Расстроенный Иноземцев до самого вечера промаялся, будто сам не свой. Разумеется, после этой невообразимой выходки в операционной из больницы его попросят…
Пробрался в лабораторию, уже давно принадлежащую не ему одному, уселся на подоконник, вздохнул, сунул руки в карманы. Пальцы наткнулись на нечто — ах, сложенная тряпица и соскобленная со стены плесень! Тотчас просияв, как ребенок, и позабыв о горе, Иноземцев взялся за микроскоп, давно без него пылящийся в углу.
После произведенной операции во флигеле сразу стало тихо. Студенты ушли, ушел и заведующий, оставив отделение на попечение штатных докторов, Лукьянова и двух сестер милосердия. В лабораторию порой заглядывали, но, увидев занятого у прибора Иноземцева, тихо покидали ее. Раз заглянул старший ординатор — попросить Ивана Несторовича остаться сегодня на ночь вместо него. Тот кивнул, внутренне обрадовавшись, что не придется плестись домой на Введенку.
Являлась и Таня, звала на ужин в буфетную. Но Иноземцев и головы не поднял, пробубнив: «Занят я, занят!»
И не сразу заметил, как наступила ночь.
Вдруг тишину больничного двора прорезал жалобный стон, крики и девчачий визг. Потом затопали и захлопали уже в коридоре. Дверь распахнулась, влетела Таня.
— Ой, Иван Несторович, там такой случай. Вы из хирургов один остались на всю больницу. Его сюда несут.
— Какой случай?
— Укушенный, Иван Несторович… да нет, просто растерзанный, — задыхалась Таня. — Его в справочной конторе не принимали. Дежурный доктор говорит, без толку — от такого не выживают. Некое чудище весь бок оттяпало. А потом еще и чуть с носилок не уронили, пока через двор несли. Я так напугалась!
Иноземцеву показалось, что он ослышался. Укушенный? Уже второй месяц эти укушенные, повешенные, полусъеденные всюду мерещатся.
— С ним был кто?
— Никого не было. Извозчик привез, говорит, какой-то паренек обнаружил на обочине, помог в дрожки перенести, денег на дорогу дал и ушел.
— Пойдемте, поглядим, — поднялся Иноземцев, стараясь не выдать дрожи в руках и голосе.
Тем временем в операционную внесли не то мещанина, не то чернорабочего. Изодранная домотканая чуйка, коленкоровая рубаха свисали клочьями, будто огромная, чуть не львиная лапа прошлась не раз, оставив ровные борозды от когтей. Но самое страшное — оголенный кусок мяса и свисавшие с правого бока петли кишок. Несчастный стонал, хрипел, вскрикивал, рана пульсировала кровью.
Иноземцев встал точно вкопанный. Перед глазами возникли картинки из прошлого, в ушах вдруг совершенно отчетливо зазвенел тот неповторимый дьявольский хохот, что издавал пятнистый круглоухий зверь. Чмокающая, лязгающая пасть сомкнулась и разомкнулась у лица ординатора, мохнатые лапы уперлись в грудь.
— Что скажете, Иван Несторович? — вывел из туманного кошмара голос фельдшера — тот всем телом налегал на плечи больного, метавшегося на операционном столе, как на жертвеннике. Таня удерживала лодыжки. Оба с ожиданием глядели на Иноземцева. — Пациент в возрасте, может долго и не протянуть.
— Несите хлороформ, — проронил доктор.
Тут сознание Иноземцева внезапно очнулось. Этого несчастного надо непременно воскресить! Ведь он только что повстречался с гиеной генераловой воспитанницы. Сестра милосердия кинулась в аптеку. А Иноземцев вдруг принялся хлестать раненого по щекам.
— Прошу вас, ответьте, кто на вас напал? Это важно. Был ли кто рядом с этим зверем? Как он выглядел? — Фельдшер недоуменно глядел, как пытал больного ординатор — мечущегося и бессвязно стонущего.
Иноземцев выругался, распотрошил одежду вокруг раны.
— Раздеть, закрепить ремнями. — И метнулся к умывальнику.
Когда анестезия была произведена, перетянул лигатурой сосуды, вернул на место петли кишечника и попробовал соединить рваные края кожи корнцангом. Похожая на неправильную звезду рана сошлась лишь отчасти, в центре осталась зияющая дыра. Очевидно, животное вонзило зубы в бок и принялось терзать из стороны в сторону. Благодаря одежде и сальнику в дюйм толщиной, зубы не коснулись кишок и других органов.
В памяти ординатора вдруг всплыл нос Вишняковой. А не прибегнуть ли к трансплантации кожи?
— Татьяна Степановна, будьте любезны ножницы и горячую воду. Снимем гипсовую повязку. — Иноземцев уверенно расправил плечи.
Разрезанная пополам полая трубка из гипса глухо ударилась об пол. Ординатор стал растирать онемевшую руку, то и дело замирая и рассматривая ее с внимательностью ювелира. Кожа иссохла, посинела, даже сосудистыми сеточками покрылась, чуть ниже локтя вился шрам зигзагом — эх, Богомолов зашил тяп-ляп.
— А ну и так сойдет, — вынес вердикт Иноземцев. — Выбирать не приходится.
И взялся натирать ее карболовой кислотой.
— Зачем вы, батенька, это делаете? — не сдержал удивленного восклицания фельдшер.
— Вам придется помочь, Сергей Осипович. Только сразу предупреждаю, без возражений. И без криков, Татьяна, — добавил ординатор, глянув на девушку исподлобья. — Можете называть следующее как хотите. Но для меня это и возможность спасти жизнь пациенту, что есть мой врачебный долг, и любопытный эксперимент. Итак, лезвием я обозначу необходимый участок кожи. А вам, Сергей Осипович, потребуется отпороть его от плоти со слоем сосудов и клетчатки.
— Вы в своем уме, батенька? — глаза фельдшера расширились от недоумения. — Рисковать, жертвовать собственной конечностью ради неизвестного, каких сюда тысячами приносят? Вы в своем уме? Вы хорошо подумали?
— Подумал.
— Иван Несторович, не могу я, батенька! Не просите, нет и нет!
— Можете. Без рассуждений. Быстро. Вы должны действовать очень быстро, — проговорил скороговоркой Иноземцев, схватил скальпель и рассек кожу, обозначив четыре ровных надреза на левом предплечье. — Иначе я сейчас напрасно вспорол себе руку. Действуйте же, черт возьми. Уже становится невыносимо больно. Татьяна, потом наложите повязку. Ничего страшного, поди, не со лба кожу взял. Чай, не цинготный, заживет.
Застигнутому врасплох Лукьянову пришлось взяться за второй скальпель.
Это оказалось самым невероятным, что приходилось делать фельдшеру за двадцать лет службы в больнице. Он относился с усердием к своим обязанностям — сопровождал докторов во время обхода, записывал рецепты, вел палатный журнал, выписывал требования по кухне, иногда ставил пиявок, пускал кровь. Но чтобы иссекать кожу для трансплантаций — это впервые! К тому же приходилось одновременно выслушивать замечания и наставления доктора, ибо иссечение лоскута требовало особых навыков.
— Вы сумасшедший, — от усилий и нервного напряжения Лукьянов отчаянно покраснел и покрылся мелкой испариной. — Какой ужас! Принудить к участию в таком безобразии! Да меня вместе с вами завтра же рассчитают.
— Не отвлекайтесь, не теряйте градуса, — обрывал его Иноземцев. — Нам нужна и подкожная фасция.
Операция была завершена только к утру. Иван Несторович отполз от стола, предоставив бинтовать пациента Тане.
— Пойду посплю. — Снял халат. — Зови, как очнется.
Отправился в лабораторию, плюхнулся за стол, голова упала на руки.
Не прошло и четверти часа, дверь отворилась, кто-то скользнул на середину комнаты. Иноземцев так сильно устал и был столь во власти сна, что и слышал, как вошли, но поднять головы не смог, та точно мраморной сделалась, как при катаплексии.
— Прости меня, — донеслось знакомое. — Прости, я не хотела.
Ах, да это ж вновь во сне Ульянушка явилась. И перестал предпринимать попытки вырваться из власти царства морфея. Давно привык к этой странной голосовой галлюцинации, являющейся к нему всякий раз, как смыкались глаза. И сюда, в больницу, явилась, неугомонная. Говорит что-то, говорит, слов не разобрать, рукой не коснуться. Остается только смириться и не слушать.
А потом громко хлопнула дверь. Иноземцев, вздрогнув, вскочил со стула — всего лишь ворвался сквозняк в открытую форточку. Стало светло, часы показывали полдень, в коридоре привычно шумели.
Потерев глаза, вздохнув, поплелся проведать укушенного.
От хлороформа больной отошел, но тотчас же, обессиленный обильной кровопотерей, провалился в небытие, давал отчет Лукьянов. Благо показатели были не столь плохи, и ординатор обрел надежду, что руку свою обезобразил, быть может, не зря.
— К нему посетительница являлась, — шепнула тихо Татьяна.
— Кто? — встрепенулся Иноземцев.
— Не знаю, — пожала плечами сестра милосердия. — Дама в сером платье и шляпке с перьями.
— Что сказала? Кто она ему?
— Ничего не сказала. Я зашла в палату, гляжу: над нашим укушенным дама склонилась. Я смешалась, отвернулась к одному из пациентов. Пока возилась, одеяло поправляла, та ушла.
— Это она, — Иноземцев сжал спинку кровати; его покачнуло.
— Кто «она»?
— Лица не видела? Молода, стара?
Девушка опять лишь плечами пожала.
— В справочной конторе всех посетителей записывают поименно, — прошептал невпопад Иноземцев. И ни слова более не добавив, бросился к двери. Тане и Лукьянову осталось лишь в недоумении переглянуться.
Но в конторе, где и без Иноземцева было полно народу: посетители галдели, спрашивали, толкались, дежурные доктора сбивались с ног, — о ночной гостье никто ничего не слышал.
— Да и кому было бы это надобно, — огрызнулся делопроизводитель. — Бродяга, с перепоя будучи, заглянул, верно, на чужой двор, его и покусали собаки! Зверь! Прямо уж зверь, — ворчал он. — Ага, гиена или тигр из зоосада нарочно удрал по его душу.
Иноземцев поплелся обратно во флигель. А в отделение уже явился главный хирург. Как увидел грозную, деловито вышагивающую навстречу фигуру Троянова, Иноземцев понял: не миновать урагана. Нет, не урагана — лавины негодования. Сжался, голову опустил.
— Сегодня можете быть свободны, — со снисходительной холодностью проронил заведующий. — Жду вас к завтрашнему утру.
И прошагал дальше.
Иноземцев как остановился, глядя ему вслед, так и простоял бы вечность, если б сиделка, проходящая мимо, не дернула за рукав.