Людей в парке рядом с местом вторжения не наблюдалось, поскольку все толпились возле главного фонтана, где и пускали в небо ракеты с огнями. Никто не всполошился, не побежал с криками на доклад к генерал-прокурору или самому губернатору, что ограду его поместья ломают неведомые чудища.
– Сон человеческий, прервись! – возопил Тихон в отчаянии и взмахнул руками, и к его удивлению то вполне удалось. То есть взмахнуть, понятно, а не прекратить безобразия.
Впрочем, пользы от такого рукомашества было чуть, главная сила монстра таилась в его ногах и управлялся он ими. Довольно будет направить его на императорских солдат, а там уж дергай щупальцами или смирно стой, ужас на людей наведешь непомерный. Хоть обкричись из своей щели – дескать, не трону я вас, ребята.
После второго залпа, совпавшего с цветистым всполохом под облаками, кусок ограды рассыпался окончательно, и армада Тифонов, скрежеща, въехала в княжеский сад. Тут наконец раздались и крики мещан, а также и пары лакеев, что углядели опасность. Но лишь диавольский смех татей был им ответом.
Первым пал голый цветник. Три мраморных вазы с Баханалиями и младенцами, что стояли вокруг него, взорвались крупными обломками и в одночасье превратились в скорбные остовы наподобие сломанных зубов.
– Полюбуйся, кровопийца! – крикнул какой-то кошевник за спиною поэта.
Наверное, это он верховодил передвижением чугунной паровой печи, а может, и управлял самими панцирями. Кого имел ввиду этот мерзавец? Неужели опору всей губернии, славного генерал-губернатора Хунукова? Хотя бы одно в этом святотатстве утешило графа Балиора – непричастен князь к вакханалии, не ведал об измене заводчика, иначе бы не допустил бесчинства в своих владениях.
Армада продвинулась вглубь княжеского парка, и тут-то постепенно грохот ее и несусветная вонь, разносимая ветром, произвели среди отбившихся от общей массы гостей знатный переполох. Тихон видел сквозь шлем, как дамы и кавалеры в беспамятстве устремлялись прочь с пути воинства, дабы криками возвестить о кошмаре. Воистину паника распространилась среди дворян губернии подобно лесному пожару в великую сушь.
На повороте аллеи, подле группы античных фигур Феронии, Силвана и Филомеды, армия изменника притормозила и ударилась в регулярное приготовление к схватке – потому как слышны уж были испуганные возгласы унтер-офицера, что строил солдат для отражения нежданного натиска. Вскоре и сами ратники с фузеями показались в конце широкой гравийной дорожки. К тому моменту поэта стащили с платформы и утвердили, как и второго железного монстра, на собственных ногах.
Гарнизонные при виде гусеничных пушек по команде офицера рассеялись за шпалерами, и первый картечный залп пропал втуне. Филимон выругался и приказал двигать машинам в разные стороны, но в направлении дворца, а двуногим шагать прямо и наводить ужас.
«Ничего они не поделают», – обреченно подумал поэт по адресу императорских солдат. Как он знал, в распоряжении губернатора было всего три медных орудия, четыреста ядер, да шестьсот зарядов с картечью, не считая ружей с пистолями и копьями. И прочего по мелочи – свечи скоропалительные, седла с приборами и порох. Да разве ядра и свинец патронный хоть что-то могут противу таких чудищ, даже если чудесным образом перенести сюда все гарнизонное вооружение?
Как граф Балиор ни сопротивлялся, сила пара понуждала его переставлять ноги и с лязгом идти вперед. Сзади катилась тележка с топкою и непрерывно подавала с шипением пар в его доспехи.
– Да что же делать-то? – вскричал наконец поэт и в ярости ударил лбом по ведру.
С разных сторон послышались новые разрывы огненных снарядов, потянуло гарью. Дождя уж давно не было, а ветер был довольно силен, а следственно, можно было ожидать изрядного пожара.
То и дело среди полуголых кустов мелькали человеческие фигуры, и скоро Тихон ощутил в полной мере, что на него началась охота. Сразу с нескольких сторон треснули выстрелы, по бочке с визгом щелкнули пули. Одна угодила в шлем и проделала в нем порядочную вмятину, в полувершке от прорези. Руки у Тихона непроизвольно взметнулись к голове, будто щупальца могли защитить его от попаданий лучше панциря. Получилось, наверное, страшно.
– Не стреляйте, я свой! – крикнул поэт, но голос у него сорвался и вместо полноценного вопля вышел почти хрип. А тут еще и очередной залп грянул, совсем заглушил графа. – Господи, как это остановить?
Монстр достиг главной поляны неподалеку от парадного крыльца. Людей тут остались буквально единицы, прочие же, как успел заметить Тихон, торопились укрыться в доме – визжали страшно, топтали друг друга и падали, скатываясь по ступеням. Столпотворение виднелось отсюда через недолгую аллею с вязами.
А вот фейерверочная команда никуда не делась. Несколько солдат находилось возле круглого бассейна с колонною, на верхушке которой возвышался грозный Посейдон с трезубцем. Тут же крутилось на последнем издыхании огненное колесо, и от него летели бледные мелкие искры.
И хоть ядер и пушки у защитников не имелось, зато шутейных ракет было еще предостаточно. Один из сержантов, едва лишь монстры показались перед ним, отдал команду, и солдаты принялись дружно возжигать фитили, направив острия ракет прямо в графа Балиора. «Что ж, вот и погибель», – подумал тот и втянул голову в плечи, лишь бы не видеть свою смерть через щель. В этот миг он вспомнил рассказы отца, как тот на поле брани, под командою генерала Потемкина, ходил на турок. Бывало, и пушки вражеские вблизи своими глазами видел, как те чернели им в лицо жерлами, но выстрела мало кто не страшился, и все пережидали картечный шквал лежа – иначе бы ни один не выжил.
Через несколько мгновений на доспехи обрушился сгусток потешных огней. Хвала Господу, поэт успел прижать к голове ладони, притиснув их к черепу что было сил, а то бы уши его отказались служить хозяину. Внутренности монстра озарились ярчайшей вспышкой, но не прямо в зрачки графа Балиора, иначе бы он и зрения лишился. Лишь несколько искр, уже ослабших, влетели через прорезь, со зловещим шипением осели на аби и проделали в нем плавленые дырки. Вслед за тем и густая волна оглушительной вони, от которой дыхание поэта почти обмерло и слезы защипали в глазах, окутало панцирь.
Сам же он изрядно пошатнулся и стал заваливаться на спину, но сноровистый механик подле котла успел отставить ему правую ногу и прервать падение.
Тихон надсадно закашлялся и прижал ладонь ко рту, лишь бы не дышать фейерверочным смрадом. Вотще! Господи, открой же глаза всевидящие на Ад, что самую землю готов поглотить!
Надеяться на Бога, понятно, можно было с немалым основанием, но и самому плошать не стоило. Тихон ненадолго выглянул в прорезь и увидел, как доблестные ратники поспешно зажигают новые ракеты. Второй монстр зашагал вперед, явно с намерением положить такому сопротивлению предел. Очевидно, следующий выстрел придется именно в него, так что у Тихона есть небольшая передышка. И взбаламученный разум его наконец породил хоть какую-то идею – вполне возможно бредовую, однако другой не нашлось.
Пора было кончать с марионеточными прогулками по княжескому саду и обратить панцирь против своего создателя! Вот только выйдет ли? Тихон отстегнулся и запустил руку в сапог в поисках кинжала. Тот, хоть и помялся слегка во время висения поэта под потолком склада, остроту не утратил. Внутренне сжавшись, граф Балиор схватился за каучуковую кишку, что водила левой ногой монстра, и резким движением тесака перерезал ее у самого основания.
Из трубки тугой струей ударил раскаленный пар, и поэт моментально прижал отверстое жерло к щели между железной ногою и бочкой, что образовалась после попадания в тулово ракеты. Но внутренность его темницы все равно наполнилась непроглядным туманом, жарким и вонючим. По счастью, ветер кое-как развеял его, так что в прорезь шлема все же было видно, что творится вокруг.
Разглядывать, впрочем, было особенно нечего. Второго монстра «подстрелили» с таким же малым успехом, как и Тихона, даже еще меньшим, ибо панцирь татя был совершенно цел. Кошевник в панцире неотвратимо надвигался на незадачливых ратников, да так зловеще, что те не вытерпели и побросали все, что заготовили для третьего выстрела.
– Черти! – завопил самый слабонервный солдат. – Марсианцы!
Да и унтер-офицер был недалек от него в решимости бороться с механическими татями. Крик солдата стал последней каплей – весь хилый расчет с истошными криками бросился прочь, растоптав целый щит с так и не использованными селитровыми свечками.
Между тем поэт, не теряя драгоценных мгновений свободы, вышагивал к близкому котлу. Грохот разрывов и крики помешали механику, что сидел за его рычагами и заодно подкидывал в топку уголь, вовремя заметить угрозу. Слишком уж он увлечен был руководством второго монстра, и это стало его роковой ошибкой.
Когда пушкари с позором бежали, он отвлекся на Тихона, однако слишком поздно – тот уже стоял в нескольких шагах от котла. Глаза кошевника округлились, когда он увидел почти рядом с собою железную фигуру графа Балиора. Пальцы мужика метнулись на вторую группу рычагов, и он успел-таки задержать правую ногу на самом излете шага. Но левая-то двигалась только собственным усилием Тихона! В последний миг, словно это что-то могло изменить, кошевник выхватил из-за пазухи пистоль, но больше ничего совершить в своей поганой жизни не успел.
Поэт сделал последний шаг и «хлопнул» рукой по боку котла, будто стоял в театре и желал приободрить симпатичную актрису. Кончик щупальца при этом пролетел почти сквозь шею татя не хуже топора, а затем с лязгом проехал по топке. Любая актриса от такого звука хлопнулась бы в обморок… Голова механика медленно, словно нехотя отклонилась назад, потом рывком обвисла на позвоночнике и остатках кожи. Из распоротого горла ударила неожиданно густая струя крови.
Тут левая рука Тихона съехала в сторону, трубка отошла от щели – панцирь вновь наполнился паром, который ошпарил открытые части тела поэта. Он взвыл от ярости и боли, и от крови, и от жестокого упоения мыслью, что хоть чем-то сумел досадить Дидимову, пока не погиб. Сейчас ему было уже все равно, что с ним случится, осталась одна только лютая ненависть к изменнику и его прихвостням.