шили мы воспользоваться такой красотой.
На другой день выбрали в парке небольшую и хорошо запорошенную снегом елочку, которую еще отлично было видно из дома. Днем осторожно прикрепили к ее ветвям свечи. А ночью их зажгли. Картина получилась волшебная, никакие елочные украшения не сравнятся. Все кругом искрилось и сияло, переливаясь разноцветными отблесками – и наша елка, и соседние деревья. Ледяное царство… Правда, я после этого несколько недель провел в постели с воспалением легких, а на Павла это не повлияло никак…
Корсаков замолчал, задумчиво улыбаясь своим мыслям. Лицо его стало почти детским – настолько безмятежным он сейчас казался. И Постольский вспомнил, что хоть он и привык считать Владимира своим опытным старшим товарищем, но разница в возрасте между ними составляла всего года полтора. И то, что Корсаков выглядел и вел себя старше, не отменяло этого факта. Владимир меж тем поймал взгляд друга и вновь нацепил всегдашнюю насмешливо-деловую маску.
– Что-то хотел спросить?
– Пожалуй, – кивнул Павел, скорее для того, чтобы нарушить неловкое молчание. – Когда ты понял, что у Волковых есть какая-то тайна?
– Ну, тайной это не назовешь, так, суеверия, – ответил Корсаков. – Когда они вошли в гостиную. Леонид Георгиевич сразу же обратился к нам, а вот его жена молчала. Только пересчитала гостей глазами. И это ее несколько обеспокоило. Не тот факт, что мы ввалились с мороза. Нет, именно количество. И Волков потом проделал тот же самый подсчет. То есть шесть гостей, которые, судя по непогоде, останутся у них на ночь, их чуть-чуть напугали. Что уже интересно. А когда за ужином зашел разговор о том, чтобы оставить тебя спать здесь, у меня не осталось сомнений: с гостевыми комнатами связано что-то интересное. Нужно было только убедить Волковых рассказать свою историю.
– Думаешь, никакого проклятия не существует? – уточнил Постольский. – В смысле, уж больно спокойным ты выглядишь.
– Сам знаешь, у меня есть, скажем так, особое чутье на подобные вещи[7], – уклончиво ответил Корсаков. – И в этот раз оно молчало. Самая обыкновенная комната.
– Тогда к чему все это нагнетание жути?
– А вот это правильный вопрос! – похвалил его Владимир, подняв указательный палец. – И на него мне как раз предстоит ответить. Не знаю, то ли Волковы сами верят в эту историю, то ли им для чего-то нужно напугать гостей или держать комнату закрытой. Исчезновения эти, опять же. Четыре человека бесследно пропали! О таком мы должны были прознать – но в семейных записях об этом ни слова. Вновь непонятно – проглядели их мои предки или на самом деле никто никуда не исчезал. А если исчезал… Напрашивается, знаешь ли, потайной ход. Посмотрим, что мне удастся отыскать за ночь.
От разговора их отвлекли приближающиеся голоса из коридора – мужской и женский. Первый увещевал, второй звучал непреклонно.
– О-о-о, – протянул Корсаков. – Сейчас будет интересно…
Первой в гостиную вошла Елизавета, за ней, явно безуспешно пытаясь ее остановить, Макеев.
– Владимир Николаевич, не надо! – воскликнула девушка.
– Вы о чем?
– Прошу вас, не надо оставаться в этой комнате на ночь!
– Что такое? – посмотрел на нее Корсаков без тени усмешки. – Вы боитесь, что меня утащат призраки?
– Нет, – ответила девушка. – Просто теперь я поняла, откуда я вас знаю! Я видела вас во сне.
Вас и эту комнату. Вы были ее пленником. Искали выход, но не могли найти. И вместе с вами внутри было что-то… Что-то очень злое и голодное…
– Елизавета, я же просил! – воскликнул Макеев и бросил извиняющийся взгляд на Корсакова. – Простите ее, Владимир Николаевич. С ней такое бывает. Девочка рано потеряла мать и очень впечатлительна, поэтому…
– Нет-нет, вам не за что извиняться, – попросил Корсаков. – Скажите, Елизавета, и часто вам снятся вещие сны?
– Редко, – ответила девушка. – А такие яркие и живые – почти никогда. Но сейчас, когда Леонид Георгиевич открыл комнату, меня посетило невероятное ощущение déjà vu.
– Лиза, не мучь господ своими глупостями, – взмолился Макеев.
– Обещайте мне! – Елизавета, не слушая отца, подошла вплотную к Корсакову. – Обещайте мне, что не будете ночевать там!
– Боюсь, я уже дал слово, от которого отказываться не по-мужски, – улыбнулся Владимир. – Не говоря уже о том, что терять и лицо, и сто рублей перед корнетом я не намерен. Но, поверьте мне, я не стану списывать ваше предупреждение на дамскую впечатлительность. Наоборот, я благодарен, что вы решились мне довериться. И приму все необходимые меры предосторожности.
– Но… – попыталась возразить Елизавета.
– Решение принято, и я от него не откажусь, – твердо заявил Корсаков. – Доброй ночи, сударыня. Доброй ночи, господин Макеев.
Девушка хотела было сказать что-то еще, но передумала и дала отцу увести себя. Корсаков проводил их задумчивым взглядом.
– Думаешь, она говорит правду? – спросил Павел.
– Или очень убедительно врет, – ответил Владимир. – Nous sommes vraiment dans une position délicate[8]. И это любопытно…
– Владимир Николаевич, – сказал Волков, войдя в гостиную. – Ваша комната готова. Вы уверены…
– Абсолютно, дорогой Леонид Георгиевич, – сказал Корсаков. – Уверяю, что беспокоиться не о чем. Я планирую хорошенько выспаться, а наутро развенчать эту вашу семейную тайну.
Он повернулся к Постольскому, подмигнул и объявил:
– Ну что, доброй ночи!
Постольский привык вставать рано. Не по-крестьянски, конечно. Но в пять утра он обыкновенно уже не спал. Летом это даже радовало – ему нравилось просыпаться вместе с городом и отправляться на работу, в здание градоначальства. Из булочных и пекарен доносился запах свежего хлеба, мясники везли свой товар в лавки и рестораны, газетчики сновали с перевязанными веревкой стопками ночного тиража. Петербург ощущался одним живым организмом, с собственным заведенным ритмом дня. Зимой было сложнее. Хоть его работа и подразумевала частые разъезды, иногда случалось так, что он уходил из дома засветло, а возвращался в полной темноте, просидев весь день с бумагами, если начальству требовалась помощь. Да и дорога, занимавшая летом около часа пешком, зимой удлинялась еще минут на тридцать. Не сказать, что прогулка получалась приятной.
Но привычка есть привычка. В пять часов утра Постольский открыл глаза, попытался выбраться из-под одеяла – и позорно ретировался обратно. Вой ветра за окном напомнил о непогоде. Морозная буря продолжалась, а домашние печи и камины, кажется, перестали с ней справляться – настолько холодно было в комнате. Павел вытянул руку, подцепил свисающую со стула одежду и, извиваясь не хуже угря, кое-как облачился в униформу, не вылезая из постели. Только после этого он набрался смелости сбросить с себя одеяло и опустить ноги на ледяной пол.
Ночь прошла спокойно. Как и хотел Корсаков, каждому гостю досталась своя комната. По правой стороне коридора расположились Макеев, Елизавета и доктор Комаровский. Напротив – Постольский и Раневский, а между ними, в проклятой комнате, Владимир. Он-то и не давал Павлу уснуть первые полчаса – что-то скреб, двигал мебель, стучал по стенам и полу и бормотал себе под нос по всегдашней привычке. Затем все-таки унялся и, судя по скрипу кровати, улегся. Ночную тишину больше никто не нарушал.
Постольский вышел в коридор, осторожно подошел к соседней двери и постучал. Ответа не последовало. Дверь показалась ему чертовски холодной на ощупь, но, учитывая промозглое утро, Павел не нашел это подозрительным. Решив дать другу еще время на сон, он отправился в гостиную. Камин там уже догорел, поэтому Постольскому пришлось потратить некоторое время, чтобы разжечь его заново. Зато вскоре поленья радостно затрещали в огне, а из каменного зева потянуло жаром. Павел подтащил к камину кресло, забрался в него и принялся греться, чувствуя, как холод потихоньку начинает отступать.
Спустя минут двадцать в коридоре хлопнула дверь и в гостиную, зябко потирая руки, вошел доктор Комаровский.
– Ааа, поручик, уже проснулись! – радостно воскликнул он. – Да еще и камин разожгли. Чудесно! Не будете против, если составлю вам компанию? Холод сегодня утром препаскуднейший!
– Буду только рад, – сказал Павел, указав на свободное место рядом с собой. Доктор подвинул второе кресло, забрался в него с ногами и протянул к огню холодные ладони.
– Не припомню такого морозного утра, – заметил Комаровский, очевидно, не привыкший сидеть в молчании. – Кхе-кхе… Вижу ваш взгляд. Medice, cura te ipsum[9]! – Доктор улыбнулся. – Пока, увы, не получилось, но я стараюсь. С самого приезда.
– А давно здесь служите?
– Лет десять, – ответил доктор. – Это я сейчас осел, остепенился, а раньше служил судовым врачом. Исходил все моря. Представляете меня эдаким морским волком?
– Слабо, – честно сказал Павел.
– Благодарю за честность, – улыбнулся Комаровский. – Но понимаю вас. Смотрел давеча в зеркало и расстраивался: обрюзг, облысел, обмещанствовал. Пропала, знаете ли, авантюрная жилка…
– Скучаете по морю?
– Не столько по морю, сколько по странствиям, – ответил доктор. – Пока плавал, такого навидался, что… – Он просто махнул рукой. – Да и когда в шторм попадаешь в северных широтах, нынешний холод курортом покажется. Дома – оно лучше. А у Волковых – так тем более.
– Часто бываете?
– Чаще, чем можно счесть пристойным, – улыбнулся Комаровский. – Что поделать? Кормят у них вкуснее, чем моя кухарка, и перины в гостевых комнатах мягче. Хотя… Этой ночью спалось мне скверно.
– Правда? – заинтересовался Павел. – Отчего же?
– Да глупость, одним словом. Чудились мне какие-то шепоты, что ли. И вообще, неспокойно на сердце. Пустяки, конечно! Психика разыгралась после жутких сказок на ночь. А вот когда мы ходили через Берингов пролив…