Через какое-то время в нем проснулся врач. Собрался с силами, приподнялся, сел. Сжав зубы, попробовал надавить на осколок, чтобы вправить, но снова взвыл и от боли сложился пополам. Надо было идти — самому не справиться. Придерживая израненную руку, он кое-как встал и, шатаясь, побрел вдоль стены.
В ушах звенело, перед глазами плыло. Куда идет, к кому — ничего не соображал.
У клумб с цветами кто-то схватил Иноземцева за плечи и проорал в самое ухо:
— Иван Несторович, что с вами?
Он видел одни силуэты — темно-зеленое вперемежку с белым. Голоса не признал.
— Господи боже, да как же вас угораздило?
Одна из темно-зеленых теней подвела его к скамье, надавила на плечи, усадила.
— Сейчас Иннокентий Петрович вас посмотрит, а уже после покойным генералом займется. Хорошо, мы вовремя прибыли. Шину скорее надо, кровь теряете. Н-да, плохи дела.
Иноземцев глянул сквозь туман.
— Это я убил генерала, — прошептал он.
— Что?
— Я убил генерала! Кругом виноват.
— Вы бредите, доктор. Совсем замучила вас эта змея подколодная.
— Я убил, говорю вам. Он гипноза не выдержал, сердце остановилось. Но генерал встал! Понимаете, встал! Впервые я попробовал применить гипноз, и получилось. Слаб только оказался пациент.
Тень поцокала языком, покачала головой. Явилась вторая, послышался старческий хрипловатый голос:
— Эк его угораздило-то. Вправить вправлю, а зашивает пускай Богомолов, везите его в земскую. У меня здесь дел по горло.
Больше ничего не услышал, видно, Иннокентий Петрович вправил-таки кость.
Очнулся в казенной карете, той самой, что два дня назад привезла его в Т-ск, к зданию управы. Рядом никого не было. На плечи Иноземцева был заботливо наброшен старый плед. Болело так, будто он не одну руку, а все кости переломал. Перед глазами плавали разноцветные круги. Он приподнял край пледа — покалеченная рука, аккуратно перевязанная, покоилась на ремне. Под бинтами нащупал небольшие дощечки. Эту временную повязку придется, понятно, сменить на пластинки. Дай бог, чтобы хоть пластинки оказались, на гипсовую перевязку нечего и надеяться в такой глуши.
Доктор Богомолов оказался таким же стариком, как его коллега из полицейского управления. Ни слова не сказав, быстро зашил рану, перевязал и проводил Иноземцева в пустую палату на три койки. Даже лечь помог.
— Могу сделать укол, — сказал участливо.
Иноземцев вздрогнул. Никаких уколов, никаких более экспериментов с инъекциями.
— Нет, лучше умру от боли.
— Тяжко, поди, терпеть-то.
— Знаю, — буркнул он и отвернулся.
Доктор вздохнул и поплелся к двери. На пороге остановился:
— В рубашке родился. Никто прежде не возвращался оттуда.
Промучился Иван Несторович полночи и уснул только к утру. Но едва под окнами загорланили петухи, кто-то не слишком деликатно стал трясти колено. Еще не открыв глаза, понял: за ним, в кутузку. За смерть пациента он заплатит свободой.
— Да зачем же вы его будите, Кирилл Маркович, — донесся голос Богомолова. — Всю ночь глаз не сомкнул, стонал так, что и я сна не знал. Только ведь уснул, а вы!
— Не мог знать, простите, не мог знать, — где-то рядом оправдывался Делин. — Но следствие не ждет. Сожалею.
Иноземцев открыл глаза.
— Вы за мной? — прошептал он. — Самому мне не подняться. Помогите.
— Да не беспокойтесь, Иван Несторович, лежите. Я поговорить приехал. Соберитесь с силами и изложите, что произошло в комнате покойного. До того, как вы… словом, сами знаете. — Делин взял табурет, сел у кровати. — Все по порядку. Не торопитесь. Рука сильно болит?
— Уже нет.
— Врете вы все! Одна попытка самоубийства за другой. Ладно, рассказывайте. Мне тоже есть чем вас порадовать.
— Порадовать? Вы что же, смеетесь?
— Смеяться после. Говорите же.
— Но мне нечего добавить, я вам все сказал. Генерал не выдержал гипноза и умер на руках у племянницы, Ульяны Владимировны.
— Именно у нее на руках?
— Да.
— Он что-нибудь говорил перед смертью?
— Не помню. Да, кажется.
— Что именно?
— Я не мог слышать. Я был в отчаянии.
— Попытайтесь вспомнить.
— Не помню, что-то пробубнил. Я расслышал одно слово: «слева». Верно, о сердце.
— А вот и нет, — заулыбался исправник. — Это он кое о чем другом изволил говорить.
Иноземцеву было не до смеха. Да и какая ему, в самом деле, разница, о чем там толковал покойный.
— А что делала в этот момент Ульяна Владимировна?
— Пыталась в чувство привести, — пробормотал он и отвернулся.
— Тоже, может быть, что-то говорила?
— Да. Все время твердила: «Где, где?»
— И вы не поняли, о чем она?
— Конечно, сударь, понял! — разозлился Иноземцев. — Она спрашивала, где болит. Дядюшка ей отвечал, что слева. Стало быть, сердце.
Делин покраснел, а потом зашелся таким хохотом, что Иноземцеву стало не по себе.
— Ну вы, Иван Несторович, и аналитик! Чудак, одним словом.
Иноземцев промолчал. По всему было видно, что в который раз выставил себя полным дураком. Оттого, может, и с кутузкой не спешат — определят к умалишенным. И в Петербург ведь не повезут, в Обуховскую, где Ларионов за него словечко замолвит. Упрячут где-нибудь неподалеку от Т-ска, и поминай как звали.
— Ладно. — Делин вытянул из кармана платок и принялся утирать слезы. — Расскажите теперь, как прошел сеанс.
Иван Несторович говорил терпеливо, долго, старался не упустить ни единой детали. Слушал Делин очень внимательно и с каждой минутой становился все серьезнее.
— Я полагал, он притворяется, — разоткровенничался Иноземцев напоследок. — Но все реакции были совершенно естественными. До сих пор перед глазами это искаженное от ужаса лицо. Признаться, я не ждал такого стремительного эффекта. Возможно, он человек легко внушаемый, и болезнь была внушена ему так же легко, как мой гипноз.
— Чем-нибудь поили, кололи, прежде чем начать?
— Да нет же! Не подумайте, что он был под действием лекарства. Гипноз дает положительный результат исключительно при безоговорочном доверии гипнотизеру, иначе может произойти непоправимое. Хотя в нашем случае как раз непоправимого избежать не удалось.
— Да-а, — протянул Делин. — Но ваш эксперимент, голубчик, действительно еще раз доказывает, что бывший генерал жил во власти инспираций. Что таить, не он один, весь уезд, вся губерния поверили выдумке.
— Но как? — разволновался Иноземцев.
— Да так. Ловко выдуманная и не менее ловко разыгранная легенда держала в страхе всю округу. Прямо Жеводанский зверь, — исправник усмехнулся в усы. — Только наш будет Бюловский. Для начала утешьтесь: генерал был отравлен, так что дело не в гипнозе. Иннокентий Петрович нашел след укола на плече. В крови обнаружены следы коньяка и еще весьма любопытного вещества. То же вещество отыскалось в богадельне — в лаборатории в жестяном сосуде. Акулина Ивановна сказала, ваших рук дело.
— Это луноверин. — Иноземцев был потрясен. — Но как, позвольте, он попал в кровь генерала? Да еще вместе с коньяком…
— А дальше еще любопытнее. — Исправник достал из кармана тряпицу, развернул, показал шприц со следами розовато-серого раствора.
— Это мой.
Вспомнил вдруг, как наполнил его и отложил, когда Ульянушка его пристыдила.
— Мы изъяли его у Ульяны Владимировны.
— Как?.. У Ульяны Владимировны?
— Увы, Иван Несторович. Пробудитесь, наконец. Девчонка отравила дядьку — вколола ему вещество перед тем, как вы вошли. Он ведь не чувствовал ничего. Нагнулась обнять и всадила незаметно иглу. А потом перед смертью выведала, где он спрятал африканские алмазы, и собралась бежать. Вы вчера утром исчезли. Я побывал в богадельне, на кладбище, вернулся в управу, вас не обнаружил и почуял неладное. Единственное место, где вас стоило искать, — усадьба. Видите, я не ошибся. Мы прибыли вовремя. Почти вовремя. Не знаю, кто склонил вас к такому странному поступку — броситься из окна башни. Ох, и прежалкий вы имели вид! Пришлось карету с вами отправить, чтобы, не дай господь, не окочурились там. Дознание шло всю ночь. Можете не сомневаться: гаденыши во всем признались.
— Что вы такое говорите! — вскричал Иноземцев. — Ульянушка не могла этого сделать! Она сущий ангел!
— Такой уж и ангел, — усмехнулся Делин. — Вы простите, что поневоле приходится ранить вам сердце, но правда есть правда.
— Не может этого быть, я уверен. — Иноземцев вскочил и принялся метаться по комнате. Слезы застилали глаза — из-за больной руки или сердце так ныло?
— Она же вас и не повесила едва, она же на кладбище чуть живым не закопала. Нашел я там маску, вымазанную фосфором, рядом разрытую могилу — и сразу все понял. То, что с вами приключилось, было жестокой игрой. Вы, как и остальные незадачливые доктора, оказались статистами в этом спектакле. С вашей помощью раздували эту историю про упырей.
— Зачем?
— Чтобы извести генерала слухами, в крайнем случае убить, а вину свалить на лекаря. Алмазы. — Исправник многозначительно поднял палец.
— Неужто для этого нужно было возводить целую богадельню и столько народу извести?
— Ах, до чего вы, Иван Несторович, наивны! За своими исследованиями жизни не знаете. — Исправник махнул рукой, горбатого, дескать, могила исправит, и продолжил: — Самое удивительное, что никто из бывших крепостных не был убит. Управляющий под видом предводителя дворянства разъезжал по уезду, собирал покойников, мол, эпидемия, так надо, и тайно привозил тела в богадельню. Там покойника хоронили вместо преставившегося пациента. Диагноз всем ставили один: «укушенный».
— Значит, Николя?
— Он самый. И это его настоящее имя. Николя Сонер — шулер, авантюрист, нанятый вместе с Натали Жановной, такой же авантюристкой. Наняла обоих скромница наша Ульянушка. Сделал я запрос в Петербург: оба бежали из Парижа, где ограбили самого Плон-Плона. Натали изображала оперную диву, неделю даже выступала в тамошней Гранд-опера самым натуральным образом. В Бюловке оба засели переждать.