– Вы же не сможете все время смотреть в стену, – сказал комиссар, похоже по-настоящему обеспокоенный.
– Такой же бесцветной и однообразной будет теперь моя жизнь.
– Кто это сказал?
– Я. Я, пан комиссар. Я – как человек, утративший всякую надежду.
Наши глаза встретились.
– Вы справитесь, – услышала я. – Дочь считает, что вы из прочного материала.
– Какая дочь?
– Та, из Лондона.В брвиновской вилле стало на одного жильца больше, а я была вне себя от счастья. Мне все доставляло радость: совместные завтраки и ожидание возвращения Ежи с работы. Когда раздавался характерный звук открываемых пультом ворот, я была счастлива. «Он уже здесь, – думала я, – через минуту его увижу». Можно было бы даже говорить о полной гармонии, если бы не случай, из-за которого мы едва не расстались, притом менее чем через полгода, после того как Ежи переехал ко мне.
В пятницу вечером он вернулся из Варшавы с довольно загадочной миной.
– У нас выходные впереди, – начал он, – у меня есть кое-что для тебя, вернее, для нас.
Он взял меня под руку, повел в спальню и попросил не смотреть минуту, пока он будет распаковывать подарок.
– Все, – услышала я, – можешь открывать глаза.
Я увидела ровно разложенные на кровати две пары ажурных чулок, белые и черные, а возле них вызывающе красные подвязки.
– Что это? – спросила я, чувствуя, как кровь отхлынула от головы.
– Чулки, – ответил он, весьма довольный собой. – Надень какие-нибудь из них, когда мы будем заниматься любовью.
Я отвернулась без слов и заперлась в ванной комнате. Меня всю трясло. Всплыла очень давняя сцена, которую мне с таким трудом удалось вымарать из памяти. Тот худой, сутуловатый мужчина, его жилистые руки и то, как он обнажался. Я почти ощущала на лице его дыхание.
Не знаю, сколько я провела времени, забившись в угол ванной комнаты. Ежи подергал ручку, но дверь была заперта изнутри.
– Нина, что случилось? – спросил он. – Тебе стало плохо?
– Я хочу, чтобы ты уехал отсюда, – ответила я.
Мне казалось, что я не смогу быть с этим мужчиной, что я не хочу его больше видеть. И что он такой же, как тот.
Я услышала, что Ежи уезжает на машине, и спустя какое-то время вышла из ванной. Столь хорошо знакомая с детства обстановка дома вдруг стала мне чужой. Я поняла, что без Ежи уже не смогу здесь жить. Позвонила ему на сотовый.
Он ответил мгновенно.
– Ты где? – спросила я.
– На Фрета, в канцелярии, – ответил он очень грустно.
– Вернись домой.
Через несколько дней Ежи спросил, почему я так странно себя вела.
– Из-за этих чулок?
Я утвердительно кивнула.
– Хотел как лучше, – сказал он, сокрушенно качая головой, – боялся, что секс со мной тебе приестся.Ежи перебрался на виллу где-то в конце июля, а в нояб ре мы решили провести несколько дней в Карвенских Болотах. Погода была не самая лучшая: низко над землей висели серые тучи, моросил дождь, – но тем не менее мы поехали. Он повез меня на «семейном» автомобиле, как он называл свой «додж». Эту машину он купил незадолго до нашей встречи, когда был в Канаде, потому что это было выгодно. А теперь он считал, что машину надо продать – для нас двоих она явно была слишком большой.
Наше пребывание там складывалось очень удачно, мы даже устроили вылазку в Гданьск, на новый фильм Михалкова «Сибирский цирюльник». Уселись в предпоследнем ряду, как и положено паре влюбленных. Ежи сгреб меня в охапку, так что у меня только голова торчала из-под его руки. Это было для меня очередным открытием. До сих пор подобные сцены я наблюдала лишь в кино: кто-то прижимает кого-то или целует, не обращая внимания на присутствие других. Фильм тянулся невыносимо долго, но меня это не особенно беспокоило, важно, что рядом был мой мужчина. Один раз мы прыснули со смеху, когда на экране появился Даниэль Ольбрыхский в очень потешном гриме.
Мы возвращались в прекрасном расположении духа. Ежи включил радио, пела Эдита Бартосевич.
– Твоя любимая певица, – сказала я. – Только бы она не запела о доме с ледяными стенами.
– Того дома уже нет, – ответил он серьезно, – теперь есть настоящий дом, и в нем тепло.
За Вейхерово мы свернули на извилистую лесную дорогу. Я заметила позади свет фар какой-то машины и сказала об этом Ежи.
– Тебе показалось, – заявил он. – Кто в это время и в такую погоду поедет на прогулку?
Карвенские Болота являли собой остров темноты, горел только один фонарь, и то в начале деревни. Ну и еще мерцал огонек над входной дверью в мой дом. Я открыла ворота, Ежи въехал во двор.
– Подожди минутку, я выключу сигнализацию и открою тебе гараж, – сказала я.
– Я устал, – ответил он, – оставлю машину возле дома…
Я пошла спать, а он по своему обыкновению сидел внизу вроде бы до четырех утра. Потом он поднялся наверх.
Утром я встала первой, крутилась на кухне, готовя завтрак, и в какой-то момент подошла к балконной двери. Меня поразило то, что стоянка перед домом пуста, но я решила, что, видимо, Ежи поставил машину в гараж. Он не подтвердил это, когда спустился вниз.
– Тогда где же твоя машина? – спросила я, обомлев.
– Наверное, ее кто-то украл, – услышала я его неуверенный голос.
– Здесь? В это время года, когда здесь никто не живет… только несколько кашубов… Но никто из них не сделал бы ничего такого, – говорила я лихорадочно.
Ежи подошел и обнял меня:
– Не волнуйся, дорогая, наверное, чему быть, того не миновать, эта машина должна была уйти от нас, вот она и ушла…
– Но это же большая потеря!
– Она была застрахована, мне возместят ущерб, и я точно не буду в убытке, – успокаивал он.
Я позвонила Габи, она приехала за нами на моем «вольво», к счастью, техпаспорт я оставила дома.
На обратном пути Ежи сказал нечто поразительное:
– Хорошо, что уже нет этого «доджа»… мне он привиделся в мыслях после аварии, со смятым капотом… – И добавил: – Может, потому что я тогда не мог себе позволить более дорогую модель.Каким на самом деле был Ежи? Моя сестра сказала: «Из-за кого ты плачешь? Это был низкий человек…» Однако я успела его немного узнать. Он бывал и таким, безусловно, его болезненное отношение к деньгам, жажда накопления приводили к тому, что он мог быть жестоким. Его скупость проявлялась по мелочам, что выводило меня из себя, но чаще смешило.
Я помню сцену на Шри-Ланке. Мы посещали фабрику чая, хозяин велел показать нам также плантации, где его выращивают. Между ровными рядами кустов двигались женщины с полотняными заплечными мешками и срывали уже созревшие листочки. Одна из них подошла и взяла меня под руку, а вторая взяла за руку Ежи. Они водили нас по этому полю, показывали, как созревает чай и какие листочки надо срывать. Работницы фабрики в конце экскурсии вежливо нам поклонились. Своей сопровождающей я дала местную банкноту, она поблагодарила меня с улыбкой, а Ежи высыпал на ладонь своей несколько мелких монет, она посмотрела на них, а потом с презрением бросила на землю.
– Кто не уважает деньги, всегда будет бедным, – сказал он, уязвленный.В какой момент он решил, что уже не хочет со мной быть? Я не сумею точно установить эту дату. Мы начали ссориться из-за пустяков, но где-то подспудно назревал серьезный конфликт – из-за образа жизни. Я не могла смириться с тем, что у него оставалось все меньше времени для меня. Вначале он лишил меня вечерних прогулок, которых я ждала целый день. Обычно мы шли в обнимку через шоссе в Подкову Лесную и там делали круг среди красивых старинных вилл. Иногда мы останавливались полюбоваться их красотой.
– Все-таки что стильно, то красиво, этому ты меня научила, – сказал он.
А я вспомнила поездку в Белосток, в дом Ежи, который теперь был только наполовину его, потому что они с Икой произвели раздел имущества. Я хотела, чтобы он отказался от своей половины, нам она была ни к чему, но он ужасно возмутился, я впервые увидела злость в его глазах.
– Это куплено за мои деньги! – сказал он.
Дом был большой, обитый сайдингом, внутри только частично отделанный, потому что в какой-то момент закончились средства. Но на первом этаже сплошь мрамор: полы, камин… позолоченные украшения, и, к сожалению, все в очень дурном вкусе. Полы были покрыты ковролином. После отъезда хозяев в Германию дом сдавался внаем.
Личные вещи были снесены в подвал. Мы спустились туда, потому что Ежи что-то искал. Он перекладывал кучи одежды в огромном шкафу, а я блуждала взглядом по атрибутам его прежней жизни, которые теперь были спрятаны в картонные коробки. Среди всех этих вещей я увидела высокий стульчик для кормления ребенка, и это навело меня на мысль о том, что я не смогу соперничать с его прежней жизнью, что она будет проникать в наши отношения через каждую возможную щель, – и как знать, не разнесет ли ее в клочья в конце концов? Символом моего поражения должен был стать именно этот детский стульчик, который наверняка принадлежал одной из дочерей Ежи.Мне казалось, что после разлуки с Ежи я как будто бы перестала дышать. По всей видимости, любовь даже в такой ситуации умеет обходиться без аппарата искусственного дыхания и поддерживает ставшую бессмысленной жизнь.
Я не могла прийти в себя от изумления, с какой легкостью этот мужчина отказался от меня. Коды, которые знали только мы, теперь годились лишь для мусорной корзины. Ему они стали не нужны, а если бы я захотела ими еще воспользоваться, выглядело бы это жалко. Наша совместная жизнь рушилась, и ничто уже не могло это остановить. Мое решение переписать на него дом в Брвинове, вопреки моим надеждам, лишь ускорило развязку. Я поняла это, когда мы вышли от нотариуса. В его глазах я прочитала приговор себе.
Это было двадцать пятого апреля две тысячи шестого года, а спустя несколько дней Ежи оставил меня одну на длинные майские выходные. Отправился в Белосток к своим дочерям – и не повернул назад, узнав, что я попала в аварию. Он появился через неделю: дескать, его задержали служебные дела, – но не упустил случая похвастаться тем, что свозил дочерей на экскурсию в Вильнюс. В Вильнюс он на протяжении нескольких лет собирался поехать со мной, и как-то постоянно ему не хватало времени.