Становилось все хуже. Ежи уже открыто давал мне понять, что все закончилось, и без стеснения строил планы на будущее. Разумеется, без меня.
Сидя в халате за кухонным столом и потягивая виски, он размышлял вслух:
– Может, сойдусь с какой-нибудь вдовой, пусть даже с ребенком, лучше всего шести-семи лет. И самостоятельный вполне, и настолько маленький, что с ним можно наладить отношения…
– Да?! – воскликнула я с дивана перед телевизором. – Тогда отдай дом!
– Ты сама записала его на меня.
– На короткое время!
– Нет, – засмеялся он. – Ты записала этот дом на меня, потому что кто старше, тот должен платить!
Я вскочила и принялась лупить его свернутой в трубку газетой. Я колошматила вслепую, куда попало. Он схватил меня за руки – был сильнее. Наверное, мы оба не поняли, как случилось, что мы вдруг очутились в постели. Было что-то отчаянное в поиске физической близости как с моей, так и с его стороны. Опьяненный алкоголем и вожделением, он повторял:
– Это не только секс, это не только секс…
Видимо, в тот момент мы оба сильно желали, чтобы это был не только секс. Но я хотела спасти любовь, а он на миг испугался каких-либо перемен.
На следующий день я переехала к дочери.
Увидела я его только спустя два года в зале суда. Он в общем-то не изменился, только седых волос прибавилось.
Когда ты изолирован от мира, как я сейчас, то становится богаче внутренняя жизнь. Меня одолевают флешбэки [68] , словно кто-то нажимает кнопку в моем мозгу, и тотчас всплывает картинка, с невероятной точностью передающая атмосферу какой-то минуты из прошлого. Это жестокая игра. Но чья? Подсознания? Получается, что я сама себе палач, потому что это все происходит в моей голове. Человек, к которому относятся мои эмоции, живет уже другой жизнью, в другом доме, встречается с другими людьми, и, вероятнее всего, он уже с другой женщиной. Должна ли я винить его за это? Ведь я тоже могла бы жить по-другому, зависело это только от меня. Разумеется, если могла бы!Через несколько дней после первого заседания суда Ежи неожиданно позвонил.
– Я хотел бы с тобой встретиться, – сказал он. – Но без адвокатов и других лиц.
Этими другими лицами были, конечно, мои дочери.
– По какому вопросу? – спросила я.
– По нашему.
– Наших вопросов уже нет, – отрезала я.
– Тогда по твоему. Или, если тебе больше нравится, по моему… – После короткого молчания он добавил: – Хождение по судам – это не то, чем ты должна заниматься.
– Ты забрал у меня дом, – взорвалась я, – мы с тобой так не договаривались.
– Мы договаривались, что дом будет записан на меня, а ты будешь со мной жить. Я не заставлял тебя переезжать.
Я подумала, либо один из нас сошел с ума, либо все, что до сих пор произошло, гнусная шутка. Не было ни моего переезда, ни нашей встречи в суде.
Ежи, должно быть, прочитал мои мысли, потому что сказал:
– Собственно говоря, я не понимаю, почему мы расстались.
– Ты был любовью моей жизни.
– А ты моей.
Потом я долго не могла найти себе места. Зачем он это сказал? Разве можно кого-то любить и одновременно обманывать? А если можно?
Я пересказала этот разговор Лильке. Моя дочь иронически улыбнулась:
– Мамочка, он по-прежнему пытается манипулировать тобой. Чувствует твою слабость. Не встречайся с ним. Ты будешь только страдать.
Ежи мне больше не звонил. Я увидела его только на очередном слушании в суде. Но там мы были очень далеко друг от друга.Вчера здесь был комиссар Зацепка, и должна признаться, я обрадовалась, увидев его. Вот до чего дошло. Впрочем, это может для меня плохо кончиться, потому что если я перестану контролировать себя, то запросто могу угодить в его сети. Нет сомнения, что он расставляет их. Но это, наверное, вполне закономерно, что я начинаю льнуть к тому, кто является моим единственным связующим звеном с внешним миром.
Он вошел, сел напротив меня, на соседних пустых нарах. Улыбнулся.
– Мы можем поговорить? – спросил он и, заметив выражение моего лица, добавил быстро: – Никаких записей, получастный разговор.
– Что значит получастный? – ответила я резко. – Я не знаю такого определения, можно вести либо частную беседу, либо официальный разговор, наполовину невозможно.
– Возможно, возможно, пани Нина, коли нет другого выхода, – сказал комиссар, не желая ссориться. – Если вы не хотите давать показания, что, по-моему, отвечает вашим интересам, тогда хотя бы подскажите мне, как нам вести следствие, в каком направлении.
– Откуда я знаю?
– Вы наверняка знаете больше меня, только держите это в себе. Это большая ошибка! – Он нервно потер лоб. – Вам известны деловые контакты потерпевшего с представителями мелких иностранных фирм? Те, что с концерном, мы уже проверили.
Слово «потерпевший» поразило меня. Оно никак не вязалось с Ежи, даже мертвый, для меня он имел имя.
– Пан комиссар, он не подпускал меня близко к своим делам. Я ничего не знала, кроме того что у его сотрудников нет клиентов и постоянно требуются мои денежные вливания. Когда он предоставил суду свои декларации о доходах и выяснилось, сколько он на самом деле зарабатывал, это был шок для меня и для моих дочерей.
– Верю вам, – услышала я, – мне знаком такой тип людей. Все поступают одинаково – обманывают компаньонов, реже женщин.
– Это ужасно так думать о себе, – сказала я неожиданно, – я до сих пор не могу представить себя в роли жертвы. То есть я его жертва, а он – моя, – поправила я себя.
– Именно так я и понял, – ответил комиссар, сощурив глаза, но я уже немного его изучила – и знала, что он понял все совсем иначе: оружие выстрелило не из моей руки.
Я решила не углубляться в это и даже отважилась спросить его про своих дочерей:
– Я знаю, что вы не очень-то можете предоставлять мне такую информацию, но я хотела бы только узнать, здоровы ли они.
– Да, у них все хорошо, – ответил он.
– Значит, они не арестованы?
– По какой причине, пани Нина? – Комиссар сделал удивленное лицо. – Они сотрудничают с нами.
Я открыла рот, чтобы еще о чем-нибудь спросить, но он поднял руку:
– Нет, ничего больше я вам не сообщу.Обычно, думая о своих дочерях, я называю их «девочки», а они уже давно женщины. И я бы не сказала, что у них удачно сложилась жизнь. Потому ли, что она и у меня не сложилась?
Та ночь, когда Лилька появилась в дверях ванной комнаты… Ей было девять лет, в этом возрасте в девочке пробуждается ее женственность. И мы смотрели друг на друга, как две женщины. Она хотела подойти, но я ее остановила. Она с ужасом смотрела на тонкую струйку крови, текущую по моему бедру.
Потом мы уже никогда к этому не возвращались, только не так давно, когда она стала часто приезжать сюда из Лондона, я спросила:
– Ты знала?
Она молча кивнула. Чем это знание было для нее? Изменило ли ей жизнь так, как изменило мою?Вначале я строила планы об одной большой семье, о том, что его дочери будут приезжать в Карвенские Болота на летние каникулы: море, прекрасный песчаный пляж, рядом конный завод. Его средняя, Эва, училась верховой езде, и вроде бы это было ее страстью. Но очень скоро мне пришлось проститься с иллюзиями, потому что в первый год нас с Ежи бойкотировали, потом появилась Оля, но она вела себя так, что даже невероятно терпеливая Габи с сомнением качала головой:
– Это настоящий бесенок!
Между двумя старшими дочерьми шло ожесточенное соперничество, то есть Оля, как могла, досаждала Эве. Их отец комментировал это так: «Оля хотела бы быть единственной, поэтому младшие сестры для нее конкурентки на чувства родителей». «А может, этих чувств слишком мало», – подумала я, но не сказала об этом вслух, поскольку никто не давал мне права вмешиваться в дела чужой семьи. Из Белостока поступали в Брвинов тревожные сигналы. Ика не справлялась с дочерьми. Две старшие вели непрерывную войну, младшую, к счастью, они не трогали.
Постоянно раздавались телефонные звонки.
– Оля пнула Эву в живот!
– Оля прищемила Эве палец дверью!
– Они обе упали с лестницы. И одной, и второй пришлось накладывать швы.
Ежи совершенно явно оказывал предпочтение самой старшей и объяснял это тем, что ее единственную из своих детей он кормил, пеленал, когда она была еще совсем маленькой, с локоток.
Детство двух других он, по сути, прозевал, потому что сначала, получив стипендию, пять лет учился в Германии, потом на два года исчез из дому, а теперь его снова с ними не было. По всей видимости, наиболее обделенной была средняя, потому что любимицей Ежи была Оля, а мать в свою очередь выделяла самую младшую, Касю. Я очень полюбила Эву, ей единственной из всех троих была свойственна врожденная деликатность, она держалась в тени. Я заметила эту разницу в Карвенских Болотах. Оля оставляла разворошенную постель, кровать Эвы всегда была заправлена и прикрыта покрывалом. Меня очень растрогало, когда после ее отъезда я обнаружила аккуратно сложенное полотенце.
Старшая сестра нападала на Эву только за то, что та вообще есть. А может, завидовала ее бесспорной красоте? Вполне вероятно. Мне удалось уговорить ее не заворачиваться в сауне в полотенце, дать коже подышать. И я увидела уже не девочку, а женщину.
Ежи, который считал себя хорошим психологом, утверждал, что увлеченность Эвы верховой ездой вполне обоснованна. «Вы меня не любите, поэтому я люблю лошадей!» Уже подростком она вытянула из него всю душу, упрашивая, чтобы он купил ей лошадь, и как-то раз, зачитавшись газетой, он ей даже пообещал. Правда, потом не знал, как из этого выпутаться.
Уже с самого начала отношения между ним и старшей дочерью показались мне странными. Они вели друг с другом игру с эротическим подтекстом, чего они сами до конца, наверное, не сознавали. По мнению психологов, это вполне нормальная вещь между отцом и дочерью. Они могли часами лежать голова к голове, держась за руки. Между мной и его дочерью возникло своего рода соперничество, кто из нас первой займет