должен научиться видеть сквозь них, чтобы разглядеть контуры фабрикации (в случае параноидного подозрения Макнотена) или действительные основания мира (в случае шизоидного подозрения Лужина).
Этот ход радикально переопределяет всю проблематику восприятия реальности. Теперь восприятие — как и наблюдение — должно мыслиться в качестве события, но события особого рода. Философская бездна простирается между событиями наблюдения и восприятия, между фигурой Наблюдателя и фигурой Зрителя.
Вместо заключения: «Дело Стоуна»
Могут ли одни и те же события одновременно принадлежать разным событийным порядкам?
Ответ — нет, если мы следуем логике фрейм-анализа. События могут транспонироваться, перекодироваться, перемещаться из одной системы фреймов в другую. Но тогда это уже другие события. Если для придания правдоподобия казни в спектакле на сцене театра действительно казнят человека (как было в римском театре эпохи Тита Ливия), то это все равно фрейм спектакля, а не казни, говорит Гофман.
Ответ — да, если мы следуем логике акторно-сетевой теории. Одни и те же события в человеческом теле, говорит Аннмари Мол, являются и действиями, например, эндокринной системы, и событиями внутри организма в целом и, при определенных обстоятельствах, фактами медицинской практики. Потому что действует принцип инклюзии, «вложения» (inclusion), о котором нас предупреждал Дж. Ло: одни событийные порядки могут «вкладываться» в другие, ни теряя своей автономии, ни образуя шюцевских суверенных анклавов.
К сожалению, здесь мы не сможем проследить эту развилку дальше — туда, где заканчивается социология повседневности и начинается теория событий. Не имея возможности исследовать все расходящиеся из этой точки теоретические направления, попробуем обозначить лишь некоторые из них.
В 2006-м году полиция Северной Ирландии задержала активиста Ассоциации обороны Ольстера (UDA), боевой организации североирландских оранжистов Майкла Стоуна за попытку покушения на одного из лидеров Шинн Фейн Джерри Адамса. Стоун проник в здание парламента в Стормонте, вооруженный баллончиком с краской и игрушечным пистолетом «Беретта». Его немедленно обезоружили. На суде Стоун заявил, что его действия — «акт перформативного искусства, имитирующий террористическую атаку». Эта интерпретация имела право на существование: несколько последних лет Стоун зарабатывал на жизнь как художник. Его друзья по оранжистскому подполью фреймировали действия Стоуна как «акт политической борьбы». У этой интерпретации также нашлись свои основания: Стоун был одним из наиболее радикальных членов организации и даже вышел ранее из состава более массового объединения — Ольстерских волонтерских сил (UVF) — из-за «мягкотелости» его руководства. Ирландские СМИ настаивали на максимально жестоком наказании: несколькими годами ранее Майкл Стоун уже был обвинен судом в террористической атаке и отбыл часть своего заключения за убийство одного члена Ирландской республиканской армии на похоронах другого ее члена.
Конфликт интерпретаций — это конфликт фреймов. Однако фреймы — не только когнитивные решетки, но и событийные порядки, структурные характеристики самих событий и онтологические условия их возможности. Дело в том, что в Великобритании годом ранее был принят закон под названием «Акт о сокращении числа насильственных преступлений» (Violent Crime Reduction Act)[118]. Этот закон, в частности, нацелен против импорта, изготовления и использования реалистичного игрушечного оружия. Нереалистичным признано игрушечное оружие, которое:
а) изготовлено из прозрачного материала или выкрашено в ярко красный, ярко оранжевый, ярко желтый, ярко зеленый, ярко розовый, ярко фиолетовый или ярко голубой цвет; или б) менее 38 мм в ширину и 70 мм в длину; или в) имитирует оружие образца 1870 года и ранее. Аналогичный закон действует в США, однако там противозаконны имитации оружия, выпущенного после 1898 г.[119]
Майклу Стоуну было предъявлено обвинение в использовании реалистичного игрушечного оружия — его «Беретта» была черной.
Этот сюжет возвращает нас к болезненному вопросу об объекте фреймирования. Выше мы безответственно говорили о «событиях», «действиях» и «вещах» как о чем-то рядоположном. Но если действия (в данной логике) — суть события особого рода, то вещи — нет. Каково место материальных объектов в архитектуре событийности? А. Ф. Филиппов пишет об «элементах логической конструкции события», однако нам этот путь уже заказан — он вернет нас к тирании Наблюдателя в теории социальных событий и к «шюцевской поправке» в концепции множественных миров (замкнутые области смысла суть характеристики восприятия, а не самого мира). Мы уже сделали шаг вслед за Гофманом — фреймы являются событийными порядками. А значит, о материальных объектах следует говорить либо как об онтологических элементах конструкции событий, либо как о механизмах связи событий. Можно радикализовать этот тезис и пойти не от событий и фреймов, а от «самих вещей» — как материальные объекты конституируют, «сцепляют», поддерживают и преобразуют события социального взаимодействия?
Такой ход выведет нас из социологии повседневности в область социологии материальности.
Третий сюжет касается вопроса об интервенциях и устойчивости событийных порядков. До какого момента мы еще можем говорить, что «это фрейм Х», а когда это уже иной событийный порядок? Как происходит трансформация системы фреймов? Какие событийные связи должны устоять, чтобы «фрейм Х» оставался «фреймом Х»?
Этот вопрос в социальной топологии называется вопросом о гомеоморфизме и предполагает исследование «топологической устойчивости» разных событийных конструкций. Но обращение к топологической метафоре предполагает, что к двум уже озвученным интуициям событийного порядка — порядок-как-связь и порядок-как-множество — добавляется третья: порядок-как-форма, более или менее «эластичная».
Данное теоретическое решение (наименее проработанное) уведет нас из социологии повседневности в область социальной топологии (и ее более респектабельной предшественницы — формальной социологии).
Наконец, последний сюжет связан с запретным для современной социологии вопросом. Двинувшись вслед за Шюцем, социологическая теория действия совершила радикальный отказ от исходных джеймсовских предпосылок. Контекст действия (тот мир, в котором оно совершается) важнее, чем какие бы то ни было «субстанциальные характеристики» действующего. Собственно, этот отказ (легко дающийся социологам со времен Макса Вебера, с подачи которого социолог должен «стремиться понять действие, а не действующего») и стал предпосылкой экспорта «джеймсовской проблемы» — и связанной с ней онтологии множественных миров — из психологической теории в социологическую.
Отныне теория множественных миров не предполагала с необходимостью ответа на вопрос о «природе» самого действующего. Стоит ли говорить, что психологическая теория двинулась в прямо противоположном направлении — к экзистенциальной философии (исторически проигнорированной социологами), к идеям Dasein-анализа, новой философской антропологии бытия-в-мире и в конечном итоге к новой онтологии действующего. Но можно ли ответить на вопрос о контексте действия («в каком мире находился действующий?»), не отвечая на вопрос о природе действующего («кем он был в момент совершения действия»)? Как выстроить новую онтологию субъекта действия, не возвращаясь ни к великому «феноменологическому отказу» от этой проблематики, ни к тупикам ранней философско-антропологической социологии (М. Шелер, А. Гелен, Х. Шельски)? Возможно, социологической теории пришло время вернуться к невыученному уроку экзистенц-философии.
Наше исследование началось как реконструкция шахматной партии, а завершилось как «Атлас облачного неба» Д. Митчелла[120]. Границы исследовательских областей — социологии повседневности, социологии смерти, социологии вещей — оказались предательски размытыми, подвижными и до крайности неопределенными, как границы событийных порядков у Гофмана. Нам лишь остается тешить себя иллюзией, что такое размывание неизбежно, когда после многократно продуманных и отточенных теоретических ходов в дебюте игра входит в фазу миттельшпиля.
Здесь же возникает почти непреодолимое искушение применить исследуемую идею множественных миров к самому исследованию. Можем ли мы мыслить социологическую теорию как особую систему фреймов, а каждое теоретическое решение, не просто как ход, но как событие в некотором операционно-замкнутом событийном порядке? Впрочем, такая эпистемологическая развертка уже ближе к региону фантазии, чем к региону науки.
Оставим пока и эту возможность открытой для будущих исследований.