После публикации рисунков я получал в основном электронные письма с угрозами, проклятиями и прочими негативными пожеланиями, но иногда приходили и письма со словами поддержки от мусульман из Дании и других стран. Один из них написал, что моя борьба — это и его борьба за права и свободы всех мусульман, поэтому важно, чтобы я не сдавался. Другое подобное письмо я получил в мае 2009 года, после того как из-за участия в конференции ЮНЕСКО в Дохе получил у арабской прессы прозвище Датский Дьявол. Иорданка, проживавшая в другой стране, писала: "Я многое слышала и видела о "карикатурном деле", но только сегодня на работе узнала подробности того, что произошло, и считаю необходимым поблагодарить Вас. Уверена, что Вы слышали не так много слов благодарности из той части света, где я живу, и я хочу стать одной из тех, кто их выражает, потому что считаю Вашу точку зрения крайне уважительной и честной. Я хотела бы пожелать, чтобы наши СМИ освещали все подробности события, чтобы люди могли увидеть полную картину, прежде чем начать кого-то осуждать, хотя и уверена, что большинство, к сожалению, просто "отключают" здравомыслие, если тема касается религии". Подобные признания убеждают меня: несмотря ни на что, я не напрасно вступил в дискуссию со всем миром.
Из России с любовью
Молчание — это способ говорить, писать и в первую очередь думать о возмутительных вещах, скрывая всю их жестокость, в то время как им следовало бы стать предметом пристального внимания тех, чья работа — говорить, писать и думать.
30 октября 1972 года в небольшом провинциальном городке Ногинске проходило судебное заседание по делу Кронида Любарского — тридцативосьмилетнего советского астрофизика и биолога, обвиняемого в антисоветской агитации и пропаганде. Почти неизвестный ранее КГБ, он играл ключевую роль в "самиздате" — печатной информации, не контролируемой правительством и поэтому находившейся в положении подпольной прессы. Любарский работал в исследовательском институте в небольшом научном городке рядом с Москвой, где выполнялись различные задания, связанные с изучением Марса. Его арестовали десять месяцев назад, после того как сотрудники КГБ провели у него дома обыск, стремясь покончить с теми, кто редактировал, хранил и распространял "Хроники текущих событий" — главный печатный орган советских правозащитников. В квартире семьи Любарских чекисты обнаружили много запрещенной литературы. Начав обыск около полудня, они закончили только к четырем часам следующего дня, конфисковав больше шестисот наименований.
За те пятнадцать лет, что выходили "Хроники", в период с 1968 по 1982 год, состав его редакции не раз менялся, потому что КГБ планомерно арестовывал ответственных за издание бюллетеня. В "Хрониках" публиковались сведения о судебных процессах, арестах, обысках, принудительном психиатрическом лечении и преследовании инакомыслящих— от балтийских националистов до украинских баптистов, от желавших эмигрировать евреев до писателей, которых вынудили покинуть страну. Там же публиковалась информация о новых книгах, протестных акциях, интервью и пресс-конференциях с диссидентами.
После трех судебных заседаний, проведенных в провинции, чтобы помешать западной прессе и другим активистам наблюдать за делом, Любарскому предоставили последнее слово. Он говорил полтора часа; по словам очевидца, все это время в помещении стояла мертвая тишина, что воспринималось как спокойная, аргументированная и оттого еще более сильная критика советской цензуры, "тирании молчания", которая запрещала гражданам поднимать и обсуждать многие темы. "Главный вопрос, который придется решать, — вопрос о степени криминальности тех или иных произведений", — начал свой рассказ Любарский.
Он отметил отсутствие логики в действиях режима. Среди конфискованных произведений оказались два произведения, которые не фигурировали в обвинительном заключении против Любарского, однако стали частью обвинения против арестованных в других городах, то есть правила менялись в зависимости от географии. Отсутствие логики Кронид усматривал и в историческом контексте. У него конфисковали открытое письмо Сталину, написанное одним советским дипломатом в 1939 году, которое когда-то находилось под строжайшим запретом, однако во время частичной "десталинизации" после XX съезда партии 1956 года было признано высокопатриотичным. Понятие криминальности менялось в зависимости не только от города, но и от времени. Затем Любарский обратил внимание на двойную мораль советских органов власти. Запрещенные режимом произведения, которые нигде нельзя было купить и которые в уголовных делах могли представлять собой изобличающие улики, выпускались официальным советским издательством для избранных членов КПСС. Партийные функционеры не просто имели возможность читать еретические произведения, от них это требовалось — им вменялось в обязанность изучать аргументы врага. "Очевидно, все остальные граждане Советского Союза считаются недостаточно грамотными для этого", — иронично заметил Любарский.
В то время он не принимал участия в общественных демонстрациях против режима и не подписывал письменных обращений против арестов, цензуры и других нарушений прав человека в стране. Подпись под открытым письмом или заявлением как форма протеста критически настроенных интеллектуалов стала широко применяться после эпохального процесса 1966 года против писателей Андрея Синявского и Юлия Даниэля — "преступников", опубликовавших свои художественные произведения на Западе. "Антисоветская агитация и пропаганда" Любарского ограничивалась редактированием и распространением "Хроник" (за которыми и охотилось КГБ), хранением нескольких сотен экземпляров самиздата, которые он одалживал друзьям и знакомым, и политическими убеждениями, которые он выражал в частном порядке. Особенно "преступной" была критика тайной реабилитации Сталина и советского вторжения в Чехословакию, которое Любарский прокомментировал уже 21 августа 1968 года — на следующий вечер после появления советских танков на улицах Праги: "Я уверен, что придет тот день, когда правительства этих "дружественных армий" будут извиняться за варварское нападение на чехословацкий народ".
Он оказался прав. Спустя двадцать пять лет, уже после падения коммунистического режима и развала СССР, президент Борис Ельцин во время официального визита в Прагу извинился от имени российской нации за вторжение.
У Любарского была лишь одна причина, по которой он читал и обсуждал произведения самиздата с друзьями и знакомыми. Ряд вопросов замалчивался официальной прессой, поэтому он искал информацию и ответы на них в других местах. В основном его интересовало то, что пятнадцать лет спустя Михаил Горбачев и советское руководство внесут в повестку дня: экономические проблемы страны и ранее объявленные реформы, которые так и не привели к конкретным решениям, дискуссия о наследии Сталина, которая так и не началась, вторжение в Чехословакию, отношение нацменьшинств к советскому строю и неявные этнические конфликты, рост числа политических судебных процессов, а также распространение цензуры, становившейся все более жесткой. "Так вот, ответ на все эти проблемы, и перечисленные мною, и не перечисленные, я пытался найти в прессе. И не мог, — сказал Любарский в своем последнем слове на судебном процессе, впоследствии опубликованном на многих европейских языках. — Информация — это хлеб научного работника. Как крестьянин работает с землей, рабочий — с металлом, так интеллигент работает с информацией. Составить свое независимое мнение можно, только владея информацией. Например, важно знать все обстоятельства прихода Сталина к власти, ибо уроки истории учат. Но нет книг на эту тему на прилавках магазинов".
Любарского осудили на пять лет лагерей строгого режима, которые он отбывал в Мордовии и в городе Владимире в центральной части России. Любарского освободили в январе 1977 года, но он не мог вернуться домой, поскольку ранее осужденным запрещалось селиться ближе ста километров от Москвы. Любарский продолжил собирать сведения о нарушениях прав человека и стал распорядителем основанного Александром Солженицыным Фонда помощи политзаключенным. В течение нескольких месяцев власти угрожали ему новым тюремным сроком в десять лет, предлагая взамен эмиграцию, поэтому в октябре того же года Любарский и его супруга Галина покинули СССР в полной уверенности, что больше никогда не смогут увидеть родину. "Прощаясь в аэропорту с друзьями и родственниками, я чувствовал себя как на похоронах", — сказал он мне много лет спустя.
Кронид Любарский был необычным человеком. Я познакомился с ним после прихода Михаила Горбачева к власти в 1985 году, хотя благодаря связям в западной диссидентской среде давно следил за его судьбой и уже десять лет имел честь работать с ним. Я готовил материалы для его информационных бюллетеней, перевозил послания Любарского его московским коллегам и обратно. Когда он после развала Советского Союза вернулся домой, я стал частым гостем в его офисе на Пушкинской площади в Москве, где рассказывал ему о впечатлениях от своих поездок по большой стране, а Любарский сообщал мне, что происходит в кругах, близких к органам власти. Мы встречались и в неформальной обстановке. Когда его жена Галина бывала в Мюнхене, где они жили в изгнании, он часто обедал в нашей московской квартире на Ленинском проспекте. Мы также встречались у общих знакомых или у них с Галиной, когда они отремонтировали свою квартиру, расположенную неподалеку от Третьяковской галереи. Любарский был замечательным собеседником, без всякой заносчивости или стремления продемонстрировать свою значимость, он всегда проявлял безграничное любопытство и увлеченность, стремясь дойти до самой сути. Поэтому с ним было легко общаться, хотя он и твердо стоял на своем, если написанное или сказанное противоречило его главным принципам и представлению о том, что правильно, а что нет. Любарский всегда говорил прямо, без обиняков.