— Что же было потом? — Иноземцев заерзал на стуле, заметив, что лакей слегка голову наклонил и едва сдерживается, чтобы не зевнуть, глаза слезиться опять начали, но уже с усталости.
— Потом я был всецело занят воспитанием Ульяны Владимировны… то есть я и прежде за этим следил, но после того, как девочка в Бюловку переехала, началось что-то невозможное! — тут Саввич оживился, как всякий раз, когда речь заходила о любимице. — Генерал, сам будучи найденышем с африканских приисков, совершенно ничего не смыслил в воспитании. Разумеется, и разговора не могло возникнуть, чтобы пригласить в усадьбу учителей. Да кто б рискнул? Отпускать дорогую племянницу он тоже не желал никуда. А то ведь гимназию какую в столице тотчас бы подобрали с его-то состоянием… Росла девушка дикаркой. Говорил я уже, какие номера выкидывала. А его превосходительство мало что потакал, так и учил ее фокусам этим актерским. Я возражал, как мог, но оба надо мной лишь посмеивались и продолжали в своей манере. Вообразите юную барышню, которая грамоте обучена, по-французски, по-немецки говорит, и вдруг обращается с колодой карт, как самый заправский шулер?
Иноземцев расплылся в улыбке, представив озорные глазки девушки, посверкивающие из-под веера карт.
— И зачем он ее висту и в банк обучил? Видели б вы обоих за суконным столом — взмыленные, пыхтящие, все в мелу, швыряют картами, слова неприличные выкрикивают… Ужас, дурно с сердцем становится, как представлю, что подумали бы покойные родители девочки.
Так первую свою поездку в Петербург Ульянушка в карты у него и выиграла! Пришлось везти ее в столицу. Как раз гулянья там были, ярмарки по случаю Прощеного воскресенья и проводов долгой зимы. Но, право, лишь во благо удался оный вояж — смекалистая девушка (а пошел ей уже пятнадцатый год), поглядев, как столичные барышни себя подать умели, вмиг переняла все их благородные манеры. Я нарадоваться не мог ее степенному величию, думал, переродила барышню столица, образумила. А Аристарх же Германович лишь посмеивался надо мной: гляди, ничему учить не пришлось, сама все уяснила!
Весело проводили ту Масленицу, из дома в дом гуляли, ни единого торжественного вечера не пропустив. Всюду Бюлов — барон и миллионщик — был допущен, всюду двери его широкой душе распахивались. Никто и помыслить не мог, что это тот самый горе-генерал, который полвека назад со скандалом покинул Россию, ни тем паче никто не принял его за антропофага, запершегося в т-ской глуши, ведшего уединенный образ жизни, доживавшего девятый десяток под именем Тимофеева. Дело было в том, что Аристарх Германович совершенно не старел. Вот нисколечко. Как стукнуло ему сорок с лишком, так и оставался таким до конца дней своих. Аномалия какая-то, быть может, вы, Иван Несторович, ее как-то объясните, а то, пардон, было даже обидно. Приходилось знакомить его превосходительство с докторами, когда он параличом недужен был, лежал, двинуться не мог, а ведь и на свой возраст-то не выглядел. После первого визита врача, который тотчас же заинтересовался интересной аномалией и присовокупил ее к легенде об африканском похищении и возможной антропофагии, хотя мы уверяли его, что Аристарх Германович сроду к крови не прикасался и мяса человеческого, прости господи, не едал, пришлось снять портрет старого генерала и заказать точно такой же, только что с лицом нынешнего Аристарха Германовича. Ибо тот прохиндей все вертелся возле портрета, с тщательностью его изучая. К визиту второго доктора в зале над камином уже висел свежий портрет. Для этой цели пригласили из Италии художника, который, сделав работу, вернулся в свою Италию и, дай бог, забыл о Бюловке, как страшный сон. Для него пришлось тоже спектакль устроить, с кишками и кровью.
Иноземцев усмехнулся.
— Опять я вперед забежал, — сконфузился камердинер. — Вот такой барин у меня был. Да, кто ж мог подумать… Я ведь полвека честным человеком прожил, верою-правдою господам Бюловым служил. А тут такое. Выбора у меня не оставалось, ваше благородие. Что ж, мне нужно было бросить девочку, оставить ее на поругание? Так хоть я, во всем этом участвуя, по силам своим мог сдерживать некоторые готовившиеся номера и плутни, ежечасно внушать ребенку мысли о праведности и добродетели. Хоть на меня плевали с высокой колокольни, глядели как на юродивого, но креста я своего не оставил.
На чем же я остановился? Ах да, в Петербург мы ездили. Хороша столица, славный город. И поездка бы закончилась замечательно, если бы не повстречал вновь Аристарх Германович на одном из вечеров француженку-певицу. Был он до того обрадован, увидав ее — такую расцветшую, прекрасную, неземную рыжеволосую красавицу, — и с головой ушел. В омут страстей. Его не встревожило нимало, что француженка сменила имя и, бросив ангажементы в Риме, Париже, Венеции, переехала жить вдруг в Россию. Она же одаривала его своим вниманием лишь из страха, что тот выдаст ее. Аристарх Германович обещался умереть, если разболтает, но сам и не понял, к чему вся таинственность. И мы ничего б не узнали, коли не Ульянушка, которая вычитала в одной из газет, что похожая на певичку дама года четыре назад обворожила и обокрала принца Наполеона Плон-Плона. Скандал в Риме быстро забылся, и вот молодая охотница вновь пустилась в прерии, выбрав для своих авантюрных либретто столицу Российской империи.
Ульянушка, заметив, как ее благодетель смотрит на певицу, тотчас задумала их поженить, дабы самой незаметно улизнуть из жизни Бюлова. С тех пор как побывала она в столичном обществе, не могла спокойно спать — все мечтала переехать в Петербург, да чтоб независимо от благодетеля. Тот, разумеется, ни в какую. Она учиться просила поехать — он нет. У тетушки просила пожить, той, что на Знаменской улице проживала, — тоже нет. Они к ней ведь ни разу и не зашли, чтобы, не дай господь, та не прознала о махинациях с обоими генералами. И озлилась тогда девушка на его превосходительство…
— Погодите, — взволнованно прервал Иноземцев. — Вы говорите, тетушка проживала в Петербурге? Где? На Знаменской?
— Да, а что тут такого?
— Нет, ничего… — С ужасом Иван Несторович вспоминал трактир, штоф водки и серое привидение, которое как раз и поминало какую-то тетушку с улицы Знаменской. — Рассказывайте дальше.
Саввич кашлянул и продолжил:
— На все запреты Ульянушка взрывалась фонтанами негодования, даже клялась отомстить за подобное самодурство. Это их противостояние с его превосходительством длилось целых два года, которые один провел, пытаясь подавить свою любовь к обольстительной воровке, другая — пребывая в мыслях о побеге. В конце концов барышня наша уговаривает генерала еще раз посетить столицу. И тут она, не теряя времени, под предлогом прогулки сбегает, находит Натали Жановну и рассказывает ей, как несметно богат Бюлов, об алмазах рассказывает и о том, сколько на самом деле ему лет — девяносто с лишком: не ровен час, вскоре помрет. Обе решают извести благодетеля, пожимают друг другу руки, сговариваются.
Свадьба была тихой, а на следующий день Ульянушка приступила к осуществлению задуманного. Первым делом она выпустила гиену, которая еще толком не подросла, но уже выглядела внушительно…
— Гиену?! — Иван Несторович даже из-за стола вскочил. — Откуда? Откуда гиена?
— Так ведь это Герочка и есть, ручной питомец Ульянушкин. Ах, я ведь позабыл и эту историю помянуть. Садитесь, садитесь же, ваше благородие, — улыбаясь, замахал на него руками камердинер. — И чего это вы так взволновались? Ну да, ну гиена, и что? Мода нынче такая странная, то пуму заведут, то крокодилу. Давеча помещица Юсупова, что к востоку десять верст живет, говорят, слоненка приобрела. Вот вырастет слоненок в слона, тогда уж точно не таких хлопот Татьяна Ивановна оберется.
— Вы мне зубы не заговаривайте! — продолжал негодовать ординатор. — Отвечайте, где взяли гиену?
— Сейчас, сейчас скажу. Ульянушка у дрессировщиков передвижного цирка выкупила. Они представление с дрессированными животными смотрели, в Петербурге-с. Аристарх Германович только отвлекся, а племянницы нет рядом. А потом через четверть часа та явилась с корзинкой, в той дремал маленький кутенок. Ну, барин не воспрепятствовал. Только когда домой вернулись, она сказала, что животинка издохла, все и позабыли о ней. На самом же деле животинка выросла в неведому зверюшку, которую пришлось скрывать вот в этом самом охотничьем домике на привязи. По ночам Ульянушка Герочку спускала. Может, вы и видели ее, может, слышали. Звук она издает такой противный, будто хохочет. Брр, до сих пор мороз по коже при воспоминании о пасти-то ее со слюной, капающей на землю. По виду и не скажешь, что нрава она довольно покладистого. Страшная аки демон, да ласковая.
— Да уж, видывал и слыхивал оное животное, — раздраженно заметил Иноземцев.
— Тогда негодование вашего благородия понятно.
Иноземцев покачал головой, про себя заметив, что нет, ничегошеньки-то не понимает этот лысенький старичок, ни-че-го-шень-ки.
— Ульянушка, конечно же, знала, что покупает именно гиену. А я думал, чего ей то в зоосад приспичило пойти прогуляться, то на бродячих циркачей посмотреть. Головушка ее светлая только и была занята целью приобресть зверушку, которую так боялся генерал, которую видел во всех своих самых страшных кошмарах. Месть воплотить хотела. А я и не смекнул поначалу. Меленький, черненький был, потом как начал светлеть и пятнами покрываться. Думал, и вправду купила по ошибке. Еще и приговаривала, жаль, мол, что не тигренок. Все тигра мечтала заиметь. И просила не говорить дяде о питомце, чтоб не заругал, мол.
В тот злосчастный день она и выпустила Герочку, улучив момент, когда генерал после ужина в саду прогуливался. В сумерках появившееся пред ним животное возымело едва не убийственное действие. Я отказываюсь верить, что Ульяна Владимировна, принадлежащая славному и благородному дому Бюловых, могла вынашивать в сердце такой гадкий замысел — желать убить собственного дядьку. Но, увы, похоже, что это было так, ведь в конце концов она своего добилась… — Саввич уткнулся лицом в платок и беззвучно всхлипнул, — да какой ценой… погибла сама! Воспитал баламутку, сам от ее руки и погиб, и ее погубил…