Слезы на его лице высохли, и Андрей улыбнулся.
– Удивительно, – прошептал Барабанов, – как травматические галлюцинации полностью заместили реальные воспоминания!
– Эх, баско было! – продолжил Андрей. – Мы даже оленя могли задрать, а после вдоволь мясо его лопать! Рыбу ловили, мишка-то лапой бил, а у меня не выходило, вот я себе лапу-то и смастерил – из палки да шипов, вроде когтей. Я Михал Потапыча учил грибы есть, да они ему не пришлись. А вот ягоды мы с ним хорошо ели, от пуза! Да вот как зима пришла, у него спячка началась. Я тоже хотел как он: веток да мха с листьями в землянку натаскал, два дня провалялся, и все, не смог больше. Грибы с ягодами отошли, мед тоже. Хорошо, что я запасы устроил – понес в деревню Чемгаим мед на ярманку, там меня никто не знал. Мой-то мед дикий, не чета сборному! Нашлись купцы, выменял у них свой медок на сало, соль да серники. Так до Рождества и дожил, а потом беда пришла: детишки в лесу хворост собирали и охотников на берлогу тятеньки навели! Так и убили второго батюшку моего, Михаилу Потапыча!
Андрюшка замолк, и из глаз его снова потекли слезы. Он вытер их рукавом и жалобно сказал, обведя взглядом присутствующих:
– И как мне дальше потом жить было? Сам ведь я ни дупла с пчелами найти не мог, ни зверя завалить! Жил кое-как в своей землянке, ел корешки да кору с веток жевал. Думал, уж помру, не дотяну до весны. Зима лютая тогда вышла, снежная! И вот как-то ночью, когда лежал я обессиленный на ветках, мне кто-то на ухо шепнул, что мне надобно мишкой до конца стать. Только Черным, не бурым. И сам этот, ну, кто шептал, тоже наподобие черного зверя был, только не медведь, такой, как туча.
– Понятно, – проговорил отец Глеб, – кто мог шепнуть такое в оскверненной землянке! Ну-ну, Андрюша, продолжай, мы слушаем.
– Ну, так вот, – сказал Андрей, шмыгая носом, – а как Черным мишкой стать? Сказки-то я знал, надо через березку три раза кувырнуться, потом некрещеного ребеночка убить и его кровью омыться!
– О, господи, – прошептал Барабанов.
Роман толкнул его в бок. Андрей посмотрел на Нестора и продолжил:
– На счастье, в тот раз на мою землянку татарочка-сиротка набрела, в город, видно, шла, да заплутала. Я ее спать уложил, выбрался на свет божий, березку нашел недалече, подломил ее и три раза через нее кувырнулся туда-сюда. Вернулся и зарезал душу невинную, некрещеную да в кровушке измазался.
– Боже мой, страсть какая, – вдруг проговорил молоденький писарь.
– Пиши молча! – рявкнул на него Рафиков.
Андрей словно уже не замечал никого вокруг, он оживился и выпрямился.
– И тогда черный глаз медвежий у меня открылся! – воскликнул он. – Легко-легко стало! Землю-матушку почуял, деревья увидел нужные! Забрался на одно, что повыше, лося выследил, соскочил на него сверху и завалил! Мясо выменял в деревне на сухари с салом. Даже рыбу ловить навострился – сначала деревянной лапой, а потом новую сделал, железную, черную. Ну, я так тесло назвал, которое у кузнеца на мед выменял. Тесло такое с зубцами, с лезвиями, совсем как когти были у тяти-мишки! Приноровился с ним охотиться, как родная рука стало оно мне. А люди меня Беролаком прозвали, мол, медознатец баский, так прозвище и прилипло. После понял, что лучше всего подпитываться силушкой на полную луну. Поначалу девчонок из татарочек выбирал, ведь некрещеные они. Но потом попробовал, и вышло, что и наши сойдут, токмо результат похужее будет. Где их, татарочек-то, напасешься? Сила медвежья росла во мне, научился совсем хорошо мед искать, сам его на травах настаивал и продавал. Нашлись и ценители, кто большие деньги платил за него.
– И кто же это был? – спросил Муромцев, листая блокнот.
– Кольбин брал, Сафаров брал. А больше мне никого и не надо было, меда ведь дикого много не соберешь, – ответил Андрей и вдруг добавил: – А еще я понял, что лучше сильничать девчонок, тогда мужская сила ярится, еще больше медведем становишься!
– Сколько же девочек вы, таким образом, убили, – каменным голосом спросил Роман. – И почему только девочек?
– Почему – только? – отозвался Андрей. – Мальчишки тоже попадались. Только я их не сильничал, как-то на них у меня сила мужская и не заводилась, а один крепкий попался, ножиком меня пырнул в бок. И после того случая я решил не рисковать, девчонок стал охотить. А сколько точно, не скажу. Я ведь не на кажную луну обращался. Иной раз одной и на год хватало. Может, десятка два было их, может, и больше.
– Скажите, – продолжил допрос Муромцев, – вы не ели тела убитых, как медведь?
– Бывало, пробовал, – ответил Андрей, потупив взгляд, – но тут я, видно, не до конца в медведя превратился. Не могу сырое мясо помногу есть. Кусок, два, а дальше не лезет. Еще падаль пробовал, как подгниет, да утроба не приняла, чуть не вывернуло наружу. Варить пробовал, да голос черный сказал, мол, не по-медвежьи это, так и бросил.
Послышался глухой стук – это упал в обморок писарь. Лицо его было бело как мел. Рафиков с Романом кинулись его поднимать, а отец Глеб выплеснул ему на лицо остатки воды из стакана. В двери тут же показался конвойный.
– Ибрагимов, забери его отсюда на свежий воздух, – приказал Рафиков.
Конвойный, здоровенный детина, схватил писаря под мышки и вытащил его из кабинета.
– Я за него продолжу, – сказал Нестор, садясь за стол.
Все это время Андрей молча смотрел в пол, словно его ничего не интересовало. Муромцев подошел к нему и спросил:
– А как вы охотились?
– Охотился? – переспросил Андрей. – На дереве сидел, высматривал добычу. У меня и нюх, и слух навострился – за десять верст все слышал. А как завижу сиротинушку одинокую, так обгонял ее напрямки, через березу перекинусь да снова на дерево залезу, поджидая. И как подходила, так и прыгал сверху. Тут уже я совсем в бера превращался: в глазах туман, реву, рычу, лапой железной бью, удом тычу и кусаю! И так хорошо становилось, будто я настоящий медведь! А потом все спадает, спадает, словно назад в человека обращаюсь, и даже слегка стыдно становилось. Тогда и уходил сразу с того места.
Арестованный вздохнул и снова заплакал, закрыв лицо руками. Отец Глеб подошел и обнял его за плечи. Муромцев закурил и спросил:
– А Кольбина вы почему убили?
– Так ведь отец Иона мне сниться начал, – сквозь слезы ответил Андрей, – просил покаяться. Я и хотел, очень хотел, да другой – черный голос словно шептал мне, мол, не надо, еще крови немного и скоро настоящим бером сделаешься! Вот так и стали эти голоса в голове у меня как бы спорить. Первый – тихий, отца Ионы, а второй – грубый, злой, черный. Бывало, и третий голос звучал, словно бы медвежий, Михайлы Потапыча, второго батюшки моего, тот на стороне отца Ионы выступал, а иногда и среднюю сторону принимал – мол, беги от людей, найдут тебя и убьют, как меня. Понял я, что меня ищут, и забеспокоился. Спросил у повара сафаровского, Тимошки, когда тот мед забирал, не говорят ли чего люди про оборотня. Про себя я и раньше слыхал, как люди на базаре страшилки сказывали, детишек пугали. Вот этот Тимошка и сказал, что Кольбин, мол, все знает и хочет лапорт в полицию написать, что, мол, это не оборотень никакой, а живой человек – душегуб, смертоубийца. Не догадался, дурень, что про меня речь шла, а то не жить бы ему.
– И что же вы тогда сделали? – спросил, в свою очередь, Рафиков.
– Тогда я как с цепи сорвался, такая злость меня взяла! Побежал к усадьбе кольбинской, влез на дерево и стал его высматривать. Знал, куда он пойдет, на пенек свой. Гляжу, вышел он гулять в рощу, как обычно. И все ходит и что-то в книжку записывает. Дождался, как он под дерево сядет, прыгнул и задрал его, он и не понял ничего. Бумажку вырвал из книжечки, да там, по счастью, меня не было написано, разобрал кое-как.
– Бумажку эту куда дели?
– Тимошке на ней записку написал, что на мену прислать. А нешто меня по ней нашли? У меня-то бумага извелась вся, а на бересте писать не стал. Бумажка вроде и есть бумажка, как же по ней найти?
– Нет, не по ней, – ответил отец Глеб, – не по ней.
Андрей ласково посмотрел мокрыми глазами на отца Глеба и сказал:
– Вы хоть и выследили меня, век бы не поймали. Я в лесу ведь что дома! И с собаками не нашли бы! Да только голос у тебя, батька, точь-в-точь как у отца моего названого, покойного батюшки Ионы! – Андрей снова заплакал и продолжил, рыдая: – И похожи вы очень! Так бы я, может, и ушел, а тут окрик твой услышал да увидал, в голове как бахнуло, я с дерева и свалился.
Отец Глеб погладил его по голове и вытащил из сумки фотокарточку, на которой был запечатлен не совсем старый мужчина в монашеском облачении. Нестор отложил перо и подошел поближе, чтобы рассмотреть фотографию.
– А вы с ним немного похожи, отец Глеб, – сказал он, пристально вглядываясь в карточку, – сходство есть, конечно. Это тот самый отец Иона?
Тут Андрей судорожно затрясся всем телом, упал на пол и, обхватив руками ноги отца Глеба, закричал:
– Прости, батюшка, прости-и-и!!! Приму казнь, только дай человеком умереть! Больно страшный голос того третьего, третьего батюшки – черного зверя! Как он серчал! А сейчас он осерчал за то, что вам попался, все тайны его рассказал! Ночью в камере ругал меня! Говорит, ты рубашку-то завяжи на решетку, а в петлю и залезь, я, мол, тебя спасу! Ох, как страшно мне, батюшка!!!
– Не бойся, сынок, встань, – ответил отец Глеб, – это не третий батюшка говорил!
– А кто же? – Андрей стал затихать. – Кто?
– Злой враг обманул тебя, Андрюша, притворился батюшкой, чтобы душу твою заполучить! Только мы ее ему не отдадим, видит Бог!
Андрей встал на колени, вытащил крестик, висевший у него на шее, и, сжав его в кулаке, снова заплакал, опустив голову.
Послесловие
В здании у Чернышева моста, как всегда, царило оживление. Набережная у входа в министерство была забита дорогими экипажами, чиновники высокого ранга, генералы, курьеры и полицейские входили и выходили, впуская через высокие двери порывы холодного осеннего ветра. Укрывшись от общей суеты, в закутке возле лестницы, ведущей на второй этаж, собралась странная компания – высокий статный мужчина с седеющей бородкой, похожий на отставного военного, моложавый батюшка в коричневом подряснике и подозрительный патлатый тип в кургузом пальто, размахивающий стопкой помятой исписанной бумаги.