Сейчас он был в «Джефферсон-отеле» на Шестой авеню, разумеется; следуя ее инструкциям. Он позвонил домой Кливу.
— Ты где? — раздраженно спросил Клив.
— В отеле. Это длинная история. Что у тебя?
— Они отправили Саджа в отпуск по состоянию здоровья на девяносто дней.
— А что с ним?
— Ничего. Он говорит, они хотят, чтобы он на какое-то время уехал. Там — как в бункере. Всем сказали заткнуться и ни с кем не разговаривать. Они напуганы до смерти. Заставили Саджа уехать сегодня в полдень. Он считает, что тебе может грозить серьезная опасность. За последнюю неделю он тысячу раз слышал твое имя. Они просто помешались на тебе и на том, как много ты знаешь.
— Кто это они?
— Коул, естественно, и его подручный Бирчфилд. Они превратили Западное крыло в настоящее гестапо. Иногда «они» — означает этого, как его, ну этого маленького суслика в бабочке? Ну, по внутренним делам?
— Эммит Вэйкросс.
— Да, он. Угрозами и выработкой стратегии занимаются, в основном, Коул и Бирчфилд.
— Какого типа угрозами?
— Никто в Белом доме, кроме Президента, не может говорить с прессой, официально или неофициально, без согласия Коула. Это относится и к пресс-секретарю. Коул все подвергает цензуре.
— Ничего себе!
— Они в ужасе. Садж думает, они опасны.
— Хорошо, я буду прятаться.
— Я был у тебя на квартире прошлой ночью. Когда будешь исчезать, скажи мне.
— Дам знать завтра вечером.
— Какая у тебя машина?
— Взял напрокат «понтиак» с четырьмя дверями. Очень спортивный.
— Сегодня после обеда проверил «вольво». Все хорошо.
— Спасибо, Клив.
— Ты как, в порядке?
— Похоже. Скажи Саджу, у меня все хорошо.
— Позвони мне завтра. Я все же волнуюсь.
Он спал уже четыре часа, когда его разбудил телефонный звонок. На улице было темно и будет еще темно, по меньшей мере, два часа. Он посмотрел на телефон и после пятого звонка снял трубку.
— Алло? — спросил он недоверчиво.
— Это Грей Грентэм? — послышался робкий женский голос.
— Да. Кто это?
— Беверли Морган. Вы заходили вчера вечером. Грей стоял на ногах, напряженно вслушиваясь, сон мгновенно слетел с него.
— Да. Простите, если мы вас расстроили.
— Нет. Отец очень меня защищает. И сердится. После того, как убили Куртиса, от репортеров не было спасения. Они звонили отовсюду. Им нужны были его старые фотографии и последние фотографии мои и ребенка. Звонили в любое время дня и ночи. Это было ужасно, и отец очень устал от этого. Двоих он спустил с крыльца.
— Кажется, нам еще повезло.
— Надеюсь, он вас не обидел. — Голос был тусклый и беспристрастный, хотя и чувствовалось, что она хотела казаться решительной.
— Нисколько.
— Сейчас он спит, там, внизу на диване, так что мы можем поговорить.
— А почему вы не спите? — спросил он.
— Я приняла несколько таблеток, чтобы уснуть, но выбилась из режима. Могу спать днем и бродить ночью. — Было очевидно, что она бодра и хочет говорить.
Грей сел на кровать и попытался успокоиться.
— Я не могу представить большего удара, чем этот.
— Прошло несколько дней, прежде чем мы начали осознавать реальность случившегося. Вначале боль была ужасной. Просто ужасной. Я не могла пошевелиться, чтобы не ощутить боль во всем теле. Не могла думать из-за шока и невозможности поверить в случившееся. Я прошла через похороны в состоянии какого-то транса, теперь все это кажется дурным сном. Я вам не надоела?
— Ничуть.
— Я не хочу больше принимать таблетки. Из-за них я так много сплю, что разучилась говорить со взрослыми людьми. Да еще мой отец имеет привычку выставлять людей за дверь. Вы это записываете на пленку?
— Нет. Я просто слушаю.
— Его убили неделю назад, ночью. Я думала, что он допоздна заработался, что частенько с ним бывало. Они выстрелили в него и забрали его бумажник, чтобы полиция не могла узнать, кто он. Я узнала из последних новостей, что в даунтауне убит молодой юрист, и поняла, что это Куртис. Только не спрашивайте, как они узнали, что он юрист, не зная его имени. Все эти неясности, всегда сопровождающие убийство, — все это очень странно.
— Почему он задерживался на работе?
— Он работал по восемьдесят часов в неделю, а иногда и больше. В «Уайт и Блазевич» потогонная система. Они стараются убить своих сотрудников за семь лет, а если это им не удается, они делают их пайщиками. Куртис ненавидел свою фирму. Он устал быть юристом.
— Сколько он там проработал?
— Пять лет. Он зарабатывал девяносто тысяч в год, так что он примирился.
— Вам известно, что он звонил мне?
— Нет. Отец говорил, что вы это сказали, и я всю ночь думала об этом. Что он сказал вам?
— Он так и не назвал себя. Он взял себе кодовую кличку «Гарсиа». Не спрашивайте, каким образом я узнал его настоящее имя, — это займет слишком много времени. Он сказал, что, возможно, знает кое-что об убийстве судей Розенберга и Дженсена, и хотел рассказать мне то, что знал.
— Рэнди Гарсиа был его лучшим другом в начальной школе.
— У меня было впечатление, что он что-то увидел в офисе, и, вероятно, кто-то в офисе знал, что он видел. Он очень нервничал и звонил всегда с разных телефонов. Он считал, что за ним следят. Мы договорились встретиться рано утром в субботу, но в то утро он позвонил и отменил встречу. Он был чем-то напуган и сказал, что обязан поберечь свою семью. Вы что-нибудь знаете об этом?
— Нет. Я знала, что он находится в постоянном напряжении, но он был таким все эти пять лет. Он не таскал домой служебные дрязги. Он поистине ненавидел свою работу.
— Почему?
— Он работал на банду головорезов, банду разбойников, которые за доллар с удовольствием пустят вам кровь. Они тратили тонны денег на этот мнимый фасад респектабельности, но на самом деле это подонки. Куртис был прекрасным студентом и мог выбирать работу.
Это были такие милые люди, когда вербовали его, а потом оказались настоящими монстрами. И об этике здесь говорить не приходится.
— Тогда почему он остался в фирме?
— Заработки все время росли. Год назад он уже почти ушел, но с новым местом работы что-то сорвалось. Он чувствовал себя очень несчастным, но старался держать это в себе. Я думаю, он чувствовал себя виноватым, сделав такую большую ошибку. У нас был небольшой ритуал. Когда он приходил домой, я спрашивала, как прошел день. Иногда это было в десять вечера, и тогда я знала, что был тяжелый день. Но он всегда говорил, что день прошел прибыльно. Именно это слово — прибыльно. Затем он спрашивал о ребенке. Он не хотел говорить про офис, а я не хотела об этом слышать.
Ладно, хватит о Гарсиа. Он мертв и ничего не сказал своей жене.
— Кто разбирал его рабочий стол?
— Кто-то в офисе. В пятницу они принесли всякий хлам, все аккуратно упаковано и сложено в три картонных коробки. Можете прийти посмотреть.
— Благодарю, это не нужно. Я уверен, они все уже подчистили. На какую сумму была застрахована его жизнь?
Она минуту молчала.
— А вы неглупый человек, мистер Грентэм. Две недели назад он застраховался на миллион долларов, с двойным возмещением в случае гибели в результате несчастного случая.
— Это два миллиона долларов.
— Да. Выходит так. Наверное, чего-то опасался.
— Я не думаю, что его убили грабители, миссис Морган.
— Я не могу в это поверить. — Она немного задыхалась от волнения, но быстро справилась с этим.
— Полицейские задавали вам много вопросов?
— Нет. Ведь это просто рядовое ограбление в Вашингтоне. С этим долго не возятся. Случается каждый день.
Эта страховая гарантия была весьма любопытна, но бесполезна. Грей уже устал от миссис Морган и ее монотонного голоса. Ему было жаль ее, но если она ничего не знает, то пора и попрощаться.
— Вы думаете, он что-то знал? — спросила она.
Это может длиться часами.
— Не знаю, — ответил Грей, взглянув на часы. — Он сказал, что знает что-то о тех убийствах, но больше ничего говорить не стал. Я был уверен, что мы где-нибудь встретимся, он откроется и что-то мне покажет. Но я ошибся.
— Как он мог знать что-то о тех мертвых судьях?
— Не знаю. Его звонок был для меня совершенно неожиданным.
— Если у него было что вам показать, то что это могло быть? — спросила она.
Он был репортером, и это он должен был задавать вопросы.
— Не имею никакого представления. Он не намекнул.
— Где он мог бы прятать такую вещь? — Вопрос был искренним, но действовал на нервы. И вдруг его осенило: она куда-то клонит.
— Не знаю. А где он держал свои ценные бумаги?
— У него в банке был снят ящик для актов, завещаний и всякой мелочи. Я всегда знала про этот ящик. Он сам вел все дела, мистер Грентэм. Я заглядывала в этот ящик в прошлый четверг вместе с отцом, но там не было ничего необычного.
— Но вы и не ожидали ничего необычного, не правда ли?
— Нет. А рано утром в субботу, было еще темно, я просматривала бумаги на его столе в спальне. У нас там такой античный стол-бюро с убирающейся крышкой, которым он пользовался для личной переписки и бумаг, и вот там я нашла что-то не совсем обычное.
Грей вскочил на ноги, держа телефон, и дико уставился в пол. Она позвонила в четыре утра. И болтала всякий вздор в течение двадцати минут. И дождалась, пока он почти уже готов был повесить трубку, чтобы сейчас бросить бомбу!
— Ну и что же это? — спросил он по возможности бесстрастно.
— Ключ.
У него в горле перехватило.
— Ключ от чего?
— От еще одного банковского ящика.
— В каком банке?
— Первом Колумбийском. Мы никогда не пользовались услугами этого банка.
— Понятно. И вы ничего не знали об этом другом ящике?
— О, нет. Не знала до этого субботнего утра. Я была в недоумении и сейчас еще недоумеваю, я нашла все наши юридические бумаги в старом ящике, так что у меня не было причин проверять этот. Я решила, что забегу как-нибудь, когда будет настроение.