Официанты с ним умаялись. Всю ночь, а потом и весь день сновали туда-сюда, подменяя друг друга. Совсем с ног сбились. А как иначе-то? Промышленник Стрыльников – миллионщик, самый главный клиент.
Да что там! Глыба, а не человек. Росту огромного, почти три аршина, кулачищи – гири пудовые. А уж как засмеется или заругается – стены трясутся. И сейчас ясно: тоскует человек, носится со своими скалами, сокровищами, карту эту из рук не выпускает…
Когда таратайка Шишки неожиданно уперлась во что-то большое и тяжелое, чего возле дровешницы быть никак не должно, он даже не сразу и сообразил, в чем дело. Рогожа, что ли, какая? Подошел поближе. Сапожищи огромные, роскошной коричневой кожи с замшевой отделкой. Ах ты господи, святые угодники, неужели?..
Перевернул Архип лежащего с великой осторожностью. А как перевернул, так и сделалось у него помутнение внутрях. Прямо на него смотрели вытаращенные глаза фабриканта Стрыльникова, мертвый синегубый рот разинут до самых гланд, толстые пальцы впились в ладони, а все окровавленное лицо раскорячилось в гримасе невыразимого ужаса.
Тут-то и издал Шишка такой крик, что, казалось, всему городу было слышно, как дрожали и лопались жилы в его луженой глотке.
Глава четвертая
К сарайчику Шишки сразу сбежалась толпа любопытных – из редких вечерних прохожих, посетителей музея и самых проворных клиентов ресторана. На счастье, оказавшийся неподалеку околоточный был из числа старых служак, и он тотчас оценил обстановку и среагировал по обстоятельствам: пронзительно засвистел, призывая подмогу; огородил место происшествия; отогнал всех зевак подальше; приказал, чтобы швейцар закрыл дверь в ресторан и никого оттуда не выпускал, и послал ресторанного лихача в полицейское управление сказать, что зарезали самого Стрыльникова. Вскоре подоспели городовые и несколько дворников, которые неторопливо выстроились в полноценное оцепление и развели костры, чтобы ничего не проглядеть в темноте.
Полиция не заставила себя долго ждать. Несмотря на поздний час, уже скоро примчалась полная сыскная группа, возглавляемая дежурным полицейским надзирателем коллежским секретарем Чеботаревым: судебный фотограф, несколько полицейских и вольнонаемных сыщиков. Все сразу энергично принялись заниматься каждый своим делом: сыщики – опрашивать свидетелей, фотограф – делать снимки, ослепляя всех магниевой вспышкой, Чеботарев – деловито, но бестолково покрикивать и документировать осмотр (он был еще молод и неопытен и ждал, пока приедет начальство, чтобы поручить дело специалисту поопытнее).
– Дело серьезное, – сразу сказал Чеботарев, – нужен опытный судебный медик, наш штатный такое дело не потянет.
– Прикажете послать в медицинский институт? – осведомился околоточный.
– Там давно закрыто, на дворе ночь. Да и медики нужны сильные, у нас в городе их всего трое… Пошлите в губернскую больницу и просите, чтобы старший врач Юсупов приехал… И к Родину, это даже еще лучше, только до его практики далековато ехать…
– Вам повезло! – сказал историк Ласточкин из-за оцепления. – Доктор Родин находится в полверсте отсюда, в краеведческом музее. Скорее всего, он уже сам бежит на этот вопль, как сделали и мы.
– Если здесь появится Родин, на половину загадок мы найдем ответ, – пробормотал Чеботарев, вглядываясь в даль. Он прекрасно знал, что Родин часто консультировал полицейское управление в качестве судебного медика и это привело к раскрытию сложнейших и запутанных преступлений.
Вскоре, получив весть об убийстве столь важного человека, примчался и сам начальник губернского полицейского управления полковник Мамонтов, а вслед за ним и старший полицейский надзиратель капитан Гаврила Михайлович Торопков, которому и поручили руководить дознанием – вполне разумное решение. Гаврила Михайлович был уже не молод – пару лет до пенсиона, службу начал с младых ногтей с самых нижних чинов, учил хитрую полицейскую науку не по страницам учебников, а на городских улицах, и хоть звезд с неба не хватал, зато был очень терпеливым, исполнительным и дотошным.
Он был высокий, крепко сложенный, с длинными сильными руками. Лицо некрасивое: по-лошадиному вытянутое, с длинным грубым носом, седеющими усами и оттопыренными ушами, зато зеленые глаза смотрели всегда с добродушной искоркой даже на самого отъявленного бандита. Одевался он аккуратно и неприметно, как и положено по работе, в серое штатское платье.
Торопков проверил, как опрашивают свидетелей, и начал лично внимательно осматривать грязную площадку, ограниченную с двух сторон деревянным забором, с третьей – мусорной кучей и невысокой дровешницей, а с четвертой – сарайчиком, где проживал Шишка. Острый глаз сыщика сразу заметил болтающуюся доску в середине забора, освещенного одиноким фонарем, в двух саженях от которой и валялось в луже скорченное тело.
– Господа, запротоколировали в заборе отверстие? Очевидно, убитый вместе с убийцей пролезли сюда именно этим способом, – неожиданно для всех сказал, прорываясь сквозь толпу зевак, Георгий Родин с неизменным докторским саквояжем и тростью.
– Георгий Иванович, голубчик, – засуетился Торопков, – это, видно, само Божье провидение послало вас сюда, – и он тепло обнял доктора. – Я буду сей же час ходатайствовать у господина полковника, чтобы он подключил вас к расследованию сего злодеяния в качестве судебного медика. Прошу вас, без ваших советов мы тут, как кутята слепые, будем тыкаться.
Впрочем, Родин не возражал. Он поздоровался за руку с сыщиками и подошел к телу, накрытому ресторанной скатертью.
– Ну, ежели Георгий Иванович нам на подмогу пришел, почитай дело раскрыто, – прошептал один из пожилых сыщиков молодому. – Видал я, как он посмотрит труп, да и все загадки разгадывает.
– Ну тут все ясно, – произнес Родин, осматривая голову мертвеца, – череп разбит, хотя осколков и мозгового вещества не видно, очевидно, внутреннее кровоизлияние.
– Георгий Иванович, а что он рожу-то так скособенил? – спросил кто-то из сыскной группы. – Как будто кто напугал его до смерти. Нынче, говорят, из могил вурдалаки восстают…
– Наивные суеверия, – отрезал Родин. – Очевидно, задеты нервные окончания, это и вызвало сокращение лицевых мышц. Ничего сверхъестественного. Я отчет по первичному осмотру напишу, а вскрытие пусть ваш штатный медик делает. Ничего тут интересного для меня.
Между тем Торопков внимательно осмотрел две доски от забора, что валялись на земле, и обнаружил на них несколько черно-зеленых лоскутков от добротной одежды, видимо, от пиджака погибшего Стрыльникова. Несколько капель крови были заметны и на земле вокруг растопыренного тела. Родин снял лоскутки и завернул их в бумажный пакетик, а доску приказал забрать – для химической экспертизы.
Тем временем сыщики уже разбили посетителей и обслугу на группы и сноровисто их опрашивали. Выходила следующая картина. Стрыльников пришел в «Монмартр» часов в шесть вечера, немного огорченный, пил не больше обычного, чудил так же. Ближе к полуночи в ресторан зашел тощий приказчик с перевязанной щекой, он прошел по залу, подошел к сцене, но за столик не сел, и вышел вон. Примерно через десять минут он вернулся ко входу в ресторан и стал просить у швейцара Пантелеймона, чтобы тот позволил передать господину Стрыльникову записку лично в руки. Швейцар разрешил. Приказчик передал записку, а потом быстро вышел и двинулся по тропинке в сторону забора. Стрыльников прочел записку, быстро собрался, швырнул на стол пачку ассигнаций и вышел из ресторана вслед за приказчиком. Оба скрылись с глаз Пантелеймона. А где-то через четверть часа все услышали вопль углежога.
Словесный портрет основного подозреваемого, к сожалению, был весьма скудным и недостаточным для розыска. Тем не менее швейцар, отставной солдат, оказался глазастым и описал подозреваемого так: высокий, худой, с жиденькими черными усишками. На голове – картуз, да еще и щека перемотана белым полотенцем – отчего рожи его почти не было видно. Одет был как купеческий приказчик – в поддевку немецкого покроя, рубаху навыпуск, плисовые штаны да сапоги.
Вскоре подъехал судебный следователь Швальбе, подтянутый мужчина лет тридцати. Он вступил в должность всего год назад и посему сразу доверил все дознание более опытным коллегам из сыскного отдела. Это сильно облегчало дело.
Торопков приказал задержать на всякий случай официантов, что обслуживали фабриканта, и обнаружившего тело Шишку. Всех их отправили в участок – к утру придет судебный рисовальщик, чтобы изобразить личность подозреваемого, а затем подъедет и Швальбе, чтобы допросить каждого обстоятельно и вдумчиво.
Далее стало ясно, что приказчик и Стрыльников прошли через лужайку перед рестораном, свернули за угол, затем через дырку в заборе пролезли на пустырь. Тут массивный фабрикант, видно, застрял, отчего и отодрал напрочь две доски. А затем получил удар в висок тяжелым тупым предметом. Он с трудом выбрался из дыры в заборе, оставив на досках лоскутки от своего пиджака, сделал насколько шагов и упал лицом вниз.
Главное, что показал обыск тела, – карты Чертовых скал, с которой фабрикант не расставался, обнаружено не было.
Весь следующий день горожан будто пыльным мешком ударили. Новость об убийстве Стрыльникова выбила из колеи всех – от сопливых гимназистов до престарелых обитательниц дома призрения. То и дело слышалось:
– А Стрыльников-то, Стрыльников! Допился-таки!
– Да уж, пожалуй. Такие-то только с виду крепкие, а нутро поди все коньяками изъедено!
– Да нет же! Ножиком в печень его – и поминай как звали!
– Английский пэр насмерть убился!
– Уж из Петербургу расследовать едет целая комиссия! Все чинами не ниже тайного!
Кроме того, поскольку, что произошло на самом деле, почти никто не знал, каждый следующий рассказчик прибавлял какую-нибудь мелочь от себя. В итоге дело обросло такими ужасными подробностями, что будь это правдой, в город следовало бы вводить войска.
Начальник губернского полицейского управления полковник Мамонтов и начальник губернского же жандармского управления подполковник Радевич так растерялись, что упустили возможность поймать преступников по горячим следам. Пока отдали приказ перекрыть заставы и обложить вокзалы, прошло уже часов восемь с момента убийства. Стрыльников ведь был из самых зажиточных фабрикантов России. Много он бесчинств натворил, но, с другой стороны, много и подношений преподнес – как Мамонтову, так и Радевичу. Перекрыл лиходей жилу, теперь придется пояса подтянуть. Со всех сторон худо выходило.