«СОВЕТ МИНИСТРОВ СССР. Москва. «Тов. Новикову Д. И. для сведения и осмысливания – + Ярошенко В. И.» (подпись – Г. Фильшин. 20.12.90). № 31505. К письму Колина Гиббинса».
Оба они от участия в проработке сделки уклонились. Однако это не помешало Гиббинсу вступить в переговоры с так называемой «рабочей группой» под руководством Свиридова.
Компания на переговорах в гостинице «Россия» собралась пестрая. Разыскиваемый Интерполом Гиббинс, бывший ортодоксальный коммунист Свиридов, бывший мастер производственного обучения ПТУ Моисеев, некто Бед еров (в прошлом инженер), бывший наш соотечественник, гражданин Израиля Владимир Розенберг, военный переводчик Чернявский и, наконец, бывший партийный функционер, а затем офицер ПГУ[12] КГБ СССР Торосов.
Пройдет время, и после разразившегося скандала все они будут дружно утверждать, что «сделка провалена КГБ с целью дискредитации российского правительства» и даже инспирирована советскими контрразведчиками. Тогда же они активно занимались ее проработкой, одновременно подозревая друг друга и блефуя. Моисеев намеками, а иногда и открыто называл себя полковником КГБ. Когда потребовали доказательства, он развернул красные корочки и показал заполненное на его имя служебное удостоверение с фотографией, где он был в форме полковника госбезопасности. Партнеры забеспокоились. Ясность внес Свиридов, пояснивший, что Моисеев украл мундир майора КГБ Горосова, купил в Военторге дополнительные звезды, нацепил на погоны, сфотографировался и подделал удостоверение.
Из дневника следователя:
«23.05.91 г. Четверг.
Сегодня допросили заместителя директора гостиницы «Россия» Цимбалистова. То, что он рассказывает, вызывает, мягко говоря, недоумение. Оказывается, по просьбе Ельцина Моссовет принял решение, которым обязал управление гостиничного хозяйства выделить Верховному Совету России постоянно в гостинице 560 мест. Это и было сделано, причем вопросы размещения в гостинице решает не ее администрация, а специальная служба Верховного Совета.
Первые полгода в гостиницу поселялись без заполнения анкет вообще. Сейчас за место платят из кассы Верховного Совета 25 рублей, тогда как с иностранцев берут 107 долларов, или 60 рублей. Гостиница несет убытки, а в половине номеров проживают москвичи, имеющие постоянное жилье в столице. В арендуемые номера постоянно подселяются друзья и знакомые депутатов. По словам Цимбалистова, в последнее время там проживало 200 чеченцев. В номерах пьют, водят женщин. Особо отвратительно ведут себя Уражцев из «Щита» и небезызвестный Лев Шимаев[13]. Попробовали их выселить, но последовал грозный окрик Бориса Николаевича: «Оставить в покое!» Так и поступили.
Так во сколько же обходятся налогоплательщикам наши демократы с такими безмерными аппетитами, кстати приобретающие на льготных условиях и без очереди легковые автомобили?! И в больницах 4-го управления лечатся, и на дачах Совмина живут, и спецпайки те же имеют».
Но это так, к слову, о тех, кто громко кричал о возрождении великой России.
19 декабря 1990 года между Гиббинсом и Верховным Советом РСФСР был подписан протокол о намерениях по сделке. От имени Верховного Совета его подписал житель Днепропетровска, заведующий сектором одного из совместных предприятий Н. Трегуб. На допросах он пояснил, что выступить от имени Верховного Совета его уговорил Свиридов, который пообещал, что все вопросы по сделке «будут проводиться» через высший законодательный орган России, где он пользуется полной поддержкой.
Свиридов и здесь продолжал блефовать. Но встречу Гиббинса с Фильшиным все же организовал и получил соответствующие резолюции зампреда Совмина.
Сделку решили провести через Министерство торговли России, а реализацию наметили сразу после поездки в Швейцарию и подписания соответствующих документов. Подготовкой визита занялись Владимир Розенберг и таинственный «адвокат» некий Шимон Рабин – представитель западной стороны, который, по утверждениям Свиридова и компании, гарантировал нужную для валютного обмена сумму долларов.
Из прошлого
«ПРОСТО» О СЛЕДОВАТЕЛЕ
Я самоотмобилизуюсь. И с жаром в сердце обязуюсь
Всегда во всем примером быть, не пить спиртного, не курить
И перед сном не наедаться, одним лишь воздухом питаться.
Всегда в квартире убирать, варить супы, белье стирать,
В красивых женщин не влюбляться, с женой всю жизнь практиковаться.
В командировки не летать, в июле в отпусках бывать,
Заканчивать по делу в год без нервотрепок и невзгод,
Свести к нулю все проволочки и ликвидировать «отсрочки»[14].
Активным обязуюсь стать, на всех собраньях выступать.
И обязуюсь по секрету стихи в стенную слать газету.
С такой житухи дам обет – отдать концы во цвете лет!
Кем только не мечтаешь стать в детстве: актером, врачом, музыкантом. Но вот впереди выпускные экзамены, и следует сделать окончательный выбор. Я решил избрать профессию журналиста. Первое разочарование ждало в Киеве. Только на факультет русской филологии сдавать экзамены можно было на русском языке. На остальных – на украинском. Хотя разговорной речью я владел абсолютно свободно и в последующем делал даже литературные переводы, написать грамотно сочинение на украинском языке просто бы не смог. Для меня, выходца с Левобережной Украины, родным языком был русский. Впрочем, как тогда, так и сейчас принадлежности к нации по принципу разговора на ридний мови (родном языке) я не придавал никакого значения. Шел 1965 год, и что-то не замечалось ущемления по национальным признакам коренного населения малороссов.
Несолоно хлебавши отбыл домой и с 1 сентября приступил к работе на одном из предприятий оборонной промышленности. Прошло полтора года, пока судьба не свела меня с соседом – следователем милиции. Он увлеченно рассказывал о своей работе, о годах учебы в Харьковском юридическом институте. Я вспомнил прочитанную, редкую по тем временам, книгу бывшего следователя по особо важным делам при генеральном прокуроре СССР Льва Шейнина «Старый знакомый». Это было как озарение. С этого момента у меня появилась одна-единственная цель – не просто поступить в этот институт, а обязательно распределиться в органы прокуратуры на должность следователя, ибо они, и только они занимались раскрытием и расследованием умышленных убийств.
1 сентября 1967 года в возрасте девятнадцати лет я стал студентом первого курса Харьковского юридического института. По существующим в то время порядкам после второго и третьего курсов студенты обязаны были проходить производственную практику в системе МВД, судах, прокуратуре. Весь срок практики я проходил ее только в последнем ведомстве. Это позволило довольно быстро познать все азы будущей профессии. Поэтому, распределившись в прокуратуру Запорожской области, на зимних каникулах 1971 года я был назначен стажером, а через месяц – следователем прокуратуры Заводского района города Запорожья. За полгода до обретения диплома я получал и зарплату, и стипендию.
После сдачи госэкзаменов напряженный режим работы районного следователя стал частью моей жизни. Дела о нарушениях правил техники безопасности, хищениях соцсобственности, кражах, грабежах, хулиганстве, совершенных несовершеннолетними, изнасилованиях и, конечно, об убийствах (которые, кстати, совершались тогда довольно редко). И – самое трудное – бесконечные, в любое время суток выезды на трупы как с признаками насильственной смерти (самоубийства, несчастные случаи и т. п.), так и по фактам смерти ненасильственной. Горе, слезы близких, отсутствие транспорта для доставки трупов в морг и обязанность обеспечить такую доставку (вплоть до погрузки умершего в автомашину), участие в судебно-медицинских вскрытиях (кстати, после моих выездов на трупы в состоянии гнилостных изменений жена неоднократно спускала в мусоропровод пропитавшуюся неприятным запахом верхнюю одежду).
Все это обрушивалось на меня ежедневно и было лишь частью работы следователя. В производстве находились десятки дел со сжатыми сроками расследования. Поэтому каждый день с интервалами в два-три часа вызываю свидетелей и потерпевших. Кроме того, необходимо периодически встречаться с обвиняемыми в тюрьме. Чувство недосыпания преследует постоянно. Отчаяние охватывает, когда среди бела дня при очередном допросе чувствуешь, как начинают слипаться глаза, а голова перестает соображать… Просишь вызванного часок прогуляться, сдвигаешь стулья и погружаешься в сон. Вздремнув, бросаешь кипятильник в стакан, пару ложек кофе и – опять за работу.
В 1972 году на меня «положили глаз» в райкоме партии и, несмотря на существовавший тогда при приеме в КПСС лимит на служащих, в порядке исключения приняли в партию. Еще через год с повышением забрали в областную прокуратуру.
Вскоре последовал неожиданный вызов в горком партии. Предложили стать инструктором отдела административных органов. Решение было неокончательным, и мне порекомендовали не ставить в известность руководство о сделанном предложении.
На следующий день утром я предстал перед светлые очи прокурора области Владимира Григорьевича Светличного.
– Что тебе предложили? – в лоб спросил он.
Я замялся и стал неуклюже оправдываться. Светличный продолжал давить, пока я буквально не прошептал:
– Предложения не было. Были намеки…
– Намеки, – улыбнулся прокурор области. – Тогда конкретное предложение делаю я. Согласен быть прокурором-криминалистом?
Пауза заняла секунд тридцать, и последовал четкий ответ: «Да!»
Владимир Григорьевич дал указание кадровику срочно подготовить приказ и добавил: