И никто, ни одна живая душа не могла ручаться, что подлая Ульянка не следит за ним, не явилась сюда месть совершить, не выскочит из-за каменного надгробия в светящейся маске полуразложившегося трупа. Про сартов с вилами он напрочь забыл, думал только о том, когда ж она себя обнаружит. И ждал. С ужасом ждал. Сначала в кармане заряженный «смит-энд-вессон» через каждые четверть часа поглаживал, проверял, на месте ли, сможет ли быстро курок взвести. Хотел даже сделать это заранее, но побоялся, что револьвер сам палить начнет, от движения механизм сработает случайно, шуму наделает и ногу ему прострелит.
На пятую ночь он не выдержал и отправился вместе с доктором Шварцем и Матвеем Павловичем Стецом. Те тотчас заметили, как Иван Несторович точно в лихорадке дрожал, поминутно ртом воздух хватая. И ничего с собой Иноземцев поделать не мог, до того страх завладел его разумом, до того мрак на него магнетически действовал. А ведь надо было и лопату держать, и хлора не просыпать, и не перепачкать в глине лишнего вокруг.
Насилу к утру ноги унес, доктора думали – со страху, хотели водкой отпаивать, чтобы в себя привести. Но Иноземцев нашел смелость соврать, что у него от хлорной извести приступы астмы начинаются.
Пришлось больше не попадаться им на глаза, опять заставил себя в одиночку идти.
Днем все трудней становилось работать. Чтобы хоть как-то вернуть хладнокровие и восстановить душевное равновесие, пробовал с микроскопом возиться. Не выходило толком, в мыслях он лопату продолжал в руках сжимать, голова кружилась от въевшегося в ладони запаха извести. Но пришла вдруг Ивану Несторовичу в голову забавная затея, мигом заставившая его просиять и о ночных тенях с погостов позабыть. Решил он наконец показать больным холерой сартам, как микроскоп работает, давно это сделать собирался. Пусть на вибрион под пятилинзовым объективом поглядят и на то, как от хлорной извести вода очищается. Схватил прибор, понес в ближайшую палату, установил на широком подоконнике.
– Вот! – проронил он, запнулся и нервно потер переносицу все еще трясущимися пальцами.
Сарты замерли, на него глядючи, замолчали разом.
– Хотите посмотреть? Идите все сюда! – неловко начал Иноземцев. Но сарты лишь продолжали глядеть на странного доктора, который вздумал обращаться к ним с улыбкой и каким-то несвойственным докторам выражением воодушевления на лице. И настороженность в их взглядах все возрастала. Принес какую-то неведомую машину. Что задумал? – сам шайтан не знает. Этим табибам русским только доверься, то укол сделают, то клизму поставят, то хинином накормят.
Понял Иноземцев, что придется прибегнуть к своей тетрадке. Открыл ее и начал читать едва ли не по слогам:
– Хоҳ-лай-сан-ми қа-ра-моқ? Бо-ринг-лар ҳам-маси бу ёқ-қа! – и замахал рукой. – Смотрите! Қара!
Холерные заулыбались, зашевелились – а-а, только посмотреть надобно, тогда ладно, тогда пусть. Один поднялся – самый смелый. Крадучись стал подбираться к Иноземцеву, нет-нет к товарищам своим оборачиваясь и беспрестанно продолжая улыбаться.
– Да не бойся! – Иноземцев, осмелев, еще больше замахал рукой, приглашая поглядеть в глазок микроскопа. Но спохватился и вновь зашелестел страницами; все еще местное наречие для него тарабарщиной звучало, никак привыкнуть не мог к набору таких труднопроизносимых слогов.
– Қўрқ-ма, – прочел он.
Смельчак подошел, склонился к микроскопу, поглядел, подражая доктору, выпрямился, но продолжал улыбаться, сияя аки медный таз, так, видимо, ничего не высмотрев. Иноземцев поджал губы – как бы объяснить? Стал один глаз прищуривать, у другого изображать подзорную трубу.
– Вот так надо смотреть – только одним глазом. Бир… битта кўз. Фақат битта кўз.
Сарт закивал головой, послушно склонился к прибору, глаз, как полагается, прищурил, потом отшатнулся, вернулся, стал в глазок пальцем тыкать, озадаченно заглянул справа, заглянул слева, прищурил один глаз, в глазок уставился, и вдруг как отскочит с нечеловеческим криком.
– Шайтан, шайтан, шайтан!
Так он вопил, что на крик сбежалась вся амбулатория: Шварц с Ленковым, а следом доктор Шифрон и даже сторож с ружьем наперевес. Увидели, что Иван Несторович микроскоп принес в палату и пытается сартов микробиологии обучать, покатились со смеху.
– Ну, вы и чудак, Иван Несторович! – хохотал Александр Львович.
– Я на его месте и вовсе перестал бы вам доверять, – проронил доктор Шифрон сквозь слезы смеха. – И лечиться бы к вам не ходил. Разве ж можно такое им показывать? Они ведь все равно, что дети малые.
Иноземцев смешался.
– Нет! Я не дообъяснял… – пробормотал он. – Они все поймут! Сейчас я хлорную известь на вибрио холераэ капну, пусть увидят, как этот белый порошок побеждает болезнь.
Худо-бедно целый час Иноземцев пытался, то и дело ковыряя свою тетрадь, рассказывать сартам про холеру, потом не заметил, как сошел на русский, потом с обычного языка на научный, а следом и вовсе принялся сам с собой разговаривать, даже сам с собой спорить. Все это время сарты с удивлением его слушали, без единого звука, дружно следя глазами, как тот из угла в угол ходит. И когда он уже собирался уйти, туземец, что в микроскоп глядел, покачал головой и с важностью изрек:
– Жуда кичкина, жуда қўрқинчли[21].
А ночью потом работать было легче. Гнал Иван Несторович страхи, думы тяжелые высокими ожиданиями. Представлял, как наконец туземцы образумятся, быть может, заинтересует их микроскоп, захотят другие штаммы и грибки поглядеть, а там, глядишь, и профессорами микробиологии станут.
Шестую ночь выдержал, а седьмая последней оказалась.
Обработав четыре холмика, собрал инструменты, пустые мешки и торопливо направился к дороге, где тележку оставлял с хлором, и видит – две тени подхватили докторову поклажу, по мешку на себя взвалили и уже готовы были бежать.
Иван Несторович точно по голове тяжелый удар ощутил, до того перепугался, даже помыслить не успел, что это не Энцо, не Ульяна, а обыкновенные ночные бродяги, на которых ему было суждено наткнуться, в конце концов. Видно, позарились на пузатые тюки, совершенно не подозревая, что в них не добро какое-нибудь, а хлорная известь.
Доктор бросился вдогонку, повалил одного в пыль, другой успел убежать. С первым завязалась нешуточная драка, воришка никак не хотел выпускать из цепких рук мешка, был силен и изворотлив. А через маску-респиратор Иноземцев не смог до него докричаться, хотя грозился изо всех сил. Наконец вспомнил про «смит-энд-вессон» и, как очумелый, стал палить в воздух. Взведет курок и дулом в воздух, взведет и целится вверх. Оборванец бросился наутек. Иноземцев – тоже: швырнул отнятый у негодяя мешок на тележку и понесся в противоположную сторону к амбулатории. О дальнейшей работе на сегодняшнюю ночь можно было забыть – шум выстрелов поднимет на ноги весь город. Успели бы Шифрон с Ленковым воротиться назад.
Те как раз утаптывали вокруг одной из могил землю, когда со стороны главного базара послышались оглушительные выстрелы, поняли тотчас, что у Ивана Несторовича неприятности, и поспешили к нему на помощь. Застали едва ли не у крыльца больницы.
Иноземцев в двух словах поведал, что стряслось. Невзирая на то, что до рассвета было еще далеко, вся больница уже начинала просыпаться, в окно выглядывали любопытные, заспанные лица сартов. Но имелось еще часа три, можно было успеть замести все следы. Мешки, тележки, лопаты спрятать в сарае, одежду тоже. Костер разжигать нельзя, больные взволнуются – отчего это русским ночами не спится.
Следом решено было уехать в европейскую часть, а к утру, как ни в чем не бывало, вернуться и открыть приемный покой.
– Я останусь, – сказал Иноземцев.
– Не стоит, Иван Несторович, – возразил заведующий. – Это вас выдаст. Сроду доктора здесь никогда не оставались на ночь.
Иноземцев сжал от нетерпения кулаки – хоть бы они поскорее убрались, если их тоже поубивают, и на том свете он покоя знать не будет.
– Вор унес мешок, – сквозь зубы стал он объяснять. – Он откроет его и увидит там «дьявольский» порошок, каким все русские доктора промышляют, снесет духовенству, покажет людям, расскажет, что отобрал у кого-то, одетого в европейскую одежду возле кладбища. Респиратор на лице выдаст меня и вас. Они придут и начнут здесь громить все.
– Громить все! – взъярился Шифрон. – Они ведь – эти ваши великодушные сарты – никого и пальцем не тронут. Чего это вы их бояться начали?
– Что же вы сделать-то сможете? – отчаянно пытался заведующий отговорить Иноземцева. – Вот именно этого мы и опасались! Едемте с нами. Вернемся с солдатами.
– Не надо солдат. Я скажу, что воришка явился во двор больницы, решив разжиться тем, что плохо лежит, и унес мешок с медикаментом. Сарты, – тут он бросил на Шифрона испепеляющий взгляд, – великодушный народ, они поверят мне, гостю, а вора накажут.
Шифрон воздел руки к небу, а несчастного доктора Шварца стало трясти.
– Почему? Почему вы так уверены в их великодушии?
Но Иноземцев все равно поступил по-своему. И был прав, ожидая к крыльцу больницы целую толпу с вилами. Сартов Иван Несторович принимал со сторожем, который немного говорил и понимал по-узбекски, ибо прожил здесь два десятка лет.
Солнце поднялось над крышами. Туземцы ввалились во двор, один из них, с демонстративным гневом, швырнул к ногам Иноземцева его мешок. Белый как снег порошок просыпался на сапоги доктора, острый запах хлора ударил в нос. Среди гомона и криков трудно было разобрать слова, Иноземцев, перекрикивая толпу, спрашивал Никифора Степаныча, вооруженного ружьем, чтобы тот переводил.
– Ну, все, батенька, застали они вас врасплох, говорят, знают, что вы только что были на кладбище, видели вас. Требуют объяснить, зачем ходили, мол, русским туда вход воспрещен.
Иноземцев едва успевал слушать и взглядом обводить кругом, страшно было, как никогда. Краем глаза он заметил, как холерные, привлеченные шумом, повысыпали на крыльцо амбулатории. Таким образом, доктор оказался всюду окруженным сартами. Одного шага им было достаточно, чтобы