— Я же не мотоцикл у вас прошу! Даже не роликовые коньки! И не дурацкий сидеромный диск с компьютерными стрелялками! Одну-единственную тетрадку! Жалко для родного сына, да?
— Ну, началось! — Папа принял, было, грозный вид, но вспомнил, что у него сегодня масса редакторских дел и надо с утра беречь нервы.
— Между прочим, — ровным голосом сказал он, — многие современные литераторы пишут книги на компьютерах.
— Вы же меня к нему не подпускаете, к вашему компьютеру!
— Это по вечерам, — напомнила мама. — А днем он свободен. Но ты, по-моему, не очень-то к нему рвешься. Нормальных детей не оттащишь от монитора за уши, а ты…
— Ага! А если бы я к нему липнул, вы бы сразу: «Почему ты только и знаешь торчать у компьютера и ничего не читаешь»!
— Все хорошо в меру, — уклончиво сказал папа. Он почуял в словах сына логику. А логику папа ценил. Потому что он был редактором научного бюллетеня в Институте физики металлов. — Чрезмерное увлечение компьютерными играми вредно, но для творческой работы компьютер незаменим.
— На нем пишут всякие халтурщики!
— По-твоему, я халтурщик?
— Ну, чего ты меня ловишь на слове! Я не про тебя! Ты же пишешь металлургические статьи, это же совсем же другое дело, это наука и техника! А нормальные книжки на компьютерах не сочиняют! Только всякие боевики, где внутри лужи крови, а на корочках голые тетки с пистолетами…
— Дмитрий! — Это мама.
— Ну, что «Дмитрий»! Не я же их там рисую!
— Ты мог бы поменьше смотреть на такие корочки.
— А я вообще не смотрю! Больно надо! Что вы меня сбиваете! Я про тетрадку, а вы про голых теток!
— Это ты про них, — сдержанно заметил папа. — У тебя нездоровая фантазия.
— Это у вас нездоровая! А у меня здоровая! Я хочу про летние приключения писать, а не… про это. А на компьютере я не могу! Когда придумываешь, в голове шевелятся всякие мысленные находки и передаются пальцам, как живые. И пальцы пишут!.. Папа, ну скажи! Твой любимый Булгаков мог бы написать «Мастера и Маргариту» на компьютере.
— Ты еще не Булгаков, — сообщила мама очевидную истину.
Папа — худой, почти двухметровый, стоял, согнувшись в дверном проеме и вжимался в косяк поясницей (наверно, опять болела). Он поскреб щетину на подбородке (бриться папа не любил).
— Видишь ли, уровень техники при Булгакове был совсем иной, и смешно утверждать, что…
— Смешно утверждать, что на творчество может влиять качество бумаги или внешний вид тетрадной обложки, — перехватила разговор мама. — Александр Грин писал великолепные романы в старых конторских книгах.
«Да! Но если бы он увидел э т у тетрадь…» — И Митя заплакал. В душе.
Мама за строгостью тона спрятала жалость к единственному сыну:
— И нечего смотреть такими глазищами. Что за мода! Парню тринадцатый год, ростом уже с меня, а чуть что и глаза намокают как у первоклассницы.
— Ничего у меня не намокает, — сумрачно сообщил Митя и толкнул в карманы кулаки с такой силой, что мятые заслуженные шорты съехали до низа живота. Он дернул их обратно и мимо отца стал пролезать в дверь, чтобы горестно уединиться в своей комнате.
Папа посторонился. Вообще-то он готов был уже «расколоться», но педагогика требовала единства родительской позиции.
— Ты должен понять, что денег в с а м о м д е л е кот наплакал. И еще не уплачено за телефон. Мы с мамой вкалываем, как завербованные ишаки… — Для пущей убедительности папа вспоминал иногда лексику стройотрядовских времен.
Митя оглянулся в коридоре.
— А я, что ли, не вкалывал? Я целый месяц горбатился на дяди-Сашином огороде, когда вы собирали в лесу цветочки и ягодки…
Это была правда. Или что-то близкое к правде.
С середины июля до середины августа семейство Зайцевых гостило у папиного друга детства Александра Сергеевича Кушкина (почти Пушкина!). Кушкины уже не первый год принимали друзей у себя, выделяли им комнату в своей просторной избе. Впрочем, Митя чаще обитал на пустом сеновале — вместе с Вовкой, сыном дяди Саши. Там они оборудовали себе каюту (хотя мама уверяла, что эти игры закончатся пожаром).
Были Вовка и Митя одногодки и летние друзья-приятели. И случались у них всякие приключения (о которых Митя и собирался писать в «Корсарах Зеленых морей», а вовсе не о пиратах и кладах). Но, кроме того, Вовка, сельский житель, помогал родителям в их деревенской работе — не все же время играть в Тарзана да мячик гонять. А Митя помогал Вовке. В прошлом году — от случая к случаю, а этим летом — всерьез. Неловко стало бездельничать, когда товарищ в трудах. Вместе они гнули спины на огородных сотках, и не всегда это было радостно, зато совесть не кололась, как крошки в постели. Приключения же потом делались еще интереснее.
А три дня назад дядя Саша на своей расхлябанной «копейке» привез в город к Зайцевым мешок свежей картошки. Сообщил, что это Митин заработок. Раньше, в колхозе, это называлось «трудодни».
Папа сказал:
— Саня, ты что, спятил в своей сельской местности? Дитя трудилось бескорыстно.
Мама замахала руками:
— Александр Сергеевич, как вам не стыдно! Везите обратно!
Однако дядя Саша ответил, что это не их, мамы и папы, дело. Они закоснели в своих дореформенных взглядах. А Митьке надо расти в нынешнем рыночном мире, где основа отношений — справедливая оплата труда.
Мите и неловко было, и все же приятно: первый в жизни заработок. Но он, как и родители, недоумевал: где этот мешок держать? Ни подвала, ни сарая, ни гаража у Зайцевых не было. Картошку круглый год малыми порциями покупали в ближайшей овощной лавке, Митя возил ее в хозяйственной тележке. Каждый раз была морока забираться в лифт — квартира-то на пятом этаже.
Дядя Саша сказал, что нет проблем: пусть мешок стоит на балконе.
— А что будет, когда придут холода? — наивно воскликнула мама.
Дядя Саша сказал, что «до холодов вы эти запасы слопаете за милую душу».
«Лопать» еще не начинали, мешок так и стоял, полный под завязку. И должен был напоминать старшим Зайцевым, что сын их не бездельничал все лето напролет.
И мама вспомнила. Сказала Мите вслед:
— Конечно, ты «вкалывал». Но и получил за это целый мешок.
— Я, что ли, с мешком должен идти в магазин? «Продайте мне тетрадку за десять кило картошки»! Да?
— Ты можешь сначала реализовать свой товар, — подала голос из комнаты мама. — Поспрашивай соседей, не нужен ли кому-нибудь картофель. Или… я видела, как такие же мальчики на улицах и на рынке торгуют овощами со своих огородов.
— Это вполне в духе времени, — добавил папа.
Конечно, это было форменное издевательство. Конечно, они знали, что ничего «реализовывать» Митя не станет! Потому что он (по маминым словам) «храбрый только с родителями, а в нестандартной обстановке — тише овечки». Это была не вся правда, но опять же близко к правде. И уходя на работу, мама с папой и помыслить не могли, ч т о предпримет их ненаглядный отпрыск.
А он приступил к задуманному.
3
Разумеется, начиная это дело, Митя не верил, что доведет его до конца. Это были только «ростки робких намерений, весьма далеких от исполнения». И все же он пошел на балкон и развязал мешок.
Картошка была крупная. Клубни один к одному, но довольно грязные. В сухой земле. Надо было придать им товарный вид — так он подумал. С мешком было не управиться, дядя Саша говорил, что в нем четыре пуда. Раза в полтора больше, чем в самом Мите. Он стал накладывать картошку в красное пластмассовое ведро, таскать и высыпать в ванну. Потом выхлопал опустевший мешок с балкона — к неудовольствию соседки с четвертого этажа Серафимы Сергеевны. И пустил в ванну воду.
Каждый клубень он мыл в прохладных струях. Вытирал полотенцем для рук и отправлял обратно в мешок. Сперва казалось — работе не будет конца, но часа через полтора все было готово. Что стало с полотенцем — особый разговор. Зато клубни теперь выглядели, будто розово-желтые поросята.
Митя все тем же полотенцем вытер пол, вымыл (то есть постарался вымыть) ванну. Смыл с лица и ног серые подтеки, сменил футболку. Сел на перевернутое ведро в позе известной скульптуры «Мыслитель».
Что дальше-то? Как доставить товар на рынок? (Как продавать, он пока не думал, страшно было). На хозяйственной тележке больше пуда не увезешь. Это что же? Четыре раза туда и обратно топать через полгорода?
Хорошо бы раздобыть какой-то транспорт. И помощника. Да, именно помощника! Вдвоем все трудные вопросы решать легче. Но главный приятель, сосед и бывший одноклассник Шурик Таманцев, был еще на даче. Пойти к Вадику Полянскому? Но много ли проку в таком деле от сверхвоспитанного скрипача и шахматиста? К тому же, никаких телег у Шурки и Вадика наверняка нет…
Митя отправился на двор. Он слегка кручинился, но и радовался в душе — никого не найдет, и совесть будет чиста. Я, мол, отступил от планов не по малодушию, а под давлением обстоятельств.
На дворе томились от зноя разлапистые клены. У дальнего подъезда подвывала противоугонной гуделкой пустая «девятка». Никто не обращал внимания — такие системы включаются от любого чихания. Да и некому было обращать. В тени сидели на лавочке две бабушки, сонно качали перед собой коляски. Ходили голуби, не глядя на кудлатую кошку Марфу, которая делала вид, что охотится, а на самом деле валяла дурака. В ближнем открытом гараже слышны были мужские голоса и звякали стаканы. А ребят — нигде никого…
Хотя нет, один был!
В дальнем краю двора, у тополей, зацепившись ногами за перекладину качелей, мотался вниз головой пацаненок в пестро-синей, похожей на платьице одежонке.
Надежды на этого мелкого акробата почти не было, но все же Митя пошел к нему. Для окончательной очистки совести.
— Елька, привет!
Он помнил, что пацана зовут Елька. Не знал только, имя это или прозвище. Елька был нездешний. Жил он где-то в соседнем квартале, в Тракторной усадьбе, а сюда заглядывал лишь временами — погонять футбол, прокатиться на чужом велике, поиграть в чехарду и вышибалу. Наверно, там, в Усадьбе, не было у него дружков-ровесников.