Я смотрела на нее с удивлением. Неужели это был тот же самый человек, которого я помнила с детства
и который не разрешал пропускать нам уроки, если в этом не было острой необходимости? Нельзя никого обманывать, говорила она.
А теперь они с Ежи решили обманывать вдвоем.
«Ну, что ты так смотришь? – раздраженно спросила она. – Ежи говорит, что это часто практикуется в МИДе, такие бюллетени для дипработников… ты слышала, наверное?»
«Не слышала», – ответила я сухо.
Этот дипломатический больничный продлился полгода, а потом Мистер Биг подал заявление об уходе.
«Ежи открывает юридическую консультацию, – сообщила мама, – на улице Фрета».
«Ты отдаешь ему свою квартиру?»
«Скажем так, сдаю, мы будем жить здесь, в Брвинове».
«Но ведь на улице Фрета квартира уже сдана, и ты имеешь с нее неплохие деньги».
Мама махнула рукой:
«Я не продлю договор найма».
Я сказала Лильке об этом по телефону.
«Это их дела, – заключила она, – мы не должны вмешиваться».
«Но…»
«Какие у тебя сомнения?»
«Тебя здесь нет, а у меня все это происходит на глазах. Мама как ночной мотылек, который летит на огонь. Я не узнаю ее, она никогда не была такой, пан Б. ее словно загипнотизировал».
«Наверное, все дело в сексе», – строила догадки моя сестра.
«Какой может быть секс с такой тушей?»
Лилька засмеялась:
«Скажите, пожалуйста, что за утверждения в устах моей сестры?!»
Я наблюдала за тем, что происходило через шоссе от меня, на брвиновской вилле, и это вызывало все большее беспокойство, поскольку появлялись все новые и новые факты, которые настраивали меня неприязненно по отношению к маминому любовнику. Первым толчком стал приезд его старшей дочери, она тогда еще не закончила школу. От нее я узнала про ее двух сестер, одна была ровесницей Пётреку, вторая – на два года младше. Прежде чем Мистер Биг сошелся с мамой, он уже раз уходил из дому и жил с другой женщиной, потом вернулся, перед самым отъездом в Германию. Он хотел поехать туда с семьей, чтобы девочки выучили язык. Они очень противились этому переезду. В родном городе, Белостоке, у них были подруги, своя жизнь. Но он настоял на этой поездке. Спустя восемь месяцев в Мюнхен приехала моя мама, начался ее роман с их отцом, и тому вновь предстояло исчезнуть с горизонта. Пребывание в Германии пришлось срочно прервать, и девочки вернулись с матерью в Польшу. Только через год Мистер Биг начал с ними встречаться, столько им понадобилось времени, чтобы простить отца. В течение всего этого года они не подходили к телефону, не отвечали на его письма. И сейчас старшая, Оля, с ко-
торой у Ежи лучше складывались отношения, приехала в Брвинов.
Мы сидели за ужином. Дочь Ежи Барана старалась быть милой, вначале вежливо отвечала на вопросы, которыми засыпала ее моя мама, тоже сильно взволнованная ее приездом.
«Оля – это от Александры [27] , да? Моего отца звали Александр, это имя часто повторялось в нашей семье… прадеда тоже так звали… я хотела, чтобы и мой внук его унаследовал, но дочь не согласилась… Ты еще с ней не знакома, она с сыном живет в Лондоне…»«Я не Александра, а Ольга, – оборвала ее наконец девочка. – Так по-дурацки меня назвали, как русскую… А мой отец… ты его еще не знаешь… это жуткий мерзавец. Подожди лет пять!»
«Ну что ты несешь, Оля? – возмутился Ежи. – Скажи, в чем дело, и не вымещай на мне свою злость».
«Дело в том, что ты бестолочь!» – и девочка выскочила из-за стола и убежала.
Надо сказать, вид у него был далеко не умный.
«С ней так всегда, – объяснял он. – Она вспыльчива, хотя в сущности это хороший ребенок».
Мама тогда не поверила ее словам.
«Она говорит так, потому что ревнует», – решила она.
В этом была доля правды, потому что девочка вела себя как обиженная женщина. И о своих соображениях я даже сказала ее отцу.
«Ничего удивительного, – ответил он, – у моих дочерей по сути дела никогда не было матери, а у меня не было жены, поэтому она, будучи самой старшей, и старалась заменить в доме женщину».
«Может, тебе следует остаться в том доме?» – заметила я робко.
Он помотал головой:
«Жена подрывала мой авторитет в глазах детей. Внушала им, что я ничего не делаю, а только валяюсь на диване. Такой отец не может в полной мере выполнять свою отцовскую миссию».
Тогда впервые появился тревожный сигнал: диван. Пока что это был диван Мистера Бига, он растягивался на нем, когда возвращался из Варшавы; затем на том же самом диване, свернувшись калачиком, лежала наша мама.
Я обратила внимание на ее неестественное поведение, когда ее любовник появлялся дома. Мама крутилась вокруг этого сибарита, что-то ему приносила, что-то забирала: то почищенное яблоко, то пустую чашку от кофе, то пирожное. Мистер Биг, как маленький мальчик, обожал всякие сладости, у него всегда что-то должно было быть под рукой. Вначале я подумала даже, что, наверное, у него диабет. Но это было обычное обжорство. Отсюда, видно, и бралась его полнота. Вся еда должна была буквально лосниться от жира: на завтрак только жирная ветчина или
корейка. На обед желательно рулька или свиные ребрышки – блюда, прежде крайне редкие на нашем столе. И это ужасающее количество жратвы, исчезающее с его тарелки. Меня это немного поражало, но мама, казалось, не замечала этого.
«Чувствуется, что в доме присутствует мужчина, – говорила она. – Наш дом стал другим».
«Это точно», – язвительно подумала я. Вот уж не предполагала, что во мне столько ехидства, скрытого, конечно. Я только наблюдала за мамой и Ежи и выражала свою обеспокоенность Лильке, которая, однако, не придавала всему этому никакого значения. Как же сестра меня удивила, когда после поездки мамы и Ежи Барана в Лондон она сказала:
«Все не так трагично, как ты преподносишь, я немного понимаю маму. В этой туше, по твоему определению, довольно много эротики».
Лильке попросту Мистер Биг нравился, в этом все дело. У нее редко выпадала оказия с ним видеться, но когда они встречались, то у них находилось множество общих тем.
У нее – как у современной бизнес-леди, и у него – как у раскручивающего свое дело юрисконсульта. Его юридическая консультация пока не приносила доходов, но в будущем все должно было измениться.
«Ежи говорит, что он – моя стопроцентная гарантия», – отвечала мама на мои упреки в том, что она инвестирует в человека, который еще не развелся.
А не развелся он, потому что все время возникали какие-то помехи. Сначала его жена поставила условие, что не даст ему развода, если он не перепишет на нее часть их дома. Он, конечно, не согласился на это. Потом он заявлял, что надо подождать, пока старшая дочь окончит школу, а еще лучше, чтобы Эва, то есть средняя, тоже ее окончила, поскольку тогда останется только одна малолетка Кася. Но когда средняя дочь подросла, оказалось, что вскоре должно быть принято постановление о значительных льготах при разводе, поэтому надо подождать подавать заявление в суд – зачем переплачивать? И так прошло шесть лет, то есть ровно столько, сколько продолжался гражданский брак нашей мамы с Мистером Бигом.
– Ну да, сестра появилась в августе две тысячи седьмого года. И как она того пожелала, мы сначала поехали к маме…
(магнитофонная запись)
Мама, увидев ее, заметно оживилась, встала с дивана, предложила выпить чаю или кофе.
«Я приготовлю чай» – и я принялась хлопотать на кухне, а поскольку кухня соединяется с комнатой, я слышала, о чем они говорили. Лилька рассказывала о Пётре, о том, что он учится на режиссерском факультете и в будущем хочет снимать фильмы.
«Это трудная профессия, – заметила мама. – Несет много разочарований».
«Он знает об этом, но таково было его решение».
«Вообще творческие профессии разрушают… и отнимают здоровье…»
Бедная мама, желая как-то оправдаться перед нами за свои жизненные неудачи, сваливала все на вредную профессию, которую она себе выбрала.
Лилька присела на корточки возле нее:
«Мамуля, ты чудесный человек, тонкий, светлый. Ты написала столько книг, у тебя есть преданные читатели, они ждут твой новый роман».
«О ком мне писать? – спросила мама с горечью. – О женщине, которая ничему не научилась на собственных ошибках?»
Лилька на это: «Уже Сократ утверждал, что ошибка – это привилегия философов, только дураки никогда не ошибаются».
«Я не ошиблась, – ответила мама. – Я позволила себя обмануть».Первое совместное лето мама провела с Мистером Бигом в Карвенских Болотах. Не желая мешать им, я безвылазно сидела в Подкове и наконец нашла себе занятие. Я принялась приводить в порядок свой садик: прополола цветники с настурцией, желтой и оранжевой, с чашечками, словно из тонюсенькой размягшей кожицы. Это были любимые цветы Мирека, он называл их подковинским модерном.
В доме матери, на море, я появилась только раз, в последние выходные августа.
В следующем году Мистер Биг поехал с дочерьми в Египет. В Карвенских Болотах он провел буквально
несколько дней, прихватив туда с собой самую младшую дочь, Касю. Мы даже все вместе выбрались на экскурсию на Мазуры [28] . Очередное лето должно было стать прощальным.
Мама позвонила мне.
«Знаешь, – сказала она, – у Ежи какие-то дела в его городе, я буду несколько дней одна. Может, приедешь?»
«Хорошо, приеду», – тотчас согласилась я.
«Я подхвачу тебя во Владыславово, зачем тебе трястись на автобусе?» – предложила мама, явно обрадовавшись.
Она ждала меня на платформе, загорелая, в белом полотняном платье с открытыми плечами и в плетенках на босу ногу. Просто поразительно, время, казалось, для нее остановилось: у нее было молодое лицо, сияющая кожа. Она ходила быстрым, пружинистым шагом и смеялась так, как может смеяться очень молодая женщина.
За ужином мама сказала:
«Мы пытаемся с Ежи спланировать нашу будущую жизнь. Он должен подладиться под меня, я под него… Видишь ли, Ежи не любит холодного моря, он никогда сюда не ездил, даже студентом. Каникулы всегда проводил за границей… далеко, в тропиках… Он любит это – коралловые рифы, подводное плавание…»