– Амалия, тихо, все хорошо! Ты в безопасности! – успокаивающе зашептал Корсаков.
– Что?! Кто вы?! – пролепетала женщина.
– Владимир Корсаков. Мы познакомились на пятницах у Полонского11, помнишь? Играли в шахматы у Доминика? Ездили в загородный сад? Ну?
– О, Боже, Володя! – из глаз Амалии брызнули слезы, и она бросилась Корсакову на шею. Нораев спокойно изучал плачущую женщину, Постольский вежливо отвернулся, а Решетников, презрительно фыркнув, вышел обратно в зеркальный проем. Наконец, Амалия отстранилась от Корсакова и вытерла слезы.
– Господа, позвольте представить вам мадемуазель Амалию Штеффель, – излишне церемонно, чтобы скрыть смущение, сказал Владимир.
– Очень приятно, поручик Постольский, к вашим услугам! – стукнул каблуком Павел.
– Ротмистр Нораев, – сухо представился офицер. – Госпожа Штеффель, вы можете сказать нам, что здесь произошло?
Глаза молодой женщины расширились от непритворного ужаса.
– О, нет-нет-нет-нет-нет, нам нужно бежать отсюда, сейчас же! Оно найдет нас!
– Кто найдет? – не понял Нораев.
– Я все расскажу, только, прошу, уведите меня отсюда!
– Сударыня, боюсь, что пока мы не узнаем, что произошло с другими гостями, никто из нас этот дом не покинет, – сказал Нораев.
– Да, кстати, про других гостей… – пробормотал Корсаков, переглянувшись с поручиком. Они не успели сказать Нораеву о находке в гостиной.
– Они все мертвы! И если мы сейчас же не уйдем отсюда, то последуем за ними! – шелестящим шепотом объявила Амалия.
XI
17 октября 1880 года, ночь ритуала, Санкт-Петербург, Большая Морская улица.
Она металась, не разбирая дороги, безнадежно заблудившись в коридорах и залах пустого особняка.
Тварь гнала её, словно хищник – добычу. Мертвое тело, почти мумифицированное, не должно было двигаться с подобной прытью. Однако, как быстро не бежала Амалия, существо, которое они призвали из зазеркалья, постоянно было где-то рядом. Медиум слышала его хриплое дыхание, уже само по себе вселявшее ужас своей неестественностью, ненужностью – трупам не нужно дышать. Но тварь об этом, похоже, не подозревала. Или… Или существо, приводящее в движение истлевшие суставы, пыталось имитировать человеческие повадки. Просто, по привычке.
И этот звон… Чистый, детский, наивный звон маленького колокольчика, подаренного дочери любящим отцом, сейчас предвещавший приближение не-мертвой и не-живой твари.
Вбежав в очередную комнату, Амалия нащупала дверь и с силой захлопнула её за собой. Что же делать? Бежать дальше? Или попробовать спрятаться? В комнате царила непроглядная темнота. Если она сможет забиться в угол, не дышать, не издать не звука – возможно тварь бросится в погоню дальше, в следующую комнату. При условии, что она видит и слышит так же, как обычные люди.
За дверью раздался скрежет, она содрогнулась – существо уже близко, времени думать не оставалось. И Амалия решила прятаться.
Она метнулась в сторону. Под ноги ей попался какой-то предмет, к счастью – довольно мягкий, диван или кресло. Она потеряла равновесие, но, перелетев через спинку, смогла аккуратно приземлиться. Не вставая, медиум поползла дальше, пока не уткнулась в бархатную портьеру. Амалия нырнула под занавесь и, вытянувшись, как струна, прижалась к стене.
Удары в дверь, чередуемые со скрежетом ногтей по дереву, продолжались еще несколько секунд, а затем затихли. В наступившей тишине дыхание Амалии казалось ей самым громким звуком в доме, поэтому она судорожно набрала в воздух и замерла. Теперь её выдавал лишь отчаянный стук сердца, но с ним она поделать ничего не могла. А вот чудовищу вполне по силам было его остановить.
Тишину прервал звук. Тихий, но его было достаточно, чтобы кровь застыла в жилах медиума. Сначала скрип. За ним щелчок. Затем снова скрип, уже громче.
Тварь перестала тщетно биться у входа. Она повернула ручку, открыла дверь и уже зашла в комнату. Из последних сил задерживая дыхание, Амалия старалась не выдать себя.
Динь-динь…
Судя по хрипам и звону, существо проследовало от двери к центру комнаты и остановилось. Несколько раз скрипнули половицы, словно оно оглядывалось, переступая с ноги на ногу. Затем дыхание снова сместилось – тварь двинулась к противоположной двери. Снова скрипнули петли, а потом все затихло.
Выждав еще несколько мгновений, Амалия наконец смогла дать отдых болевшим от натуги легким и тихонько втянуть спертый воздух.
Сперва ей показалось, что её тихий вдох отдался эхом. Но Амалия быстро поняла, что этого быть не могло. Реальность оказалась куда страшнее. Нечто по ту сторону портьеры снова хрипло вздохнуло.
ДИНЬ-ДИНЬ!
– Нашла! – раздался сиплый голос. Амалия рванулась в последней, отчаянной попытке спастись.
XII
19 октября 1880 года, вечер, Санкт-Петербург, Большая Морская улица.
– Ты помнишь, как здесь оказалась? – спросил Владимир.
– Как в тумане… – покачала головой Амалия и зажмурилась, силясь вспомнить. – Мы должны были… Открыть врата и призвать дух Марии… Дать Его Высокопревосходительству проститься с дочерью… Увидеть её еще раз…
– И что произошло?
– То, что откликнулось с той стороны… Что бы это ни было – это была не баронесса Ридигер. Оно пришло сквозь зеркало. Мы не были готовы к встрече с этим кошмаром, – голос Амалии дрогнул. Невидящим взглядом она буравила разбитое стекло. – Я бежала. Оно следовало за мной. Почти настигло. В полутьме я наткнулась на потайную дверь – не знаю, как мне это удалось. Но будто бы фальшивое зеркало спасло меня. Эта тварь билась в него, словно мотылек об стекло. Силы покинули меня и… Когда я очнулась – вы уже были здесь.
Она зябко поежилась и поправила перчатки.
– Сударыня, – откашлялся Нораев. – А как выглядело существо, которое вы, кхм, вызвали с того света?
– Разве вы не поняли? Оно сейчас носит на себе останки баронессы, словно жуткий карнавальный костюм!
Пока никто не видит, Решетников прислонился к стене в салоне и извлек из внутреннего кармана флягу с коньяком. Его мутило от самодовольства Корсакова, раздражали бьющаяся в театральной истерике Штеффель и подчеркнуто подтянутый Постольский и особенно утомлял не терпящий пререканий Нораев. Если жандармы хотят слушать бредни двух шарлатанов – пусть. Обнаружение потайной комнаты лишь укрепило его уверенность, что где-то в особняке есть ход наружу, а значит, нужно было его найти и утереть нос этим профанам! И зазеркалье подало ему отличную идею.
Решетников начал с комнаты, в которой находился, двинувшись вдоль стен по часовой стрелке. Ему казалось, что шаг его был упругим и ритмичным, словно метроном. Однако глоток перед зеркальной комнатой был не первым, да, и чего уж греха таить, далеко не последним за сегодняшний день, и это явно сказывалось на движениях надзирателя, который и так не отличался излишней грацией.
Возможно, именно поэтому, заворачивая за роскошный диван, надзиратель зацепился ногой за его ножку и упал. К счастью, сделал он это без излишнего шума – не хватало, чтобы надменные жандармы прибежали на грохот и увидели его валяющимся на полу. Сил тут же подняться не хватало и Решетников задумчиво скользнул взглядом по полу вокруг себя. Его внимание привлек предмет, блеснувший в свете газовых светильников за спинкой дивана. Надзиратель приподнялся и подполз, чтобы разглядеть предмет поближе. И лучше бы он этого не делал…
Предмет оказался украшением в виде золотого колокольчика, а находился он на иссохшей руке трупа, валяющегося за спинкой дивана. Глаза Решетникова расширились от ужаса, он застыл, не до конца понимая, откуда здесь взялось мертвое тело и что ему делать. Он только перевел взгляд с руки на застывшее в жутком оскале лицо, смотрящее куда-то вверх, как совсем рядом раздался тихий звон.
Это рука трупа шевельнулась…
Невозможно! Её обладатель явно был мертв уже долгое время, но…
Сглотнув, Решетников опустил глаза обратно на руку, почти ожидая, что она уже ползет к нему, как жуткий костяной паук. Вопреки его страхам, ладонь с украшением оставалась в том же положении. Или все-таки нет? Или все-таки чуть-чуть сдвинулась?
Решетников снова посмотрел на лицо – и жуткий оскал уже не глядел в потолок! Голова трупа повернулась и, казалось, смотрит прямо на надзирателя.
Решетников открыл рот, чтобы закричать от ужаса, но не успел издать ни звука. Насчет не последнего глотка он ошибся.
– А куда запропастился Решетников? – внезапно спросил Павел.
– Я видел, как он вышел обратно в салон, – ответил ему Нораев. – А вот дальше…
– Думаю, мы все согласимся, что ходить по дому в одиночку в таких обстоятельствах не лучшая идея? – хмуро оглядел спутников Корсаков.
– Ну, рассказ госпожи Штеффель, конечно, подействовал мне на нервы, но поверю я в него только, когда увижу это страшилище своими глазами, – холодно парировал ротмистр.
–Боюсь, оно станет последним, что вы увидите вообще, – подала голос Амалия. Она наконец-то встала из кресла. Судя по дрожи, любое физическое усилие давалось ей с трудом. – Прошу вас, я не могу больше находиться в этом чертовом доме…
– О, господин Решетников! А мы вас потеря… – радостно начал Постольский, но быстро осекся.
Силуэт надзирателя занял весь проем, где было зеркало. Он пригнул голову, так что лица не было видно, и шагнул внутрь комнаты. В воцарившейся тишине отчетливо слышалось хрипящее дыхание сыщика – от него мурашки бежали по спине. В этом звуке словно бы слились свист проколотого легкого и истерический плач безумца. Сделав два нетвердых шага, Решетников поднял голову. Амалия в ужасе всхлипнула. Корсаков инстинктивно сделал шаг назад. Постольский выглядел ошарашенным. И только Нораев, казалось, соблюдал спокойствие.
На щеках сыщика, словно белок сваренного всмятку яйца, застыла беловатая слизь, еще недавно бывшая его глазами. Вместо них зияли две окровавленные дыры. Рот Решетникова был открыт не то в глупой и абсолютно неуместной усмешке дегенерата, не то в отчаянном крике о помощи, который никто не слышал, ведь из горла его все еще рвался свистящий истерическ