Сердце Эммы колотилось. Другой Щит не помешал мы в свете этих новостей. Она не могла рисковать возвращением в Коллегию с публичным выбором на службу, а Эли будет рад не возвращаться в общежитие Щитов.
— Да, — она опустила ладони на колени. — Да, думаю, это хорошая мысль.
Наверное, ей повезло, что она не видела лицо Микала.
После прекрасного чая Дориан оставил ее в библиотеке, в одной из нескольких комнат, которые он не переделывал с тех пор, как отец дал ему дом и магию. Комната сохранилась или потому, что Чилду не нужно было меня, или он редко проводил время за редкими текстами, которые сочинял. Эмма не видела смысла разгадывать эту загадку.
Комната была в два этажа высотой, на потолке были греческие боги среди бледных нимф, библиотека была из темного дерева с удобной кожаной мебелью, что принадлежала отцу Дориана, в камине горел огонь, бордовые шторы закрывали от света дня. Она вдыхала запах бумаги, пыли, старой кожи, магии, ее плечи стали легче. Другой Главный взрывался от любопытства, и она рассказала ему столько, сколько осмелилась. Слухи, что он пустит, отлично запутают ее врагов.
Микал хотя бы дождался, пока они останутся одни.
— Еще один Щит, моя Прима?
Она отвернулась от полки, «Principia Draconis» была в ее руках. Том был в кожаной обложке, ему не хватало блеска Уилсона, но это не имело значения. Уилсон только подчистил архаизмы.
— Думаю, это мудро, раз герцогиня Кентская и ее палач вовлечены в дело. И мне интересно, где заговорщики получили деньги.
— Вы можете доверять Щиту с его службы?
— Чилд верен.
«Он потеряет много из-за законов о содомии, так что другим быть не осмелится».
— А Эли умелый, насколько я помню. Лучший в классе в свое время в Коллегии, как и ты был. Разве ты не хотел, чтобы я добавила себе Щиты?
Он притих, но подбородок был упрямо выпячен. Эмма вздохнула и понесла книгу к своему столу. Том был размером с ее торс, был ужасно тяжелым. Микал дал ей пройти два шага, а потом забрал книгу из ее рук. Удивленный весом, он выдохнул, отпрянул и развернулся. Она шла за ним, ее юбки приятно шелестели.
Сияние, что она ощутила перед Приливом, проснувшись в его руках и ощущая спиной его грубую кожу, пропало.
«Я — Главная, — напомнила она себе. — Это его долг. Я не должна вести себя глупо из-за этого».
И все же.
— Микал…
— Ничего. Если он умелый, — книга ударилась о столик из розового дерева, и Эмма скривилась.
— Это Великий текст, Щит. Не испорть его.
— Обязательно. Если вы постараетесь не ранить себя.
— Я возьму дополнительный Щит, Микал. Того, кто будет служить мне, а не Чилду, и того, кто умеет сдерживаться и слушаться, — она убрала ненужную вуаль, но она и без того была в стороне. — Может, он покажет тебе, что это ценится.
— Может, — он отвернулся. — Он тоже будет делить ваше ложе, Прима?
«Вот так? — миг тишины был таким глубоким, словно книги задержали дыхание, ожидая удар. Жар поднимался по горлу Эммы, пятнал ее щеки. Он тоже назвал ее потаскушкой? Она ожидала этого от Хастона. — Я Главная. Твои правила ко мне не применяются».
Но это не смягчало удар. Почему ее волновала мысль Щита?
«Потому что он не просто Щит, Эмма. Это Микал, и ты, наверное, слишком уж ему благодарна за спасение своей жизни и убийство Кроуфорда».
Она взяла себя в руки, глубоко вдохнула и опустилась на стул. Ладонь в перчатке скользнула по обложке книги, и два замка на томе раскрылись. Позеленевшие от старости, они разлетелись, словно не собирались больше застегиваться. Сила магии поднялась, и левая ладонь Эммы впилась в книгу, что стала скользкой, как угорь, проверяя ее волю. Книга быстро сдалась, ведь все книги хотели, чтобы их прочли.
Когда она убедилась, что книга поняла, кто главнее, она осторожно перевернула тяжелую обложку. Толстые страницы зашуршали.
— Прима, — Микал звучал странно сдавленно. — Я…
«Хочешь извиниться? Это будет означать, что я приняла оскорбление, еще и от Щита».
— Я не хочу тебя слышать, — глаза в слезах смотрели на книгу. Чернила извивались, стало видно слова. Змеиные иллюстрации двигались, как вода, в пределах страницы. Она склонилась и выдохнула запрос страницам.
— Вортис-с-с, — имя перешло в шипение, страницы зашелестели быстрее. Поднялся жаркий ветер, коснулся ее волос, скользнул по всей библиотеке. Шторы затрепетали, бумага на большом столе у камина шуршала, ведьмины огни в бронзовых клетках шипели и стали красными. Тяжелая масляная картина отца Чилда над камином хмурилась, на черном плаще, в котором был мужчина, побежали золотые следы символов.
Страницы замедлились, книга запела, словно проснулась. Страницы замерли, и Эмма отклонилась, смаргивая горячую соленую воду. Ее горло сдавило.
Вспышка гнева и боли стала льдом. Холодный металлический палец скользил по ее спине. Она дважды сглотнула, кашлянула, но не от боли, а от другой эмоции.
Две страницы. На левой стороне была гравюра большого черного змея с тремя крыльями и множеством рогов, он обвивал холм с белой башней. Справа мелким почерком уместились слова, еще помнящие перо, что их написало. Они сливались, пока она не сосредоточилась, а потом стали четкими. На вершине страницы задрожал золотой лист, и появилось слово.
«Вортис» не было личным именем. Все тело Эммы дрожало, серьги покачивались, ударяя по щекам. Камея на горле потеплела, и она смутно слышала, как дверь открылась, Микал что-то сказал. Ее память пропала, книга говорила с ней на древнем языке, ее губы двигались, мир вокруг притих, золотая пыль висела, ведьмины огни замерли, перестав шипеть.
Она редко молилась, лишь в определенные моменты, и волшебниц гнали из каждой церкви, римской англиканской и прочих. Но она была набожной, и Эмме казалось, что пока молиться.
«Вортис круца эст», — прошипела Мехитабель.
Книга захлопнулась, замки закрылись. Эмма моргнула. Ее щеки были в соли, желудок урчал. Сколько времени она потеряла, глядя на страницы, пока Текст притуплял ее интуицию и разум, говоря с ней?
Ладонь Микала сжала ее плечо.
— Вы у Чилда на улице Титэ. Почти Прилив, — он звучал пристыжено?
Какое ей дело?
У двери стоял другой Щит. Темноволосый, немного ниже Микала, но шире в плечах, нож открыто висел на его бедре, его глаза закрылись. Его черты были ровными, и она поежилась, просыпаясь, его глаза открылись. Он склонился, сжав губы. Он выглядел как солдат, хотя Чилд, в своей раздражающей манере украшать, дал ему блестящую жилетку поверх хорошей белой рубашки с высоким воротником. Его одежда была хорошей, даже хотя сапоги выглядели ужасно непрактичными.
Она мгновение не помнила, чем или кем была. Это пришло к ней, и она поежилась снова. Пальцы Микала сжались. Ей не требовалась боль, чтобы прийти в себя, хотя герцогиня Кентская вдруг стала довольно мелкой проблемой.
«Вортис круца эст».
Или, если говорить не шипением змея:
«Вортиген вернется».
Глава двадцать пятаяТрокмортон, полагаю
Не удивительно, что знакомый Зига Беккер жил недалеко от пристани Трашнидл, в гадкой дыре, где воняло капустой и джином, но было чище, чем ожидалось. С бодрыми ругательствами на немецком Зигмунд хлопнул юношу по спине, и получились очки из пива.
Беккер был худым, в традиционных красных нарукавниках грузоманта и шерстяной шапке в елочку, тяжелых ботинках и с широкой улыбкой без левого клыка. Наверное, он тоже ненавидел заклинателей зубов или не мог себе такого позволить. Клэр подозревал, что почти все деньги юноши уходили на его больную мать в шали, которая шуршала между одной кроватью и древней печью, тыкала котелок с чем-то кипящим и смотрела на единственного выжившего сына мутными глазами. Женщина не говорила на английском, но Беккер родился в Лондинии, ему повезло больше. Если бы он родился в Германии, здесь им было бы сложнее, и они голодали бы.
— Линдорм, — сказал Беккер, он стоял, потому что предложил Клэру единственное кресло. Валентинелли стоял у двери, разглядывал ногти, комната была слишком маленькой для четырех мужчин и старых женских юбок — Ja. Чуть больше двух недель назад только открылся, делает доставки, — его акцент был смесью языка его матери и песней в нос, как делали на пристани. — Мы удивились. Но они хорошо платили пруссам, и товар разгребали. Никто не стал бы сидеть просто так, без выгоды.
— Что они платили? — Клэр осторожно устроился. Кресло было удивительно хрупким, а пол — кривым.
— Два шиллинга за один, больше за больше. Хепс на Мокгейле принес им ящики и получил целый фунт. Все оживились. Все пытались продать кусочек металла, который можно было назвать прусским, — лицо Беккера скривилось, он снял шапку и почесал голову. — И я пытался. Но законно.
«О, конечно. А я — жилетка обезьяны».
— Уверен, вы действовали по закону. И после двух недель и нескольких дней Линдорм закрылся?
— Ага. Прилив прошел, а потом — бац! Пропал, как рыба в море. То место странное. Мы ощущали что-то не то, да, и там был мант. Большой, не грузчик или корабельная ведьма. Там была магия лорда. Сильная.
— Любопытно. Кто теперь покупает прусские конденсаторы?
— Никто. Некоторые господа готовы волосы рвать в ожидании; некоторые говорят, что они во Франции, другие — что задержались по пути, еще один или два говорят, что их задерживают прусские фабрики. И потому французы стараются сейчас продавать свое, раз прусские не приходят.
Клэр прикрыл глаза, тонкие пальцы сцепились под длинным гордым носом. Зигмунд мечтательно смотрел на котелок в печи, фрау Беккер что-то пробормотала и угрожающе помахала деревянной ложкой, сделав шаги в его сторону.
Зигмунд тяжко вздохнул.
Клэр обдумывал историю юного Беккера.
— Вы случайно не знаете, куда Линдорм продавал конденсаторы?
— О, это просто, — худая грудь Беккера выпятилась, он сунул большие пальцы под нарукавники. — Он нанимал грузчиков, чтобы чарами разгрузить повозку и телеги. Два дня переноски грузов к Сэнт-Кэт были оплачены как четыре дня работы. Там большой склад, угольно-черный.