Мы уселись в кружок, поставив в центр зажженный фонарик. Со стороны мы, наверное, напоминали шайку разбойников, обдумывающих в своем подземелье план очередного рейда. Меня слушали с настороженным недоверием, но не перебивали. В тот момент было очень важно, чтобы они приняли мои слова на веру. У нас не было времени на пустые споры о том, что возможно, а что нет. В рассказе я особенно подчеркнул тот факт, что найти их мне удалось при помощи «нервных узлов» в пещерах. Не будь их, и я блуждал бы наугад до тех пор, пока не свалился бы от голода и усталости. Я объяснил принцип, по которому работали каменные конусы, предупредил о необходимости действовать быстро и эффективно.
— Вы знаете, как выглядит Гриша, вы можете представить его, вызвать в памяти образ. Этого должно быть достаточно, чтобы его найти. Кто хочет попробовать?
— Я попробую, — сказал худой. — Кому как не мне сына искать?
— Хорошо. Идемте, я вам покажу.
Мы подошли к стене. Прямо перед нами с ее черной поверхности выпирал большой узел сплетенных каменных веревок.
— Вот эта штука, — сказал я. — Нужно приложить к ней руку, и вы увидите все, что происходит в пещерах. Не важно, что нет света, можно обойтись без него. Просто приложите руку и думайте о сыне. Вы его увидите.
Мужик кивнул и шагнул вперед. Несколько секунд он смотрел на конус, потом повернулся ко мне.
— Меня Лаврентий зовут, — сказал он и неожиданно протянул руку.
— Андрей, — оторопело представился я и пожал ее.
Лаврентий отвернулся, глубоко вздохнул и вцепился в каменный выступ. Со стороны процесс подключения выглядел страшновато. Лаврентий, казалось, сам превратился в камень. Он застыл и, кажется, даже перестал дышать. Ни одна жилка не дрогнула на его лице, ни малейшего движения. Мы молча наблюдали за ним, боясь говорить вслух. Он простоял так довольно долго, потом внезапно обмяк, глубоко вдохнул и отступил назад.
— Я видел его! — возбужденно заявил Лаврентий. — Гришка там!
— Где? — спросил Гена.
Лаврентий посмотрел на него, потом на меня и сказал:
— Не знаю. Можно как-то определить место?
Я неуверенно кивнул.
— Можно попробовать. Только для этого надо хорошо запомнить дорогу.
— За это не волнуйся. Я с молодости откуда хочешь выведу.
Он внимательно выслушал мой рассказ о способе ментального перемещения по подземелью. На этот раз недоверия в его взгляде не было. Когда я закончил, он снова подошел к стене и, не говоря ни слова, решительно прижал руку к выступу.
— Страшно, мужики, — прошептал тот, чьего имени я не знал. — Аж жуть берет! Это ведь нездешнее все. Верно?
Он посмотрел на меня.
— Не знаю. Думаю, такое вполне возможно.
— Вот-вот. И я думаю. А ну как эта штука взлетит и нас с собой прихватит. В космос. И погибнем мы в совершенно безвоздушном пространстве. Задохнемся.
Я задумался. До сих пор я воспринимал пещеры, как нечто земное. До крайности странное, необычное, но земное — свое. Этот человек заставил меня взглянуть на все под другим углом. И он прав. Я уверен, что прав!
Нездешнее. Чужое. Бесконечно чуждое. Я, дурак, полагал, что смог открыть тайны этого места, но все мои открытия не более чем игра обезьяны с компьютером. Бог знает, к чему это приведет.
— Сваливать отсюда надо, — заключил Гена. — И чем быстрее, тем лучше.
Лаврентий отнял руку от конуса и обернулся.
— Пошли, — сказал он и решительно направился к одному из выходов.
Не задавая вопросов, мы похватали вещи и поспешили за ним.
Это было бесконечное блуждание. Пещеры сменяли одна другую, сливаясь в нашем восприятии в сплошную цепь коридоров, полостей, ниш. Почти в каждой из них Лаврентий останавливался и, прикоснувшись к каменному конусу, застывал на несколько минут. Казалось, он совсем не чувствовал усталости. Возможно, желание найти сына было настолько сильно, что это странное место подчинилось его воле и, вместо того, чтобы отнимать силы, послушно следовало его приказам. Не знаю. И никто не знает. Мы все шли и шли, и все новые коридоры открывались один за другим.
Я едва держался на ногах. Мы не разговаривали, покорно следуя за Лаврентием, раздавленные, переваренные каменными кишками тоннелей. Очень хотелось спать, и я едва не засыпал на ходу. Меня подталкивали вперед, и некоторое время я шел дальше, пока усталость вновь не наваливалась неподъемной ношей. Постепенно я утратил ощущение движения, мне начало казаться, что мы топчемся на месте, совершая какой-то странный изматывающий ритуал.
Я пришел в себя от громких криков. Кричал Лаврентий. Гена, кажется, тоже кричал. Они столпились в углу очередной пещеры, пригибаясь, чтобы не стукнуться о низкий потолок. Я встал с пола и, покачиваясь, подошел к ним. У самой стены лежал парень и равнодушно смотрел на нас, щурясь, когда свет фонаря попадал ему в глаза.
— Гриша! Гриша, сынок! — кричал Лаврентий, теребя его худое плечо. — Это папа! Мы тебя нашли!
Парень не отвечал и не шевелился. Только щурился и по-собачьи скалил зубы.
— Гриш, вставай, — сказал Гена. — Давай, парень. Давай, поднимайся!
— Нужно водой на него полить, — предложил незнакомый мне мужик. — Холодной. Помогает.
Лаврентий все продолжал звать сына заунывно и монотонно. Если бы у меня хватило сил, я бы его ударил. Нервы натянулись до предела. Гена открыл фляжку и осторожно полил Гришке на щеку. Тот зажмурился, судорожно вздохнул и посмотрел на него сонными, совершенно пустыми глазами.
— Встать можешь? — спросил Гена.
Парень неуклюже завозился. Поддерживаемый под руки, он с трудом поднялся, немного постоял, покачиваясь, словно пьяный, а потом колени у него подогнулись, и он повис у них на руках.
— Гриш, что с тобой? — запричитал Лаврентий. — Тебе плохо? Может, ты пить хочешь? Давай, сынок, пойдем. Тебя к врачу надо!
Гришка, казалось, не слышал. Он закрыл глаза и совсем обмяк. Этот парень напомнил мне моего племянника, месячного карапуза, напившегося молока. Такой же блуждающий, бессмысленный взгляд. Тот так же повисал на руках, и ему было все равно, что творится вокруг и что с ним будет. Казалось, что Гришка снова превратился в маленького ребенка, будто что-то стерли у него внутри, оставив только оболочку.
Станет ли он когда-нибудь прежним, или процесс необратим?
— Лаврентий, переждать нужно, — сказал Гена, осторожно положив ему руку на плечо. — В таком виде он не ходок, а тебе еще дорогу искать. Отдохнем, поспим. А потом пойдем.
— Отличная мысль, — поддержал я.
Лаврентий посмотрел на меня с таким презрением, будто я предложил ему бросить сына. Я невольно отступил, испугавшись, что он меня ударит. Гришка висел на руках и пускал пузыри. Он был в сознании, но сознания в нем оставалось не больше, чем в кабачке.
Лаврентий перевел взгляд на Гену. Тот молчал.
— Ладно, — сказал он, наконец. — Передохнем.
Он уселся на полу, устроив голову сына на коленях. Я опустился на четвереньки, потом лег на бок, подтянув ноги к животу. Пол был холодным, но лежать на нем, лежать, не двигаясь и никуда не торопясь, было настолько хорошо, что о мелких неудобствах я даже не думал. Сонно моргая, я видел, как садятся остальные. Потом глаза закрылись, и я провалился в глубокий, без единого сновидения, сон.
Меня разбудил Гена.
— Вставай, — сказал он. — Пора.
Я неуклюже поднялся. Не знаю, сколько длился наш отдых, но мне передышка явно пошла на пользу. Голова больше не болела, меня не шатало из стороны в сторону, мысли прояснились. Остальные уже были на ногах. Лаврентий стоял у стены, прижав руку к каменному конусу, рядом с ним — Гришка. Парень повернулся ко мне спиной, и я не мог видеть его лица, но опущенные плечи и склоненная набок голова говорили о том, что он еще далек от полного исцеления. Но хотя бы держался на ногах, а это уже хорошо.
Лаврентий простоял несколько минут, потом тряхнул головой и повернулся к нам. Под глазами у него темнели круги. Они и худоба, теперь ставшая еще более явной, придавали ему изможденный вид мученика.
— Пошли, — сказал он.
И мы пошли.
Лаврентий шел первым, держа сына за руку. Гена замыкал цепочку. Только теперь я понял, что оставил в пещере кислородное оборудование и каску, но о возвращении не было речи. Мне было все равно. Хотелось только одного — выбраться. Возможно когда-нибудь, кто-то или что-то, спустившись в подземелье, обнаружит странные артефакты, оставленные неизвестными, но разумными существами. Заинтересуются ли они? Или сами окажутся пленниками каменного лабиринта? А сколько их уже побывало тут до нас? Может быть, где-то рядом есть следы другого разума? Чужого, бесконечно чуждого, который нам не дано представить.
Инопланетянская ересь. Я впадаю в инопленетянскую ересь.
Лаврентий сдавал. Он теперь говорил гораздо тише и шел совсем не так решительно, как раньше. Все дольше он задерживался возле «нервных узлов» и все менее уверенно совершал очередной выбор. Наверное, все дело в силе желания. Когда он искал сына, оно было настолько мощным, всеобъемлющим, что спасало его от иссушающего действия каменных проводников. Но желание выбраться отсюда теперь, когда Гришка уже был рядом, оказалось значительно слабее. Если бы я был философом, то обязательно бы порассуждал на эту тему.
В очередной пещере я остановил его.
— Теперь я. А ты отдохни.
Лаврентий не возразил, и в его глазах я прочитал благодарность. Он отошел в сторону — пришел мой черед подключиться к этой непостижимой нервной системе. И вновь это забытое ощущение полета через темноту; замелькали комнаты и коридоры, повороты, развилки, и вдруг я увидел пещеру. Ту, первую пещеру, с которой все началось. Ту самую, из которой был только один путь — наверх. Но теперь там появился и другой. Я знал это наверняка. Знал я и то, что, каким-то образом, этот путь делаю я сам. Прокладываю его через свернутое в клубок пространство, через пустоту, возможно даже через другую Вселенную. И мой проводник — желание выбраться, затмевающая все потребность найти выход.