Смородинов, к счастью, ничего не заметил – он был занят своими дискуссиями. Так умер историк Иван Гусев и родился ученый Иван Гусев.
Все вдруг в голове у гимназиста стало на свои места. История – лишь средство для великих научных свершений. Сейчас, в преддверии двадцатого века, столько великих свершений предстоит сделать! Открыть новые газы и сплавы металлов, создать самые совершенные виды транспорта, пробраться в самую глубину клетки и атома, пересечь Вселенную на кораблях астронавтов, изобрести лекарства от старости, создать искусственную пищу, чтобы люди не знали голода… Разве такие великие планы сравнятся с поисками мифических шайтановых зеркал? Уж лучше самому делать историю, чем ею заниматься. Чтобы потом, через тысячи лет, другие Смородиновы изучали твои великие дела. Вот ради этого стоит жить. А история – что ж, пусть это будет первой ступенькой человека, который перевернет мир.
Легко сказать – перевернуть мир. Годам к тридцати Иван понял, что, скорее всего, мечты о великом открытии или изобретении так и останутся мечтами. В двадцать лет мечтается легко и глобально, а вот когда ты понимаешь, что первая часть твоего пути проиграна, мечты сменяются угрюмыми думами о том, что реальность не такая уж и радужная. Не было у Ивана таланта первооткрывателя, не было, хоть ты тресни. Сотни лекций по физике, химии и механике посетил он в университете, но все посещения заканчивались плачевно: он или засыпал, или просто терял нить повествования. Единственное, что ему удалось изобрести, – так это автоматическое сито для археологических раскопок, которое просеивало песок при помощи ручного привода или моторчика. Но Смородинов отнесся к этому очень равнодушно, намекнув, что вручную перетрясать песок куда сподручнее. И был в сущности прав: изобретение оказалось абсолютно бесполезное, никому не нужное и совершенно местечковое. Смешно даже говорить о какой-то революции в научном мире.
Иван совершенно отчаялся, мысли о собственной бесполезности и никчемности сводили с ума. Выручил в очередной раз его величество случай.
Совершенно случайно в читальном зале университетской библиотеки Ивану попались столичные «Ведомости» с очень интересной статьей на первой полосе. В ней говорилось об известном меценате Яхонтове (кстати, уроженце Старокузнецка), получившем титул почетного члена Академии наук России. Филантропичный миллионер тратил свои барыши не на певичек и золотые ватерклозеты, а на финансирование самых интересных разработок отечественной науки. Именно благодаря Яхонтову удалось прорваться из нищеты великому ныне физиологу Григорию Гутлерову, именно он выдал на исследования фантастическую сумму – полмиллиона золотом – никому не известному в начале века Тимирязеву. Сам Яхонтов, по его словам, в науке почти не разбирался, но верный нюх делового человека подсказывал фабриканту, куда именно вкладывать капиталы, – и покамест никогда не подводил. Статья была посвящена тому, что один из «птенцов» Яхонтова, астроном Киршбаум, назвал в его честь одну из звезд.
Тут-то и понял Иван, что если ему не удастся стать великим ученым, то хотя бы тем, кто стоит рядом с великим ученым, этаким доктором Ватсоном при Шерлоке Холмсе или Санчо Пансой при Дон Кихоте. Лучше быть вторым в Риме, чем сотым в деревне.
После десяти лет терзаний и метаний по различным кафедрам естественно-биологического и физико-математического факультетов Иван наконец определился. Самым важным открытием для человечества может стать, конечно, не открытие эрзац-хлеба, который бы стали продавать еще дороже, чем настоящий, и не способ получать энергию из солнца или ветра. Все это полумеры: голодному человеку нужна не рыба, которую он слопает за минуту, и даже не много рыбы, которую он слопает за неделю, а остальное выкинет, ему нужен неиссякаемый источник, да чтобы никто его не смог отнять. Спасти человечество от голода, нехватки земли и братоубийственных войн могло лишь открытие новых плодородных земель – за пределами стратосферы. Гусев решил, что должен войти в группу молодых исследователей космоса – любой ценой.
Дальше было штудирование литературы. Иван давно наблюдал за разработками калужского ученого Константина Циолковского. Летательные аппараты, покоряющие просторы космоса, пленили молодого историка. Он взахлеб прочел художественную повесть «Грезы о земле и небе» о других мирах, разумных существах с других планет и об общении землян с ними, а публикацию в журнале «Наука и жизнь» «Аэроплан, или птицеподобная (авиационная) летательная машина» выучил буквально наизусть. После этого было новое открытие – публикация в «Научном обозрении» труда Циолковского «Исследование мировых пространств реактивными приборами». Там были изучены навигационные механизмы, поставка и транспортировка топлива, а также убедительно доказано, что единственным аппаратом, способным совершить космический полет, является ракета. Потом – книга А. П. Федорова «Новый способ воздухоплавания», в которой говорилось об освоении космоса в безвоздушном пространстве.
Дождавшись, когда профессор уедет на недельный симпозиум в Саратов, Иван купил билет до Калуги и добрался туда ровно через сутки. Ему быстро подсказали, где живет странноватый преподаватель епархиального училища, и вот уже скоро Иван стучался в двери небольшого домика на Коровинской улице.
Как оказалось, молодой ученый был не таким уж и молодым, как о нем писали в газетах.
– Молодой ученый – это тот, чьи теории пока не подтверждены, – уже потом, когда они познакомились и пили чай на веранде, заметил Циолковский. – А большинство моих теорий, увы, так навсегда и останутся записями в этой толстой тетрадке.
– Но я готов вместе с вами делать любые опыты! – пылко вскричал Иван, чуть не опрокинув розетку с абрикосовым вареньем. Константин Эдуардович плохо слышал, но из уважения к собеседнику держал свою слуховую трубку на коленях, отчего Гусеву приходилось кричать. – Я буду с утра до вечера изготовлять любые детали, буду строгать, пилить, шлифовать! Я привык к невзгодам, я могу жить прямо в лаборатории! И когда у нас получится корабль астронавтов, готов первым стать на его борт, пусть даже и риск будет равен ста процентам! Вы… вы примете меня к себе в ученики?
– Вы храбрый юноша, – с грустной улыбкой отвечал ученый, – и мне очень жаль, что я отвечу вам отказом. Я вовсе не хочу, не имею права делать вас несчастным, заставлять вас хоть как-то повторять мою судьбу. Сам я буду продолжать работать, конечно, буду изобретать, но только один, потому что мне кажется, что неудача преследует меня по пятам. Судите сами: моя научная деятельность началась с довольно неудачной работы «Графическое изображение ощущений», где я математически обосновал идею бессмысленности человеческой жизни. Рукопись, которую я отослал в тысяча восемьсот восьмидесятом году в журнал «Русская мысль», не напечатали и не вернули. Признать бы мне это как знак и бросить все к чертям! Нет, я разработал кинетическую теорию газов. Я передаю со студентом рукопись «Теория газов» в Русское физико-химическое общество – и что же?
– Что? – повторил Иван.
– Мне отвечает сам Менделеев: кинетическая теория газов открыта двадцать пять лет назад трудами Клаузиуса, Больцмана, Максвелла и Ван-дер‑Ваальса. Этот позор стал следствием моей дикой наивности и неопытности. Тем не менее я продолжаю исследования. Мою статью «Механика подобно изменяемого организма» профессор Анатолий Богданов назвал сумасшествием. И так далее, и так далее…
– Но ведь вы были так молоды! – вскричал Иван. – И потом ваши работы все же были изданы!
– Через десять лет!
– А ваши труды об управляемом металлическом аэростате…
– Да уж, – горько усмехнулся Константин Эдуардович, – я помню этот кошмар. Позорная неудача в Обществе любителей естествознания, потом пожар, потом наводнение, потом провал в Русском императорском техническом обществе. Как они там сказали? «Все-таки пока металлические аэростаты устраивать очень трудно. Аэростат – игрушка ветра, а металлический материал бесполезен и неприменим… Г-ну Циолковскому оказать нравственную поддержку, сообщив ему мнение общества о его проекте. Просьбу же о пособии на проведение опытов отклонить». Эх! Все пришлось делать на свои средства! И модель аэростата, и туннель для измерений аэродинамических показателей летательных аппаратов. Даже книгу я издавал за свой счет и с помощью нескольких верных друзей…
– Да, я читал, это просто… – прошептал Иван.
– Зато мои идеи очень понравились немцам. Наш военный министр пригласил в столицу австрийского изобретателя Шварца, а в комиссию технического контроля за его разработками управляемого аэростата вошли Поморцев и Кованько, мои оппоненты из Русского императорского технического общества. Через несколько лет немецкий граф Фердинанд Цеппелини купил у Шварца патент и сумел наладить выпуск цеппелинов.
– Но ведь ваши труды вышли куда раньше шварцевских!
– Это немного утешает, не так ли? Но это только малая толика моей карьеры ученого. Трое моих детей умерли во младенчестве. В тысяча девятьсот втором году мой старший сын Игнаша, талантливый и способный… студент Московского университета… отравился цианистым калием… И это еще не все… Во время разлива Оки мой дом затопило, машины, экспонаты были выведены из строя, было потеряно безвозвратно множество расчетов и рукописей. Ей-богу, начало двадцатого века для меня куда хуже страшного и темного детства, когда я потерял слух после скарлатины. Вот такие испытания от любви своей посылает мне Господь. Но я не ропщу, нет. Я буду работать, хотя смутно верю, что о моих мыслях вспомнят после моей смерти… Ну, а если вернуться к вашему предложению, скажу одно – понадобятся средства, которых у меня и, надо понимать, у вас нет и не будет. И правительство можно понять: на носу война, да тут еще эти волнения… А средства нужны немаленькие… Да кроме того, сейчас куда важнее строительство вооруженных аэростатов или вездеходов, то есть механизмов, пригодных для ведения военных действий. Ракеты для межпланетных путешествий кажутся абсолютно не нужными. Тратить на них деньги в такое время может только безумец. Стране нужно оружие, которое способно уничтожить наших врагов. А я, старый миролюбивый человек, не умею, да и не хочу изобретать оружие.