третьем этаже Собрания. Тихон разом встрепенулся и сел, постаравшись не заскрипеть диванными пружинами. Внизу переговаривались женщины, скорее всего служанки – то ли смахивали пыль с мебели, то ли наводили блеск на античные бюсты.
Поэт попытался расслышать, о чем толкуют девки, но не сумел и успокоился.
Обилие предметов на чердаке, в том числе треснувших ваз, раскинуло перед ним широкие возможности для утреннего туалета. Когда служанки удалились, граф Балиор совершил потребные процедуры и не спеша позавтракал за поцарапанным сосновым столом, любуясь на бюст Аристотеля с отбитым носом.
– Подскажи, мудрец, чем заняться, – обратился к нему поэт.
Но древний философ лишь слепо таращил белые глаза. Тихон же принялся заново переживать события минувших дней, от самого первого дня, когда он стал свидетелем умыкания Манефы, до вчерашнего вечера. И так выходило, что всему причиной было вмешательство в ход вещей Акинфия Маргаринова. Не случись механику уволочь девицу Дидимову в небеса, так бы и пребывал граф Балиор в неведении, так и вкушал бы плоды мирной сельской жизни… И Манефу любил бы по-прежнему безответно, о нежном чувстве Глафиры не догадывался, во чреве железного монстра не поездил бы. Лишь стишата по ночам кропал да с доброй Марфушей баловался – вот и вся жизнь, и так Бог весть сколько лет, пока не женился бы на какой-нибудь сообразной девушке.
Нет, не было бы такого! Захвати Петр Дидимов власть в губернии, да провозгласи Рифейское королевство… Один Господь ведает, что началось бы тогда в России-матушке, какие силы всколыхнулись бы! Не иначе армию из Санктпетербурга прислали бы, да и местные дворяне, что верность Императрице сохранили, под ружье бы встали. И возникли бы летучие ватаги «воинов света», что бились бы противу темного королевства тирана Дидимова, его железных Тифонов, огнем плюющих. И погибли бы все как один, но геройски.
Такие жуткие картины из будущего пронеслись перед мысленным взором графа Балиора, и содрогнулся он от гнева и решимости помешать проклятому заводчику в его планах.
Но как, как? Даже если удастся помешать злодею выкрасть князя Санковича и утвердиться тем самым в градоначальниках, Дидимов не откажется от замысла и выдвинет свое железное воинство против императорского гарнизона. Вдобавок фальшивым золотом наводнит Рифейские пределы и полонит законные власти, буде они о