Но худощавый юноша в запыленных сапожках на высоких каблуках был чужд и игрушечной роскоши сада, и изощренному вольнодумству отца.
– А правда, – внезапно спросил он, – что вы лично схватили Азвета и его разбойную шайку?
Нан улыбнулся.
– Истории с драками и убийствами вовсе не так занимательны, как это кажется мальчикам в столичных школах. И боюсь, что шайку Азвета схватить куда легче, чем князя Маанари с его варварами. Что вы скажете о его лагере?
– Лагерь Маанари не уступает нашему, – сказал мальчик. – Каждый воин Маанари вооружен коротким копьем, мечом и щитом, и несет с собой длинный кол, и когда приходит на стоянку, втыкает кол в положенном раз и навсегда месте. Где бы ни случилось расположиться, каждый воин знает, где воткнуть кол и разбить палатку. Этот способ называется «способ четырех углов и восьми стен», и его использовали государь Аттах и государь Вадунна, а шесть лет назад – господин Андарз. Преимущество его в том, что каждый солдат знает свое место, и лагерь вырастает в любой дождь и сумятицу. Недостаток его в том, что он не применяется к особенностям данной местности.
Мальчик остановился и стал чертить на дорожке.
– Чтобы получить тактическое преимущество над Маанари, – продолжал мальчик, – я устроил лагерь сверху его и использовал способ Золотого Государя. Если открыть шлюзы Черепаший и Бирен, мы затопим Маанари в четыре с половиной часа. Я сам рассчитал напор воды: полководцу необходимо знать гидравлику. А при северо-восточном ветре сильнее четырех узлов мы можем применить способ огненной атаки. Для этого я приготовил десять брандеров и сковал их цепями.
– Стало быть, – спросил Нан, – варвары – серьезная угроза?
– Варвары хороши в открытом бою и не умеют брать города. Нам нечего опасаться, кроме предательства.
«А ведь если б не этот хромоножка, варвары разорили бы половину Харайна!» – подумал Нан. Если б ему еще забыть половину прочитанного! И как этот мальчишка уживается со своим отцом, благо сыновняя любовь свойственна больше варварам и простолюдинам?
Юноша с лицом, тонким как луковая кожица, и с варварским кинжалом за поясом стоял на садовой дорожке и глядел на столичного чиновника, самолично арестовавшего грабителя Азвета – Великий Вей, чего только не рассказывали об этом в лицее! Он ожидал, что инспектор похвалит его, или…
Но Нан ничего не сказал мальчику, а если б сказал, многое бы могло быть иначе.
Господин наместник выглядел еще изящней и благородней, чем на кинопленке, и даже черные круги под глазами напоминали не столько о ночных забавах, сколько о нездоровых с детства почках.
Полдень миновал, но одежда наместника была утренней и свободной. Он был совсем один в резной, запеленутой шелком беседке, если не считать мальчика с неопределенно-блудливым выражением лица, который сидел у его изголовья и пощипывал лютню.
Наместник слегка поворачивал руку, любуясь перстнем с золотистым гелиодором, – подарком столичною чиновника.
Кирен зачарованно уставился на перстень: а правда ли, такие камни – самый лучший оберег, а откладывает их вместо яиц раз в триста лет черепаха Шушу, далеко в северных горах?
Наместник засмеялся, снял с пальца перстень и сказал:
– Это работа ламасских мастеров пятой династии, потому что только они умели делать вот такие завитки. А уж после, на Западе, завитки делали двойные. Правда, перстень страшно испортили, кто-то вынул из-под камня хорошую блесну и поставил плохую, и такую несправедливость могли учинить только в начале нынешней династии, когда государев дворец горел два месяца со всеми лучшими ювелирами. Но я, пожалуй, прикажу поставить хорошую блесну, и это будет такой красавец, что за него не жалко отдать полжизни.
Нан слегка побледнел. Новую блесну поставили не в начале прошлой династии. Новую блесну приладил Келли в начале этого дня. И блесна, может, была не так уж и хороша, но зато обладала одним полезным свойством, благодаря которому Келли, в монастыре, мог беспрепятственно выслушать мнение наместника о художественных достоинствах блесны. Это было бы печально, если б наместник в первый же день отдал перстень в переделку.
Наместник осведомился, будет ли высокий столичный гость пить чай или вино. Нан выбрал чай. Вашхог едва заметно усмехнулся, и услал услужливого лютниста за чайником для гостя. Нан заметил, как передернулось лицо Кирена при виде маленького женственного прислужника, и с каким неприкрытым осуждением юноша уставился на запотевший кувшин и толстобокие винные чашки. Несмотря на дневной час, наместник был уже слегка пьян. Отпуская сына, он поглядел ему вслед с нежностью, которую в любом другом состоянии при столичном инспекторе полагалось бы не обнаруживать.
Пятеро слуг внесли подносы с чаем и прочей снедью: закуски, салаты, слезящийся агатовый срез пузанка, вынесенные из ледника далекие морские рыбки, два подноса со всевозможными сластями и печеньем. Потом расставили по столикам новые вазы с ветвями и плодами, время которых еще не наступило или уже прошло, и неслышно удалились.
Нан глубоко поклонился и принес извинения по поводу своего секретаря: что делать, бестактность влюбленных… Ведь и Ишмик тоже готов творить глупости ради некоей девицы Ниты, арестованной в Иров день.
– Какие глупости? – спросил наместник.
– Ну, он даже выпросил у вас бумагу об ее освобождении…
Худощавое лицо наместника внезапно побелело от гнева, так, что Нан счел возможным справиться о здоровье хозяина. «Будет Ишмику взбучка», – подумал он.
– Голова ужасно болит, – рассеянно ответил наместник.
Нан выразил свое соболезнование. Господин Вашхог, несомненно, опечален гибелью столь близкого друга, как господин Шевашен, и полон желания покарать его убийцу.
Насколько удалось установить Нану, судья непременно бы доказал связь мятежников с араваном Нараем, если б не внезапная смерть и не бунт, позволивший арестованным ускользнуть. У господина Нана есть основания полагать, что во время бунта могли быть похищены и некоторые листы из протоколов допросов, компрометирующие аравана; если бы, скажем, господин Бахадн мог это подтвердить, улики против аравана обрели бы особую несокрушимость; кроме того, один монах видел аравана в час Козы: инспектор думает, что в это-то время араван и избавился от оружия. Конечно, желтый монах откажется свидетельствовать в суде, но монах видел и других чиновников, выходивших в это время из гостевого дома; он, правда, не уверен в именах, но если бы разыскать такого чиновника, который покидал в ту ночь свою комнату и видел господина аравана… Господин наместник что-то хочет сказать?
В продолжение всей речи Нана господин наместник лежал, откинувшись на подушки и глядел на инспектора своими круглыми, красивыми, немного пьяными глазами. Но тут его лицо внезапно побелело, зрачки растерянно разъехались, и глаза на миг приняли бессмысленное и баранье выражение, Нан часто ловил такой взгляд у людей, являвшихся в управу с уверенностью в высоком покровительстве, когда стража начинала крутить им руки и вязать к потолочной балке.
Но тут зрачки Вашхога вновь сбежались в одну точку.
Наместник махнул рукой в сторону управы и сказал:
– Ну, наверное, любой из моих гостей мог заметить господина аравана. И даже, может быть, проследить за ним? Тот же господин Бахадн, например?
– Вы могли б это выяснить не хуже меня, – поклонился Нан.
Наместник засмеялся.
– Вы необыкновенно проницательны, господин инспектор. Логика ваших построений… э-э… безупречна. Господин первый министр будет, несомненно, доволен. Или – нет? – Голос наместника вдруг стал визгливым: – Или – господин первый министр мной недоволен?
Нан поклонился.
– Господин первый министр восхищен вашими решительными действиями по защите от горцев. То, что князь Маанари готов отныне драться на стороне империи – перевешивает любые, – Нан подчеркнул слово «любые», – допущенные вами оплошности. У меня есть полномочия, данные императором, на организацию военных поселений. Я полагаю, это совпадает с желаниями Маанари?
– О да. Вполне.
– Если бы вы могли на днях устроить мою с ним встречу, я был бы очень признателен.
Наместник кивнул, странно заблестев глазами:
– Несомненно, я постараюсь на днях устроить вашу с ним встречу.
– Что за человек князь Маанари? Это правда, что он хорошо осведомлен об обычаях империи и даже образован?
– Вполне правда, – засмеялся наместник. – Его воины не брезгуют кушать печень убитых врагов. Но сам он говорит на великолепном вейском и чуть ли не бывал в столице. Это-то его и сгубило.
– Что значит сгубило?
– Быть свободным князем горцев и стать чиновником вейской империи! Вы не находите, что это безумие?
– Несколько необычный для вашего ранга взгляд на систему управления Веей.
– Что таить! Я не такой старательный чиновник, как вы, господин Нан… или как господин араван. Господин араван и вправду думает, что если приказ о севе риса послать в срок и с хорошим исполнителем, то рису сразу и вызреет вдвое больше. Но что, кроме природы, заставляет расти рис, и кто, кроме крестьянина, знает, как за ним лучше ухаживать? Я, по крайней мере, понимаю, что мы шлем приказ не потому, что без этого не произрастет риса, а потому что куда как приятно ощущать себя опорой мироздания! Чиновник – третий лишний в постели Неба и Земли. Эти двое любят друг друга и рожают детей, а чиновник… чиновник любит сам себя.
– Значит, – спросил Нан, – когда я ловлю убийц и воров, я – третий лишний и делаю ненужное?
– Вредное, господин инспектор, вредное. Если стащить с возу кусок холста – это преступление, то что же такое налоги? Вот вы ловите фальшивомонетчиков, а кто выпускает фальшивых денег больше государства? Ведь «рисовых денег» – бог знает во сколько раз больше, чем обеспечивающих их продуктов, и не в приписках тут дело. Любители спасать систему, – засмеялся наместник, – должны сказать спасибо черному рынку… запретить его – это все равно что остановить помпы на тонущей барже.