точникам, в 1933 году доложил властям, что его отец — противник сталинской принудительной коллективизации. Когда мальчик на суде свидетельствовал против своего отца, порицая его действия, последовал такой обмен фразами: "Так ведь это же я, твой отец!" — закричал Трофим Морозов, на что сын, повернувшись к судье, ответил: "Да, он когда-то был моим отцом, но я больше его таковым не считаю. Я действую не как сын, а как коммунист". Павлика Морозова провозгласили героем и сделали примером для всех советских детей. О нем писали книги и сочиняли песни, ставили пьесы в театре и воздвигали ему памятники. Самоотверженного ребенка, предавшего отца ради государства и Сталина, возвели в культ. Считалось, что дети должны любить партию и вождя больше, чем своих родителей. Подобная искаженная мораль негативно повлияла на многие поколения советских детей. Пока я рассказывал историю, египтяне бросали на меня унылые взгляды. В помещении царила не атмосфера межкультурного взаимопонимания, а усталость, поскольку час был уже поздний.
Покинув сцену после четырех месяцев, которые я провел в свете софитов, допустив два серьезных просчета, я почувствовал облегчение, получил возможность подумать над всем случившимся и немного дистанцироваться от происходящего. Я был физически и духовно истощен и поэтому согласился отдохнуть от работы, хотя меня удивило, что главный редактор Карстен Юсте говорил всем, что меня отправили в бессрочный отпуск, — формулировка, которая для многих звучала, будто я уволился и больше в газету не вернусь.
Почему я давал все эти интервью?
Я считал, что публикация рисунков была достаточно обоснованной. "Юлландс-Постен" нечего было скрывать, поэтому я охотно рассказывал собеседникам о причинах и мотивах проекта, не в последнюю очередь затем, чтобы разрешить или исправить многочисленные ошибки, недопонимания и искажения, допускаемые СМИ. Я наивно полагал, что чем больше буду объяснять и аргументировать свою позицию, тем скорее все поймут истинную подоплеку дела. Но так получалось далеко не всегда. У некоторых СМИ были свои задачи, ради которых они отбрасывали факты или добавляли неподтвержденную информацию. С другой стороны, в некоторых случаях имело смысл встретиться лицом к лицу с журналистами или вступить в дискуссию на телестудии, поэтому мои интервью оказались не совсем напрасными.
За прошедшее время я узнал много нового о СМИ и о самом себе. Оказаться в центре внимания широкой общественности стало для меня настоящим испытанием, раньше я с этим не сталкивался. С одной стороны, это меня мобилизовало. Газета вела общественную войну и могла из-за меня или выиграть, или проиграть ее. Нужно было сражаться за свое дело. Боевые качества я приобрел на футбольном поле и впоследствии укрепил, будучи корреспондентом. Я мог работать до изнеможения, если мне нужно было победить. Кто привел лучшие аргументы, что можно было сказать "за" и "против", как выглядело столкновение различных точек зрения? Я чувствовал себя гладиатором, которого публика или восхваляет, или освистывает. Я не мог устоять перед возможностью привлечь столько внимания, от которого периодически возникала эйфория.
С другой стороны, мне было очень сложно справиться с ситуацией, поскольку в деле оказались замешаны иррациональные чувства, не имевшие к нему никакого отношения. Было нелегко признать, что я стал жертвой обычно неприятного мне нарциссизма, словно звезда реалити-шоу, которая надеется, что выступление по телевидению позволит ей быстро обрести славу и получить роль в фильме. Оказавшись в центре внимания, я ощутил некоторое головокружение, но мне не хотелось, чтобы именно это заставляло меня продолжать выступать в СМИ всего мира. Здесь нет ничего достойного восхищения, скорее такое желание свидетельствует об эгоизме и незрелости. Поэтому предпочтительнее было говорить, что идет борьба за общественное мнение, что для "Юлландс-Постен" очень важно как можно шире распространить свою историю. Это, разумеется, тоже правда, но мне было лестно, что влиятельнейшие мировые СМИ выстраивались в очередь, чтобы взять у меня интервью. В то же время другая сторона моей личности была напугана всем этим шумом, и я замечал, что из последних сил стараюсь преодолеть свое внутреннее сопротивление. Я одновременно испытывал и удовольствие, и сильное отвращение, как это, вероятно, бывает у пиромана, игромана или неверного супруга. Он позволяет себе поддаться тщеславию, инстинктам или возбуждению. Он прекрасно знает, что совершает ошибку, но не в силах побороть соблазн.
Последствия II
Боязнь оказаться в плохой компании свидетельствует не о политической безупречности, а лишь об отсутствии доверия к самому себе.
Не признавая свое существование, самоцензура тем самым вступает в союз с ложью и духовной развращенностью.
Многие критики "карикатур на пророка Мухаммеда" и мотивов их публикации считают самоцензуру положительным явлением, признаком хорошего поведения и здравого смысла. А тех, кто не подвергает свои высказывания самоцензуре, — бездумными провокаторами, которые несут личную ответственность за то, что подверглись насилию или угрозам. Парадокс рисунка Курта Вестергора, изображающего пророка с бомбой в тюрбане, заключается в том, что он стал своего рода авторской ремаркой к судьбе художника. Те, кто пытался лишить Вестергора жизни, словно говорили: "Если ты, Курт Вестергор, утверждаешь, что мусульмане стремятся совершать насилие, то мы убьем тебя". Таким образом, любая попытка покушения на жизнь художника лишь подтверждает содержание его рисунка. Можно было бы посмеяться над иронией судьбы, не будь она такой пугающей.
Странно то, что люди предпочли возмутиться оскорблением религиозных чувств, а не обратить внимание на проблему, которую поднял рисунок Курта Вестергора, — самоцензуру, возникшую в результате исламского террора и запугивания. Вестергор — мирный человек, который и мухи не обидит. Вопреки всему он вступил в диалог с людьми, которые хотели лишить его жизни в качестве наказания за богохульство.
Утверждая, что обществу не повредит немного самоцензуры, мы игнорируем существенное различие между самоцензурой и хорошими манерами. Я убежденный сторонник хороших манер, мне приятно быть в обществе дружелюбных людей, которые настроены положительно по отношению к собеседнику, вежливо разговаривают, не перебивают и не ведут себя агрессивно. Никаких сомнений относительно этого у меня нет. Между тем решение вести себя хорошо человек принимает по своей воле, а самоцензура включает элемент вынужденности, причиной которой является страх. Настаивавший на анонимности датский художник — автор рисунков к книге Коре Блюитгена о жизни Мухаммеда — попросил издателей не указывать его имя не затем, чтобы продемонстрировать чуткость, вежливость или скромность. Нет, он хотел нарисовать пророка для детской книги, но боялся угроз и насилия и поэтому потребовал анонимности.
Самоцензура, на которую я обратил внимание осенью 2005 года, определив ее как проблему европейских демократий, в последующие годы становилась еще более заметной, и со временем ситуация прояснилась. Оказалось, что "карикатуры на пророка Мухаммеда" затронули болезненную точку общественного сознания. Самоцензура продолжилась после публикации иллюстраций, в результате возникали новые карикатурные скандалы.
В Швеции художник Ларс Вилкс, автор концептуальных произведений искусства, подвергся угрозам, нападению и попытке поджога, после того как в 2007 году, стремясь определить границы дозволенного, изобразил Мухаммеда с телом собаки и попытался выставить свою работу. Весной 2010 года была раскрыта подготовка к совершению теракта против шведского художника. Как сообщила полиция, в заговоре участвовали мусульмане из многих стран, в том числе американский неофит по прозвищу Джихад-Джейн. В Норвегии разгневанные мусульмане провели демонстрацию против газеты "Дагбладет", опубликовавшей изображение Мухаммеда в образе свиньи, пишущей Коран. Автором рисунка была израильтянка, которая в 1997 году попыталась повесить его в магазине в городе Хеврон на оккупированном западном берегу реки Иордан, однако власти успели ее задержать. Попытка подобной акции протеста стоила двадцативосьмилетней уроженке Советского Союза двух лет тюрьмы за разжигание расизма и оскорбление религиозных чувств.
В апреле 2010 года в одной из серий мультипликационного сериала "Южный парк" авторы мягко пошутили над Мухаммедом, одев его в шкуру медведя, что заставило какого-то разгневанного мусульманина выдвинуть угрозы по Интернету в адрес создателей. Кинокомпания отреагировала незамедлительно, убрав вызвавший шум эпизод из версии, предназначенной для повторных показов, что стало еще одним примером самоцензуры. Ее действия заставили поклонников "Южного парка" создать в социальной сети "Фейсбук" группу "Каждый рисует День Мухаммеда". Они действовали исходя из тех же соображений, из каких я обратился к датским иллюстраторам в 2005 году. Если миллионы людей нарисуют Мухаммеда, то террористы будут просто не в состоянии убить всех тех, кто, по мнению исламистов, оскорбляет их религию, и таким образом угроза будет нейтрализована. Поклонники сериала вовсе не хотели оскорбить чьи-то религиозные чувства или выразить неуважение к исламу, а пытались защитить первую поправку к американской конституции, которая гарантирует свободу слова. Карикатуристка Молли Норрис, инициатор проекта, в какой-то момент вышла из него, но ее дело продолжили другие. В группе "Фейсбука", к которой присоединилось около сотни тысяч человек, авторы разместили больше десяти тысяч рисунков пророка Мухаммеда. Противники идеи в знак протеста организовали свою группу, значительно уступающую по числу участников, а власти Пакистана заблокировали доступ к "Фейсбуку", чтобы граждане страны не смогли увидеть иллюстрации.
Но самоцензура все же продолжает распространяться. Правота "Юлландс-Постен" подтвердилась, поскольку заказанные ею рисунки вызвали широкий общественный резонанс. Планирование терактов и попытки покушения стали ужасающим ответом на один из вопросов, которые я ставил во время публикации рисунков: "Является ли страх перед насилием и террором плодом нашего воображения или же он имеет под собой реальные основания?"