Тут его тон стал заунывным:
– Вот и все немногочисленные действительно важные вопросы, которые нужно решить, и все будет закончено. Но они осуждены потонуть в массе неважного… материала. – Он произнес это слово с отвращением, усиленным ощущением невозможности придумать что-нибудь еще более выразительное. – Да, для детективного романа, где требуется закамуфлировать важные вещи, это нагромождение сошло бы – хотя, должен сказать, я считаю, что можно придумать и более интересные формы камуфляжа…
Сэр Ричард внезапно встрепенулся.
– Право, Джервейс, если и есть на свете что-то, чего я терпеть не могу, так это детективные рассказы, в которых один из героев излагает свои взгляды на то, как нужно писать детективы. Как будто мало того, что детектив у нас такие рассказы почитывает (ну, без этого-то не обойтись)…
Волна непреодолимой ярости накатила на инспектора.
– Это вы отходите от главного! – хрипло проревел он. – Проблема не в том, как было совершено убийство, хоть и это тоже важно. Проблема в том, чтобы понять, кто его совершил.
– Но ведь нам это известно, правда? – сказал Фен с нарочитым ехидством.
Инспектор замолчал. Казалось, он мобилизует свои силы для титанического противостояния столь оскорбительному намеку. Его нижняя челюсть отвисла, кровь прилила к порозовевшим щекам. Но наготове не оказалось подходящих словесных приемов, и, нехотя оставив мысль скорчить мину пооскорбительней, он решил прибегнуть к неуклюжей иронии намеков.
– Может, вы знаете, сэр? – выдавил он.
– Да, я знаю, – просто ответил Фен.
Сэр Ричард мгновенно стал самим воплощением грубовато-добродушного, дружелюбного здравого смысла:
– Чепуха, Джервейс!
– Я действительно знаю, – простонал Фен, войдя в роль человека, считающего, что коллеги вечно его не понимают. – Я знал это уже через три минуты после того, как вошел в ту комнату.
– Три ми!.. – Любопытство боролось с негодованием в мозгу сэра Ричарда и внезапно одержало победу. – Ну, и кто же?
– Хм!
Сэр Ричард воздел руки ладонями кверху в традиционном жесте разочарования.
– Боже милостивый! – воскликнул он. – Опять мистификация, надо думать, и мы об этом так и не узнаем до конца последней главы.
– Ничего подобного, – высокомерно сказал Фен. – Это дело еще не завершено. Просто я не могу понять, почему этот человек это сделал.
– Святые угодники! Разве у нас не достаточно мотивов?
– Это все сексуальные мотивы, мой дорогой Дик. А я не верю в crime passionnel[79], особенно когда страсть оказывается, как в данном случае, в основном чувством досады. Деньги, месть, безопасность – вот вероятные мотивы, и я должен найти один из них. Да и, сказать начистоту, некоторые детали – возможно, несущественные – все-таки пока у меня ни с чем не вяжутся.
– Ну, что ж, какое облегчение, – проговорил инспектор с внезапной напускной веселостью, никого не могущей ввести в заблуждение. – Я думаю, – добавил он осторожно, явно опасаясь возражений, – что мы теперь должны повидать мистера Феллоуза.
(Сим проявлением инициативы он, кажется, все же несколько себя утешил.)
– Он скоро встанет, – сказал Николас, появившийся как нельзя более кстати при последних словах инспектора. – В данный момент он, не без моей помощи, добился жестокой и исправно повторяющейся рвоты. Не умеет он пить! Спросить меня – так его вообще не следует допускать до спиртного или, по крайней мере, строжайше в оном ограничивать.
Он одарил присутствующих благожелательной улыбкой, казалось, ища поддержки в этом начинании.
– Можно осведомиться, как у вас продвигается дело?
– В данный момент говорить об этом преждевременно, – ответил сэр Ричард, – мы продвигаемся, но в какую сторону… Пока на нашем пути не встретилось ничего достаточно серьезного, чтобы сообщать о конкретных результатах.
– Вы все еще придерживаетесь этой абсурдной версии о самоубийстве?
– А вы, выходит, не согласны? – понизив голос в конце фразы, инспектор превратил ее из вопроса в утверждение, которое Николас принял безоговорочно.
– Смешно даже вообразить такое. Изольда была богата, а кроме того, ей только что удалось создать обстановку, чреватую самыми неприятными последствиями – откопать золотую жилу для стравливания всех и вся. Для нее бросить все это сейчас – означало бы поступиться всеми своими принципами. «Все, чтобы причинить боль» – как мог бы сказать Гамлет. – Он тщательно взвесил этот парафраз, раздумывая, стоит ли метать бисер в присутствии людей, которым не посчастливилось обладать интеллектом, сопоставимым с его собственным. – Разумеется, она не променяла бы столь щедро открывшиеся перед ней возможности насолить окружающим на перспективу «попасться в плен к невидимым ветрам и беспрестанно вокруг Земли носиться в их яростном бурленье»[80]. Рэйчел, Джин, Дональд и Роберт – все были у нее под каблуком, если не под юбкой, смешавшись в унизительной путанице. Боюсь, это было убийство, мотив которого – либо деньги, либо секс.
– Фен, – сказал сэр Ричард, – только что отрицал, что секс может быть мотивом преступления.
– «К убийству так же близко сладострастье, как дым к огню»[81], – изысканно ответил Николас и добавил: – Избитое сравнение.
– Прошу прощения, сэр?
– Цитата из «Перикла», инспектор: непристойной пьесы о притоне разврата, написал ее некто Шекспир – не сомневаюсь, вы что-нибудь да слышали о нем!
Сэр Ричард несколько поспешно прервал его:
– А деньги? Девушка была богата?
– Да, скучнейшим, предсказуемым образом… Думаю, ее доход был около двух тысяч в год. Наследница – ее сестра, Хелен. И в продолжение этой темы, возможно, я должен упомянуть, что Изольда сообщила Хелен на вечеринке прошлой ночью о своем намерении в скором времени поехать в город, чтобы изменить завещание.
– Черт возьми, на что вы намекаете? – сказал Найджел.
Николас отмахнулся от него.
– Ох, уж эти мне неверно понятые порывы благородного шевалье, Найджел (как, несомненно, известно инспектору, это слово изначально означает любовь к лошадям), – так вот, эти порывы совсем ни к чему.
Инспектор быстро перевел на него неприязненный взгляд.
– Вы готовы подтвердить это под присягой, сэр?
«Это у него условный рефлекс, – подумал Найджел, – на любое скандальное заявление, такой же, как у собак Павлова, – слюноотделение при звуке колокольчика, возвещающего обед».
– В отличие от вас, инспектор, – с насмешливой серьезностью произнес Николас, – я не делаю различия между простой правдой и правдой под присягой. К тому же я – агностик по складу ума. Так что и клясться-то мне нечем, не покривив при этом душой.
– Никаких основных философских принципов? – саркастически вставил Найджел.
– Кроме того основного философского принципа, что не существует основных философских принципов, других у меня не имеется, – невозмутимо ответил Николас. – Однако мы смущаем нашего доброго инспектора. Вы можете считать, инспектор, что я подслушал этот разговор.
– Кто-нибудь еще присутствовал при этом, сэр?
– Бесчисленное множество других людей «присутствовали», инспектор. Но слышал ли кто-нибудь из них то, что слышал я, с уверенностью сказать не могу.
В этот момент Фен, критически рассматривавший себя в зеркале в противоположном углу комнаты, обернулся и направился в их сторону решительными шагами.
– Вы ведете себя по-идиотски легкомысленно, – напал он на Николаса. – Ответьте мне на один вопрос: что вы с Феллоузом делали этим вечером в не принадлежащей ни одному из вас комнате?
Ироничное превосходство Николаса мгновенно улетучилось.
– Мы слушали радиоприемник, – смущенно ответил он. – У Дональда нет приемника, а хозяин комнаты уехал, вот мы и воспользовались этим.
– За все это время кто-нибудь из вас выходил из комнаты? – тон Фена стал угрожающе официальным, и эта пародия на тон инспектора ничего хорошего не предвещала.
Николас сконфуженно потер нос.
– Нет, – сказал он с удивительным лаконизмом.
– Вы слышали выстрел?
– Едва-едва. В это время передавали «Жизнь героя». Хотя окна были открыты, звук был не таким громким, чтобы вздрогнуть от неожиданности.
– Боже правый, дружище. Не хотите ли вы сказать, что слушали эту вещь с настежь распахнутыми окнами?
– Ну, – смущенно ответил Николас, – было жарко.
– Вы слушали радиоприемник при открытых окнах, – произнес Фен. – О, мои ушки и усики! – добавил он, отбросив официальный тон. Инспектор воззрился на него с вежливым изумлением. – Наконец-то. Могу я спросить, а что было до «Жизни героя»? – поинтересовался он на этот раз с елейной учтивостью.
Николас как будто удивился:
– Увертюра к «Мейстерзингерам»[82], насколько я помню.
– Увертюра к «Мейстерзингерам»! Прекрасно. Прекрасно! – потер руки Фен, внезапно став похожим на педагога. – Восхитительная работа, восхитительная, восхитительная.
– Честно говоря, сэр, мне думается, вряд ли… – начал было инспектор, но Фен прервал его:
– Я все время подозревал это. Нет, нет, дорогой мой, не с вашей способностью к аргументации. Метод, метод! Наконец-то он у нас в руках. – С этими словами он упал в кресло в состоянии еле сдерживаемого экстаза и, казалось, заснул.
– Думаю, – сказал инспектор, – что мистеру Феллоузу стало получше.
В ответ на это Николас послушно двинулся к двери.
– Одну минутку. – Фен неуклюже повернулся в кресле и чуть помедлил, обдумывая что-то. – В котором часу вы затемнили окна?
– Незадолго до того, как услышали выстрел, кажется.
– Это сделали вы или Феллоуз?
– Я затемнял окна на этой стороне, а Феллоуз – со стороны внутреннего дворика.
– Вы не заметили ничего необычного в это время?
– Нет, к тому моменту уже сильно стемнело.