Но как больной рот открыл, Иноземцев сел. Ибо такое принялся плести, такую поведал совершенно невообразимую историю… Мол, отправился в дом к заказчице и по дороге был подвергнут нападению мохнатой собаки. И описание сей собаки дал прямо противоположное — большая белая мохнатая собака, такая белая, что как будто светилась впотьмах.
Иноземцев не выдержал.
— Как? — вскричал он, едва не набросившись на скорняка с кулаками. Вопль доктора заставил иных больных зашевелиться, а кого-то и застонать. — Вы мне совсем другое рассказывали! А где пятнистая скособоченная спина? где уши круглые что блюдца? где светящееся пятно над зверем?
Чиновник перевел укоризненный взгляд на ординатора. Марья Андреевна того по плечу гладила, шепотом умоляя не будить больных.
— Да, вашество, я тогда ошарашен был немало, привиделось, простите, — скорняк потупил глаза. — Мне доктор Беляков все объяснил. Я ведь… я спать спокойно не мог, ночами кошмары преследовали. А доктор, святой человек, поговорил, объяснил, что я этот, как его, по-научному… шок испытал, будучи не в себе, чудовище и выдумал. Простите меня, Иван Несторович. Я все просил и Татьяну Степанну, и Марью Андревну вас позвать, рассказать хотел, что в страхе рассудком помутился, но вы так и не зашли.
Тут Иноземцев все вспомнил. Погруженный в свои исследования о направленных сновидениях, он совсем позабыл курировать укушенного. А ведь и вправду к нему раз пять и Татьяна, и Марья Андреевна обращались, настойчиво передавая просьбу пациента. Но Иван Несторович не зашел. Он всецело растворился в уверенности, что и гиена и Ульянушка плод его воображения, и укушенный стал ему неинтересен.
Чиновник смерил ординатора убийственным взглядом и демонстративно вышел.
— Что ж вы? Эх! — махнул рукой Иноземцев на Безбородкова и, совершенно разбитый, уничтоженный, поплелся вон из больницы.
Глава XV. Иноземцев бежит от чиновников из охранки
Вышел на Фонтанку и двинулся куда глаза глядят. Уже, наверное, было далеко за полночь: на улицах ни единой приличной души, лишь праздношатающиеся, нет-нет коляска промчится, гулко стуча по пустынной мостовой. Отдаленные звуки фортепьяно из какого-нибудь особняка, где ночами напролет играли в карты, или же ругань и песни из питейных заведений зловеще прорезали ночное пространство. В одно из таких, кабачок «Ягодка», и спустился мучимый стыдом и угрызениями совести Иван Несторович после бесцельных блужданий, когда вдруг опомнился и, оглядевшись, понял, что забрел на Сенную площадь, к Апраксину двору.
Кабачок «Ягодка» ходил ходуном от топота, визга и звуков оркестриона. У дверей и внутри сбилась разношерстная толпа: приказчики, купцы, шумные раскрасневшиеся студенты, ломовые, пьяная компания младших офицеров, чиновники средней руки. Фривольно разодетые девицы бросали на толпу ожидающие взгляды. Меж столиками сновали половые.
Иноземцев поймал за руку одного — мальчишку лет тринадцати, и, перекрикивая надрывающийся оркестрион, запросил отдельный кабинет. Тот оценивающе глянул, но невзирая на растрепанный и жалкий вид гостя, все же отвел на второй этаж.
За столиком странный посетитель попросил лишь штоф водки и стакан, а чтобы никто больше не беспокоил, заплатил двойную цену.
Прекрасно зная, что станется, ежели он этот штоф да в порожний желудок (с утра ведь ничего не ел), Иван Несторович набросился на бутылку и, давясь спиртовыми парами, до тошноты надоевшими в больнице, осушил первый стакан залпом. Внутри все запылало, лицо обдало приятным после холода улиц жаром, перестало знобить. Иноземцев склонил голову на сложенные руки, уткнулся лбом в локоть, вздохнул и стал ждать эффекта от анестезии.
— Пошел титулярный советник и пьянствовал с горя всю ночь, и в винном угаре носилась, — нараспев пробурчал он в рукав, — пред ним генеральская дочь.
Понадеялся ординатор, что уснет, но ведь позабыл, что едва глаза смыкались, неминуемо являлся образ генеральской воспитанницы. Добрый, ласковый светлоглазый взор — кроткие, по-детски наивные глазки, чарующая улыбка…
— Ах, что же ты, Ульянушка, со мной делаешь? за что мучаешь? почему забыться никак не можешь?
Трактир, подобно табакерке с чертями и ведьмами, сотрясался от дисгармонии шума и грохота. Который час? Так шумят! Где-то внизу двигали столы, надрывались трубы и струны музыкальной машины, чей-то фальшивый фальцет заставлял дребезжать оконные рамы. Иноземцев поднял голову, глянул на окно. Черная дыра, адова бездна, а не окно. Вот-вот заглянет в него какое-нибудь чудище, вурдалак.
Голова упала на руки. На этот раз без церемоний Иноземцев распластался по всей скатерти.
— Вот где вас носит, Ульяна Владимировна? Отчего же вы сюда не явитесь, а? Отчего так несмелы? Приходите, приходите же, с гиеной своей пожалуйте, — бурчал он.
Но грохот внизу усиливался — так ведь никакое себя уважающее привидение не явится! Иноземцев поднялся, стянул с себя очки. Стены, стол, дверь, окно — все моментально смазалось в разноцветный ералаш. Зрение за последний месяц совсем скверным сделалось. Вздохнул. Рука сама нащупала бутылку, едва ее не опрокинув.
— Ваше здоровье, Ульяна Владимировна, — и сделал приличный глоток прямо из горла, закашлялся. — Фу, какая… гадость… омерзительная гадость… и ваше здоровье, чудная зверушка.
Второй глоток обжег горло; тяжелая голова легла на сгиб локтя.
— Лучше не стало, — срезюмировал Иноземцев, продолжая вслушиваться в феерический вихрь звуков, доносившихся снизу, бивших теперь по ушам и вискам, как колотушки по турецкому барабану, а порой даже как по китайскому гонгу. — Как же хочется спать, уснуть, забыться…
Ординатор замолчал, прислушиваясь. В винном тумане пронеслась мысль: он ждет вовсе не анестезии, а не сменится ли фальшивый фальцет тонким Ульянушкиным голосом, не затянет ли кто снизу: «Мой ангел, мой гений, мой друг…». Услышать бы сейчас ее тихое пение! Так хотелось, что слезы у бедного ординатора выступили на глазах, сердце стеснилось, и он, прижав руку к груди, застонал.
— Ну где же ты, фокусница? Где, лицедейка проклятая? Что замышляешь теперь? Все успокоиться не можешь, алмазы свои заполучить желаешь? Небось, озлилась на чиновников, что те все сокровища дядюшкины в государственную… казну отправили, а? Назад вернуть их хочешь? Неужто полагаешь, что чиновники, как и я, твоими фокусами обманутся? Гиеной их стращать… Они тебя изловят. Не сегодня-завтра изловят, глупая, — с кем тягаться-то взялась… В Бюловке своей удалось, да, но в столице вон какие сыщики-агенты… и Делин… Кирилл Маркович… не ровня надворному советнику… старшему чиновнику… поручений… Я глупый… дурак… извела… будь у меня камень, а не сердце, то сегодня же тебя поймали… сегодня же… не могу… язык не поворачивается… сдать вас, Ульяна Владимировна… столичной полиции.
Бурча под нос все тише и тише, Иноземцев наконец уснул. Но трактирный шум и гам все норовил ворваться под плотный купол пьяного сна-дурмана. Иван Несторович вздрагивал, вскакивал и вновь склонял голову на рукав.
Тут кто-то тронул его за плечо, склонился, обдал затылок горячим дыханием и знакомым до одури ароматом жасмина.
— Иван Несторович, — шепнули прямо в ухо. — Иван Несторович, пойдемте отсюда. Пожалуйста!
Опять во сне привиделось. Иноземцев дернул плечами, скидывая бесцеремонно будившие руки.
— Ванечка, миленький… ну простите меня… пойдемте. Здесь так гадко!
Повернул голову и вперился невидящим взором в темно-серое пятно, нависшее над ним. Из общего зала как будто перестала доноситься ужасная какофония, установилась тишина, прерываемая одинокими выкриками половых, — вероятно, те уже убирали трактир.
— Я же просил не тревожить меня, — язык Иноземцева заплетался. — Подите прочь.
— Ну, Ванечка, миленький… ну не узнаете меня? Совсем? Ну бога ради, поднимайтесь… поднимайтесь же! Поглядите, на кого вы похожи, так ведь негоже.
Серая тень настойчиво потянула ординатора за подмышки изо всех своих воробьиных силишек, пытаясь приподнять над столом.
— Что?.. что вы такое себе позволяете?.. оставьте меня в покое…
Он поднял голову и взглядом остановился на расплывчатом изображении: округлое лицо, гладко уложенные светлые волосы, шляпка-капот с каскадом перьев и лентой под тонким подбородком.
— Ну? Узнали? Вставайте, прошу вас, довольно с вас комедий. Внизу коляска ждет, я вас к своей тетушке свезу, в себя придете… Недалеко совсем, на Знаменской.
Иноземцев потянулся рукой к ее щеке, но не достиг — голова закружилась, в глазах потемнело. Пальцы как будто прошли сквозь коварную пришелицу.
— Уйди, — взревел он, замахав руками. — Уйди, проклятая. Сколько ты еще будешь ходить за мной?
Хотел подняться из-за стола, но зацепился за ножку и рухнул на пол, стянул скатерть со стаканом и штофом. Эфемерная дымка в шляпке задрожала и отпрянула. Иноземцев скинул с себя мокрую скатерть, привстал и огляделся. Но в кабинете, кроме него, уже никого и не было. Даже дверь оказалось плотно притворенной.
— Черт, — выругался Иван Несторович, оттирая сюртук, весь теперь залитый водкой. — Ненавистные галлюцинации!
Встал на четвереньки, принялся искать очки. Проползал минут десять, преодолевая подступающую к горлу дурноту, прежде чем нашел их. Кое-как поднялся и, цепляясь за стену, вышел.
Бог знает, как он добрался до дома, но уже вовсю брезжил рассвет.
Встретившая Иноземцева в ночном чепчике госпожа Шуберт напрочь позабыла все русские слова, а заодно и немецкие, лишь охала и причитала междометиями, по-матерински отчитывая и пытаясь при этом поведать, как Варя вчерашним утром бежала за ним с его пальто, да не успела. Но на лестнице вдруг заойкала и закудахтала еще пуще.
— Ифан Незторофич, фас искать изфолит челофек из палицсия, — выпалила она, прижав ладони к щекам. — Только што укатить, тесять минут назат. Я гофорить фы ф польница, и он ушоль.
— Кто прихотить? — переспросил Иноземцев, совершенно непреднамеренно передразнивая бедную напуганную хозяйку. Он стоял, качаясь, и хлопал себя по карманам. Все его существо было сосредоточено на поиске ключа.