Во избежание неприятностей хозяева иллюзорного мира закрыли все сомнительные заведения (чем нанесли существенный урон экономике своей вселенной). Это, впрочем, не спасло их от обвинений «в создании благоприятных условий для пропаганды терроризма и организации преступных сообществ».
Следующий вопрос: как различить «авторские миры» и «миры нерукотворные»? Сновидение или безумие, предположительно, не являются «авторскими проектами». Тогда как мир «Второй жизни» имеет вполне конкретного творца и создателя — Корпорацию Линден-Лаб. Значит ли это, что между этим миром и миром безумия нет разницы? Для Джеймса и Шюца — при всех их разногласиях — нет. А, следовательно, невозможно установить меру ответственности демиурга (как невозможно установить меру ответственности Б-га за совершаемое людьми).
Чтобы ввести в теоретическую логику фигуру «творца реальности» социологам потребовалось отказаться от обеих аксиом Джеймса-Шюца: миры больше не замкнуты и повседневность больше не занимает среди них особого привилегированного места. Такое теоретическое решение (принадлежащее Ирвингу Гофману) отнюдь не просто далось социологической теории. Но прежде, чем мы рассмотрим его следствия, давайте обратимся к совсем свежему прецеденту, который вновь напомнил миру об актуальности джеймсовской проблемы.
Философия биткоина
Всем, кто читал «Криптономикон» Нила Стивенсона[14], знаком сюжет: группа программистов-математиков пытается создать первую в мире криптовалюту (полностью электронные деньги, защищенные самыми современными методами криптографии), сталкиваясь с сопротивлением мировых правительств и крупных бизнес-игроков. Роман был написан в 1999 г., а первая криптовалюта — биткоины — появилась десять лет спустя, в 2009-м, хотя основные принципы ее распространения были изложены за год до этого в манифесте теоретиков электронных денег.
Один из любопытных вопросов: считать ли биткоины разновидностью виртуальной валюты (как полагают в ФБР и Всемирном банке), независимой частной валютой (как полагает министерство финансов ФРГ) или абсолютно новым, уникальным платежным средством (как полагают их создатели)? Само существование такого рода платежных средств заставляет задуматься экономистов, социологов и философов. История с биткоинами встраивается сразу в несколько долгоиграющих теоретических сюжетов. Первый сюжет: о «платоновском» характере денег. Если деньги представляют собой абсолютно пустую чистую форму, то их главное качество — это их количество. Неважно, выиграны ли они в карты или получены от Джорджа Сороса, лежат ли они на карточке, представляют собой груду мелочи в свинье-копилке или цифру на мониторе. В конечном итоге, деньги оказываются почти платоновскими сущностями, обитающими в идеальном мире экономических отношений (заключенными в платоновскую же пирамиду денежных агрегатов), а все их конкретные проявления — купюры, монеты, расписки и чеки — не более чем знаки, отсылки, метки состояний. Пока за этими метками стояла не только платоновская сущность денег, но и вполне материальный золотой запас, их посюсторонняя реальность была куда более очевидна. С конца 70-х годов мировая система вступила в фазу развитого постмодернизма (чему в немалой степени способствовали действия самого непостмодернистского политика ХХ века — Шарля де Голля). Ямайская система 1976–1978 гг.[15] «виртуализировала» деньги куда сильнее, чем создатели биткоинов. В 70-е годы прошлого века деньги (как и остальные фундаментальные знаки) утратили свой последний якорь в осязаемом мире, распространение виртуальных и криптовалют — просто еще один шаг в избавлении денег от материальных «якорей» и, соответственно, от избыточного контроля.
Второй сюжет: о «множественных» деньгах. Действительно ли одна и та же сумма, полученная на чай, выигранная в казино или заработанная на росте курса биткоинов, является одной и той же суммой? В платоновском мире — да, одной и той же. Ход в шахматной партии остается тождественен сам себе, независимо от партийной принадлежности игрока или наличия у него Эдипова комплекса. Но мы не живем в платоновском мире. Исследования Вивианы Зелизер[16] показали, что деньги не свободны от шлейфа своего социального происхождения: проститутка жертвует на нужды церкви не из тех денег, которые она зарабатывает ночью, а из тех, которые она получает легально, подрабатывая днем в прачечной. «Грязные» деньги тратятся на развлечения. «Легкие» (например, выигранные) деньги тратятся легче. Наконец, все мы знаем, что деньги с карточки уходят быстрее — просто потому что их «не видно».[17] Человек, заказавший в 2010 г. две пиццы за 10 000 биткоинов (40–50 долл. тогда и около 5 000 000 долл. сейчас), не выбирал между наличествующими пятьюдесятью долларами и возможными пятью миллионами — он выбирал между цифрами на мониторе и пиццей «с луком, сосисками, грибами, помидорами, но без всяких нелепых вещей вроде рыбной верхушки».[18] Поэтому он и переплатил даже по курсу 2010-го: вряд ли бы он согласился отдать за две пиццы пятьдесят баксов наличностью.
Третий сюжет — «зиммелевская проблема» — в каком-то смысле представляет собой сиквел первых двух сюжетов. Говоря о множественных деньгах, социологи имеют в виду именно социальную множественность:
• «деньги по-разному обозначаются в зависимости от источников их получения;
• деньги разнятся в зависимости от того, кем они используются;
• деньги различаются в зависимости от своего целевого предназначения»[19].
Однако различаются ли они по своей материальной форме? Иными словами, представляют ли собой купюры «другие» деньги, нежели монеты? Эконом-социологи не на жизнь, а на смерть бьются с экономистами-платониками, но с подозрением относятся к такой неожиданной союзнице как социология вещей. Одно дело доказать, что деньги — это не чисто экономический феномен, а социальный конструкт, и что социальное происхождение радикально отличает сто фунтов, выигранные аристократом на скачках, от ста фунтов, заработанных чернорабочим за месяц. И совсем другое — доказывать, что деньги — совокупность объектов с разным онтологическим статусом. Следовательно, сто фунтов одной бумажкой — не то же самое, что сто фунтов в монетах по пенни и, тем более, не то же самое, что сто фунтов в «Мастер-Банке». Мы еще можем признать, что ход шахматиста — это не чистый «платонический» шахматный ход, сделанный в трансцендентном мире стратегии и тактики, что в нем всегда (в виде «осадка» или даже в качестве основного содержания) присутствует политическая принадлежность игрока и его социальное происхождение. Но допустить, что один и тот же ход, сделанный на деревянной доске, в компьютерной программе или по телефону — это на самом деле разные ходы? Что материальность означающего определяет специфику означаемого? Экономсоциологи разделяют со своими оппонентами общую установку: материальность денежного «носителя» — не самое релевантное свойство для анализа.
Любопытное опровержение этого тезиса можно найти в классической работе Георга Зиммеля «Философия денег».[20] Введение в Европе мелкой монеты необратимо сказалось на характере европейского человека — появился Человек Калькулирующий. До тех пор, пока в ходу были только золотые и серебряные монеты (а повседневные транзакции оставались преимущественно бартерными), деньги не могли стать чистой формой — они были «небезразличны» к тому, кто и что на них покупал. Заработав за год золотой, крестьянин шел на ярмарку и обменивал его на лошадь. Монета «коррелировала» с его системой приоритетов и с характером его труда, допуская только крупные, экзистенциально значимые покупки. Появление мелочи радикально изменило характер обмена и накопления — деньги эволюционировали в направлении «чистой формы рациональности, независящей от содержания». (Любопытно, что две другие чистые формы, которые Зиммель считает родственными деньгам: проституция и интеллект). Для Зиммеля очевиден тот факт, что материальная форма денег имеет значение и последствия. Их все большая виртуализация — часть процесса становления нового (пост-рационального?) человека. Распространение криптовалюты — которая «отвязана» не только от характера покупателя, продавца или товара, но и от характера государств или банков-эмитентов, просто потому что биткоины эмитируются самими «игроками» без государственного, банковского или корпоративного контроля — может стать последним этапом описанной Зиммелем эволюции.
От Карла Маркса и современных экономистов мы знаем, что материальная форма денег утрачивает свое значение по мере развития денежных отношений. Их эволюция — это движение от материальных объектов к абстрактным цифрам. «Деньги — произвольный знак, который изобретается и замещает другие знаки, — пишет психолог Серж Московичи. — Никакая иерархия не определяет их отношений, и в зависимости от обстоятельств употребляют бумажные деньги, векселя, чеки, кредитные карточки, магнитную ленту. Будь то банкноты или счета, ни их название не имеет значения, ни то, из чего они сделаны».[21] Однако повседневные действия сцеплены друг с другом и опосредованы материальными объектами. На улице европейского города вы покупаете новый кошелек. Он слишком «квадратный» (под евро) и не помещается в предназначенный для него карман. Вы кладете его в другое место и каждый раз вздрагиваете, не находя его там, где привыкли. В другой стране вы быстро обнаруживаете, что карманы стремительно наполняются мелочью. Потому что, расплачиваясь, вы протягиваете банкноту чуть большего номинала, чем надо — на всякий случай. И сдача все чаще приходит к вам в виде тяжелых железных дисков.