— Что это черт знает такое?
— Помоги, помоги дядюшке… — вдруг ясное, четкое, звонкое раздалось за спиной. — Африка! Озеро! Алмазы…
Иноземцев вздрогнул, завертелся на месте. Ремешок выпал из рук. Откуда звук? Откуда? Прильнул к окну, щелкнул задвижкой, распахнул ставни — второй этаж, внизу булыжник, напротив канал, дальше железнодорожное полотно и никого. Метнулся к двери: в коридоре тоже никого. Взор упал на раскрытый шкаф. Иноземцев бросился к нему и принялся вышвыривать вещи. Но, разумеется, никого и ничего не обнаружив, он развернулся и плюхнулся вовнутрь, на нижнюю полочку, прямо на пару штиблет. Откинув с лица полу макинтоша, свисавшего с крючка, сжал виски ладонями и замер, прислушиваясь. Но просидев так долго, не дождался ровным счетом ничего. Голос, лишь единожды прорезав пространство, не зазвучал вновь.
Надо унять дрожь, успокоить сердце.
Поднялся, нащупал на бюро емкость с геллиборусом, одним махом выпил остатки лекарства и собрался было выйти. Взгляд упал на ремешок, сгреб его и только тогда покинул комнату.
«Я слышал это странное, знакомое: «Помоги!» ясно, так же ясно, как слышал голос Вари, Розины Александровны и Аркадия Борисовича из кухни. Что это? Доигрался окончательно? А может, это у меня просто в ушах звенит от бессонницы?» — Иноземцев уже шагал по набережной Фонтанки.
Холодный пронизывающий ветер иногда наводил озноб, напоминая о позабытом дома пальто. Утро было по-ноябрьски сырым, над улицами, каналами и мостами клубился туман. А Иван Несторович шел вперед словно заколдованный, чувствуя, как исчезает мостовая под ногами. Будто уже по воздуху шагал, сжимал в одной руке поводок, другую руку опустив в карман сюртука, где лежал ключ. Несколько раз окликали извозчики, предлагая свои услуги. Но тем приходилось проезжать мимо, брать других клиентов — Иван Несторович ничего не видел и не слышал.
Наконец на пути выросла толпа и деревянные с арками и башенками ворота зоологического сада перед нею. Появление газетной сенсации привело посмотреть на проказницу-гиену весь Петербург. Были тут и знатные господа, и задиристые драгуны, и мещане, и газетчики с громадными фотоаппаратами на длинных треножниках, и дамы в отороченных мехами пальто, с зонтиками наперевес, студенты, дети с няньками, столпились ваньки, частные экипажи.
Иноземцеву с большим трудом удалось пробиться к кассе, пару раз его окатили руганью, толкнули в плечо и даже уже собирались крепко расправиться за то, что влез без очереди. Но в ординаторе вдруг проснулись небывалая сила и решительность. Он схватил обидчика за ворот и едва ли не приподнял над землей, заглянув в глаза с такой яростью, что у того пропала всякая охота продолжать прения.
— Я к господину Росту, — буркнул Иноземцев, ткнув ремешок в окошко будки кассира. Этот жест возымел действие заветного «сезам, откройся!». Угрюмого и насупленного, странно взъерошенного и со звериным поводком в руках приняли за какого-то дрессировщика и быстро пропустили в калитку.
Вслед за ним было увязались два газетчика, тотчас же унюхавших очередную сенсацию. Но пройти они смогли не столь быстро, как это удалось ординатору.
Раздраженно озираясь, Иноземцев устремился в глубь сада, огромного, как целый город, среди улиц которого так легко заплутать. К стыду своему, он был здесь впервые. Всецело занятый опытами, он никогда не принимал участий в студенческих гуляньях, никогда не бывал на необыкновенных выступлениях нашумевшего укротителя Гуссейна-Ага-Али, не ходил на этнографические выставки, на коих демонстрировались представители различных самобытных племен: от кафры-зулусов в меховых шкурах до сингалезцев — обитателей острова Цейлона; он вообще редко куда-либо выходил.
Миновав павильон концертного зала, оркестровые ямы — пустые в столь ранний час, ресторан, тоже заполненный лишь на треть, Иван Несторович двинулся блуждать по зоосаду.
— И зачем мне все это? Зачем? — Иноземцев переходил от клетки с обезьянами к дому гиппопотамов, от вольеров с птицами к волкам, лисицам, оленям, мадрилам, зебу. Наконец добрался до продолговатого павильона, где обитали представители семейства кошачьих. С жадностью впивался в края ограждения пальцами, шагая, пожирал глазами потонувшее в полутьме пространство клеток. Громадные кошки — тигр, львица, леопард, пантера, пума и ягуар — провожали рычанием, ответно прижимаясь к решеткам, а порой пытаясь достать столь странного посетителя лапой. Поди, не завтракали еще, монстры.
В последней клетке доктора встретила пятнистая гиена.
Теперь хоть разглядеть ее можно толком. Заприметив Иноземцева, гиена тотчас поднялась, вышла из тени и приблизилась к решетке — как будто узнала. Здесь, в павильоне с хищниками, в зоологическом саду, она и не выглядела устрашающе. Даже напротив — в сравнении с тигром и львицей казалась мелкой пятнистой полусобакой-полукошкой со смешной пятнистой шерстью, круглыми ушками и большими черными глазками, устремленными на ординатора с какой-то немыслимой для хищника жалостностью. Перебирая тонкими передними лапами, прижимая к брюху хвост, она тянулась мордой к прутьям.
Иноземцев постоял, поглазел, а потом, словно заговоренный, взял и перелез через ограду, опасливо протянув руку к носу хищника. Пальцы коснулись жесткой щетины, сердце отозвалось трусливым боем. Он провел рукой по морде, по уху, потрепал рыжевато-бурую шею. Хищник заурчал, зрачки его будто заблестели слезами — слезами почти человеческой радости. Некстати вспомнился ночной призрак Ульяны и эта рыжеватая холка в свете газового фонаря. Вспомнилось, как заклинало видение помочь дядюшке. Сейчас на него печально глядела пара глаз, словно умоляющих о спасении, — глаз не животного, но человека, Аристарха Германовича, заключенного в тело африканского оборотня — боуды. Бедного Аристарха Германовича, некогда прикованного к постели параличом, не выдержавшего сеанса гипноза и погибшего едва ли не на его — Иноземцева — руках.
Слово в слово всплыл в памяти рассказ генерала о том, как он был похищен неведомым африканским племенем, как над ним творили странные ритуалы, превратившие его в получеловека-полузверя. Иван Несторович и упрекнуть себя не мог за столь безрассудные мысли — блестящие от слез черные глазенки гиены не могли лгать, они взирали на врача с такой мольбой, с такой грустью.
— Вот это да, — баритон с легким иностранным акцентом заставил Иноземцева отдернуть от животного руку и поспешно отпрянуть обратно к ограждению. Тотчас же гиена оскалила красно-белую пасть и издала только ей одной свойственный и уже хорошо знакомый Иноземцеву звук — смех в смеси с утробным бульканьем и стоном.
К ним приближался мужчина в черном пальто и цилиндре, при тросточке и с пышными усами, лет около сорока пяти.
— Простите, я напугал вас? — Усатый снял цилиндр и, поклонившись, представился: — Эрнест Антонович Рост — директор зоологического сада.
Иноземцев уставился на директора с легким недоумением, на приветствие не ответил — замер, не в силах расцепить зубы.
Эрнест Антонович сделал шаг.
— Она вас признала, как я погляжу.
Иноземцев продолжал пребывать в оцепенении, все еще не сообразив, что должен объясниться.
— Все-таки удивительное дело, — директор решил сделать это за него, — каким ошеломительным манером эта пятнистая гиена очутилась у нас. Меня обступили и полиция, и журналисты, не оставив никаких шансов хоть как-то оправдаться. Все смешалось, как говорится, все смешалось… Видите ли, в чем дело… кхе-кхе… наша старенькая Жизель… или Жужа, как ее Сонечка зовет… то есть звала, — все больше и больше заикался директор, то поглядывая на Иноземцева искоса, то вперившись взглядом в глубь клетки. Сам Иноземцев никак сообразить не мог, о чем это его новый знакомец толкует. — Звала… это потому в прошедшем времени я говорю… потому что, увы, Жизель — наша пятнистая гиена — hyaena crocuta — намедни издохла. А тут вдруг на улице ловят точно такую же и приводят к нам. Я и ответить толком ничего не мог. Как говорится, факты-с все налицо были — пустой вольер с табличкой «пятнистая гиена» и точно такая же в железном ящике в околотке. Знаете, Сонечке, супруге моей, плохо сделалось, она тотчас на Сергея Алексеевича — ветеринара — подумала, дескать, он неверно смерть сдиагностировал, животное очнулось и сбежало. Но Сергей Алексеевич клянется-божится, что Жизель действительно издохла и ее даже предали земле. А тут вдруг… Да-а, дела… А вы, стало быть, ее хозяин? Я так и понял, когда мой помощник прибежал, взволнованно поведав, что явился дрессировщик и требует свою животинку.
Иноземцев молчал и слушал. Прервать монолог директора — означало признаться, что тот ошибается.
— В смешное же я попал положеньице, — оправдывался он. — В смешное, однако. Простите, а как же вас изволите звать-величать?.. Вы ведь, наверное, очень уж в претензии на меня за то, что временно присвоил вашего питомца?
— Бюлов, — сорвалось с уст Иноземцева. — Аристарх Германович. Вовсе не в претензии, напротив, благодарю, что приглядели.
— Хм, знакомая фамилия, — директор свел брови и энергично потер переносицу. — И лицо мне ваше тоже кажется знакомым-с, почтеннейший Аристарх Германович. Каков же ваш род деятельности? Не каждый день встретишь человека, который держит у себя гиену.
— Я — фокусник, — коротко ответствовал Иноземцев, внутренне поражаясь тому, какие неожиданные в его голове рождаются ответы.
— А-а, — протянул Эрнест Антонович, — тогда все понятно. Где изволите давать представления?
— Пока нигде. Только прибыл-с. Из Парижа.
Директор удивленно приподнял брови и вдруг засуетился.
— Что ж мы теперь в академии наук скажем? А полиции? А журналистам? А публике? Но красавицу вашу я тотчас же верну. Вот глядите, и связку ключей с собой взял, — Эрнест Антонович вынул из кармана пальто ключи и принялся искать тот, что был от клетки с гиеной.
— Где же это? Запропастился… Хм… Это от клетки с львицей, это ягуар у нас… это пума…
Тут Иноземцев выкинул совершенно невообразимую штуку.