Откушали две смены блюд. Пока прислуга металась между кухней и гостиной, готовя стол под чаепитие, гости, намереваясь передохнуть от вкуснейшей трапезы, разбрелись кто куда по дому и саду. То тут, то там раздавался смех, громкие споры и даже вскрики дальней Наташиной родственницы, молоденькой Сонечки. Князь Красков собрал возле себя на террасе свой обычный «карточный» кружок и уже что-то доказывал отчаянно жестикулирующему тайному советнику.
– Граф, не хотите ли прогуляться по саду? – спросила, отходя от слуг, Наташа.
– Я только хотел вам предложить то же, – улыбнулся тот…
Они молча прошли по аллее в глубь сада. Ночные бабочки кружили вокруг них перламутровый хоровод, расставленные под деревьями фонари высвечивали то ветку сирени, то розовый куст, то переплетение виноградных лоз, похожее на вход в таинственную пещеру. Нежные трели выводил соловей, сочиняя на ходу свой маленький опус, гимн прохладной летней ночи, вплетенной в бесконечное множество ночей, но ночи особенной, неповторимой, дышащей новым родившимся чувством…
Их шаги были почти неслышны, а слова излишни. Медленное движение в глубь сада, в глубину своих новых душ, навстречу друг другу…
Эта почти что медитация была нарушена резко и неприятно. Свернув с главной аллеи к маленькому искусственному прудику, они неожиданно столкнулись с Софьей Павловной и ее родственником. Наташа теперь смогла рассмотреть его ближе. Щеголеватый господинчик имел мелкие невыразительные черты лица: узкий, в подвижных морщинах лоб, круглые припухлые глаза и чуть свернутый набок нос, кончик которого подрагивал над тонкими, саркастически кривящимися губами. И вообще весь он был какой-то тонкий и вихляющийся.
Софьин взгляд, брошенный на Наташу, был донельзя пренебрежителен, зато графу досталось выражение глаз странно торжествующее.
– Вы не успели познакомиться, граф, – голосом, которым можно было бы резать стекло, промолвила Софья Павловна. – Мой брат по матери, господин Самойлин Андрей Васильевич, – представила она щурившегося господинчика.
Граф, кинув равнодушный взгляд на Самойлина, вдруг замер и побледнел. Взглянув с отвращением на Софью, после долгой невежливой паузы наконец тихо произнес:
– Мы знакомы.
– О, да! – усмехнулся Самойлин. – Очень даже близко, – и захихикал. – Кстати, вы давно не радовали меня известиями, граф.
– Я думаю, нам уместнее поговорить об этом позже, – с коротким и злым поклоном ответил Орлов. – Наталья Николаевна, – обратился он к Наташе, – продолжим нашу прогулку!
– Да, да! – подыграла Наташа, и они довольно невежливо двинулись вперед, заставив Зюм отступить в кусты. Ее, однако, это ничуть не смутило. Засмеявшись, она подхватила брата под руку, и они зашагали прочь.
Наташа погрустнела. Бестактно было бы спрашивать графа, что это за странное «близкое» знакомство и почему Саша, обычно любезный и улыбчивый, стал таким злым при виде этого господинчика. Или при виде Софьи? Опять вспомнилось, что говорили о визитах графа к вдове, и настроение ее испортилось.
– Вот вы уже и нехорошее обо мне подумали, – грустно произнес граф. Наташа хотела было что-то ответить, но он легонько коснулся пальцем ее губ, как бы прося не говорить ничего. – Княжна, вы, безусловно, умны, но вдобавок еще и обладаете чуткой и тонко чувствующей натурой. Доверившись себе, вы поймете, что, имея много всяких недостатков, я не такой уж плохой человек в главном. Я не подлец, не обманщик, и понятие чести для меня не пустые слова. Поэтому, что бы вы ни слышали, что бы вам ни говорили, просто послушайте себя и вспомните мои слова. Мне так важно, чтобы вы поняли это… Ваше мнение обо мне – это самое важное мнение на свете. Если вы будете знать и принимать меня таким, какой я есть, я буду счастлив, потому что я… вы знаете это, я люблю вас!
И сам, взволнованный своими словами, Саша склонился над Наташиной рукой и очень нежно и очень почтительно чуть коснулся ее губами.
Наташа от переизбытка чувств только кивнула, как бы отвечая: «Да, это вы, я верю, я с вами!»
– Я заметила, вы не ожидали увидеть здесь этого господина, родственника Софьи Павловны? – спросила Наташа.
Граф брезгливо поморщился:
– Не только не ожидал, но кое-что мне стало очень и очень понятным, и поверьте мне, понимать это очень грустно.
Задумчиво взглянув на Наташу, как бы не решаясь продолжать, он все-таки продолжал:
– Расскажу я вам, Наташенька, историю, произошедшую со мной не так давно в Петербурге. Очень светскую историю, после которой хочется бесконечно мыть руки и перестать встречаться с доброй половиной человечества – так на душе гадко становится…
История эта была и проста для нравов того времени, и трагична по своей развязке. В тот вечер в N-ком клубе собрались лучшие из богатых повес Петербурга. Отмечался мальчишник офицера Кислярского, на следующий день собиравшегося связать себя священными узами брака. Кислярский был мот и заводила, поэтому на прощание со своей разгульной жизнью пригласил уйму народа. Вечер проходил в мужской, немножко развязной обстановке. Жених превзошел сам себя в различных выходках, не причинявших, однако, особого вреда ни приглашенным, ни окружным местным жителям. Разве что обслуга периодически крестилась и натянуто улыбалась, когда пробка от очередной бутылки шампанского, выстреливая, портила люстру, да хозяин торопливо прибавлял новые суммы к счету за вечер. Граф Орлов также присутствовал здесь – как один из ближайших друзей Кислярского. И щеголеватый родственник Софьи Павловны – известный мошенник-белоручка, однако ни разу еще не уличенный, – стоял у стола, поглощая заливную щуку. Надо сказать, что своими похождениями и ловкими операциями Самойлин вызывал сомнительный, но все же восторг у молодежи. Был здесь и совсем еще мальчик, 19-летний Никита Алексеевич, родственник именитого генерала. Он только недавно приехал из какой-то глубокой провинции на поступление в военное училище и представлял собой абсолютнейший, только что родившийся полевой цветок – чистый, наивный и восторженный. Граф, часто бывавший в доме генерала, очень симпатизировал Никите, отчасти напоминавшем его самого в юности. Он с удовольствием общался с мальчиком, коротко, по-приятельски, и тот, еще не заимевший в столице друзей, был ему очень за это признателен. И даже не так давно доверил свою сердечную тайну: признался графу, что влюбился в некую особу. Особа, по его словам, обладала совершенно неземными качествами и… была старше его. Влюбленность была страстной, на всю жизнь, и (о, блаженство!) особа ему отвечает взаимностью! Юноша, как истинный рыцарь, имени дамы своей до поры до времени не называл. Выглядел мальчик абсолютно счастливым. Граф на всякий случай предостерег его от чрезвычайной пылкости чувств, которые редко принимаются в светских кругах. Однако Никита только отмахивался, повторяя, что его возлюбленная – идеал женщины, что она не похожа ни на какую другую. И граф, видя буквально летающего от своей любви юношу, прекратил изображать из себя учителя.
Он увиделся с Никитой у Кислярского после некоторого перерыва в их встречах и поразился тому, как мальчик изменился. Хмурое, сосредоточенное, какое-то очень повзрослевшее лицо. Нервные жесты. Отрывистая речь. Шумный вечер не оставлял возможности расспросить Никиту о причинах такой перемены, и граф решил дождаться окончания его и увести Никиту к себе. Но, оказывается, у юноши были совсем другие планы…
Вечер, где шампанское текло рекой, а деньги швырялись не глядя, к трем утра начал затихать. Явно перебравшая вина компания, наконец, свалилась у карточного стола: ногами шевелить было уже сложно, а заведенная веселость еще кипела в крови. Хотелось чего-то страстно-безумного, но вот только чтобы можно было не двигаться, а если и двигать, то только чуть-чуть руками, глазами и остатками трезвых мыслей.
Трезвыми в этой компании оставались щеголеватый господинчик, граф Орлов, по причине вообще умеренного употребления вина, и, как ни странно, мальчик Никита. Хотя последний по всем канонам классических трагедий должен был сейчас лежать пьяным в объятиях старших товарищей.
– Никита выглядел предельно сосредоточенным, – грустно вел рассказ граф, вновь переживая тот вечер. – Когда Кислярский предложил компании сыграть в карты, он весь подобрался, глаза заблестели, будто он ожидал именно этого момента. Я еще, помню, удивился, потому что в столице Никита почти не играл, хотя и мог бы. Однажды, составив с ним партию, я убедился, что играет он отменно. Никита объяснил, что дома очень даже любил подобное времяпрепровождение: сосед, бывший игрок, научил его всем или почти всем премудростям карточных игр. Но сейчас Никита выглядел так, как будто делал большую ставку на этот вечер. И в тот момент, наверное, даже сам не подозревал, насколько большую…
– Ну-с, господа! – Кислярский, весело блестя черными глазами, оглядел всю честную компанию, сгрудившуюся у стола. – Во что играем – фаро, винт, преферанс?
– Преферанс, господа, втроем, ставка – 10 рублей вист! – выступил из дальнего угла Никита и сел на свободный стул.
– Эх, славная молодежь подрастает, – хлопнул Кислярский Никиту по плечу. – Как хватил! Ну кто, господа, рискнет по таким ставочкам потягаться?
Я, помню, тогда еще подумал, что, может, Никите в голову стукнула бесшабашная атмосфера вечеринки, и, сказав себе – почему бы и нет? – сел на второй свободный стул.
– Моя стихия! – улыбнулся Андрей Васильевич и сел на третий.
Партия была объявлена – новые карты распечатаны и сданы.
– Я знаю, Наташенька, что, ко всем вашим прочим талантам, вы неплохо разбираетесь в сути игры в преферанс, поэтому поймете, что произошло дальше. В течение первого получаса игры Никите везло, и он выигрывал. Но постепенно счастье, видимо, решило, что не на ту персону обратило оно свое внимание. В погоне за ускользающей из рук удачей Никита все больше горячился и рисковал. В конце концов, он не сыграл мизер, получив две взятки. Затем решился и вовсе на рискованный мизер. Последующий прикуп оказался неудачным, последовало четыре взятки. Стало ясно, что он крупно проигрался.