– А пока, – с неожиданной агрессией повторил Дональд, – каким боком, черт побери, вас это касается? Вы не из полиции.
Фен вскочил с места; он возвышался над Дональдом, как океанский лайнер над буксиром.
– Вы, – проговорил он, – самый слабоумный, низкий, безмозглый трус из всех, кого только мне подкидывала моя злосчастная судьбина. И, что еще хуже, с каждым часом становитесь все более слабоумным, низким, безмозглым и трусливым. С сожалением вынужден признать, что вы – хороший органист и хормейстер. В противном случае колледж вряд ли терпел бы вас так долго. Несколько раз я пользовался своим влиянием, чтобы вас за вашу лень не вытолкали взашей. А теперь у вас хватает наглости спрашивать меня, какое право я имею пытаться по мере сил выяснить обстоятельства этого дела. Пожалуй, лучше уж я предупрежу вас здесь и сейчас: если вы будете по-прежнему следовать избранной вами идиотской стратегии, упорно утаивая сведения, то окажетесь в тюрьме – и поделом. Уж на этот раз я вас выручать не стану.
Дональд побледнел.
– Да пропадите вы пропадом! По какому праву вы так со мной разговариваете? Да я счастлив буду убраться из этого места – с его замшелыми традициями, пошлыми умами и университетскими шишками. И не воображайте, будто ваши угрозы хоть что-то для меня значат – могу вас заверить, здесь вы просчитались! – Он смерил Фена свирепым взглядом, повернулся и вышел.
Найджел, вошедший к концу этой неожиданной и неприглядной сцены, тихо присвистнул.
– Ндаа… – сказал он. – Твоя инвектива не осталась без ответа.
Фен весело ухмыльнулся.
– Боюсь, с моей стороны это представление было игрой и расчетом от начала до конца, и своей целью оно имело нечто совершенно рациональное. Может быть, мне и не стоило этого делать, – с видимым сомнением заключил он. – И все же, не исключено, оно сослужит свою службу.
– Дональд на страже своего ущемленного достоинства всегда немного смешон, – фыркнула Шейла. – Он придет в себя через полчаса или около того. – Она зевнула и потянулась.
– А теперь, – сказал Фен, обеспокоенно озираясь по сторонам, – мне необходимо повидать мисс Уэст, пока опять не началась репетиция. Найджел, будь паинькой и принеси мне еще этой гнусной бурды, – попросил он, указывая на свою высокую пивную кружку. С этими словами он решительно направился в сторону Рэйчел, о чем-то разговаривавшей с Робертом.
– Надеюсь, вам не слишком надоела эта репетиция, – сказал Роберт. Его глаза поблескивали за стеклами очков.
– О, напротив, она кажется мне завораживающей, – ответил Фен, – и непостижимой.
– Непостижимой?
– В этой пьесе, как в очень немногих литературных произведениях, есть моменты, которые можно объяснить только присутствием божественного вдохновения. Обычно мы в состоянии легко проследить за довольно кропотливым и механическим процессом авторской мысли. Но вдруг, совершенно помимо этого процесса, возникает нечто неожиданное, непостижимое и в то же время бесспорно верное – вот что я имею в виду.
– Приемы, приемы! Набор хитрых приемов, и более ничего, – усмехнулся Роберт. – Я собираюсь в ближайшее время взяться за еще одну пьесу, которая, надеюсь, будет лучше этой – или хотя бы не столь плоха.
– Еще одну? – задумчиво спросил Фен.
– Как только покончу с этой. И уж в следующий раз она пойдет в Лондоне, при всем параде! Надеюсь, это удастся. На самом деле я в этом уверен, раз уж на то пошло. Даже при многолетнем опыте никогда наверняка не знаешь, когда пишешь какую-то вещь, что из нее выйдет на практике. – Под сдержанным безразличием в его голосе звучали нотки фанатизма, побудившие Фена спросить:
– Ради чего, главным образом, вы пишете?
– Ради денег – и чтобы произвести впечатление; ради этого, сдается мне, пишет большинство мужчин – даже самые великие писатели, – с улыбкой ответил Роберт. – Создание Произведений Искусства, – ему удалось передать интонацией, что эти слова следует написать с большой буквы, – редко входит в их планы. Незаурядные художники, как правило, заведомо не знают, что такое искусство или красота. Почти все они без исключения безнадежно плохи как критики; писателям неизвестны элементарные вещи о музыке, а музыкантам о писательстве, художники ничего не смыслят ни в том, ни в другом, так что и быть не может, чтобы они стремились к красоте. Вероятно, она просто зарождается иногда случайно, как жемчужина в раковине.
Последовала короткая пауза. Затем Фен энергично кивнул.
– Я с нетерпением жду, – сказал он, – вечера понедельника. Удается ли вам справиться без Изольды?
Роберт, казалось, смутился.
– Боюсь, мои слова прозвучат бесчувственно, но теперь, без Изольды, у нас дело спорится. Ее привычка к сколь неумному, столь и настырному критиканству становилась невыносимой. Я не против, чтобы мои пьесы критиковали, если это критика с правильных позиций. Но она, бедное дитя, никогда не понимала самого важного в пьесах, а просто бранила все, идущее вразрез с ее вкусами, воспитанными коммерчески успешной драматургией. И, что всего хуже, бранила публично и оскорбительно. Это перерастало в нешуточную неприятность.
– Соглашусь, – заметила Рэйчел, – но при этом мне кажется, что все преувеличивают вредоносность Изольды, особенно после того, как услышали о ее смерти. В конце концов, она была всего лишь одной из тех многочисленных утомительных личностей, которых Провидение почитает нужным ниспослать миру в наказанье.
– Совершенно согласен с вами, – сказал Фен. – Налицо слишком много двойственности в показаниях. Это очень раздражает, – вздохнул он. – Все с таким усердием бросились рассказывать полиции, как они не любили ее – чтобы, как мне кажется, при помощи своего рода изощренного двойного блефа отвести от себя подозрение, – что невозможно выделить более тонкие и важные оттенки мнений о покойной…
– Детективы всегда обсуждают преступление с подозреваемыми в такой беспристрастной и информативной манере? – осторожно спросил Роберт.
– Это sine qua non[138], – весело ответил Фен. – Предполагается, что в процессе разговора они выдадут свои истинные чувства. Но разве вы считаете себя подозреваемым?
– Ну, – натянуто произнес Роберт, – предположим, я мог выбежать из уборной, застрелить девушку, прибежать обратно и появиться снова в нужный момент.
– Вынужден вас огорчить, – ответил Фен, – по причинам, о которых мы уже говорили, вы не могли совершить ничего подобного. Вас абсолютно не в чем обвинить.
– Не сказал бы, что чувствую облегчение, поскольку никогда не относился к этому всерьез. Но хорошо, что все выяснилось, – проговорил Роберт, словно ставя точку в этом деле и задвигая папку с ним в дальний угол сознания.
– А как насчет меня, – спросила Рэйчел, – я тоже вне подозрений?
– Смотря по обстоятельствам, – любезно откликнулся Фен. – Что вы делали во время преступления? – Теперь он взял строгий тон.
– Сжальтесь, сэр, я была в кино, где размышляла о слабостях мужского пола!
– Да? – удивился Фен. – А я-то надеялся, что кто-нибудь из Северного Оксфорда поручится за вашу непогрешимость.
– Это все из-за меня, – повинился Роберт. – Моя рассудочность и тщеславие не позволили мне догадаться, что этот поход в гости был лишь предлогом, чтобы убежать от меня.
– Инспектор, – продолжила Рэйчел, – ужасно подозрительно отнесся к этому факту. И что еще хуже, я ни за что на свете уже не вспомню, какой это был кинотеатр – просто зашла в первый попавшийся – и какой фильм там шел. Во всяком случае, я не обращала на него внимания и не уверена, смогла ли бы даже сказать, о чем он был. Этот инспектор, очевидно, принадлежит к числу тех, кто идет в кино на определенный фильм, приходит точно к началу и до конца сеанса смотрит на экран не отрываясь, с самым пристальным вниманием.
Фен кивнул в знак согласия.
– Лично я, – рассеянно сказал он, – всегда хожу в кино, чтобы поспать; считаю, что там очень убаюкивающая атмосфера. – С этими словами он обвел всех взглядом, как бы ожидая всеобщего восхищения и одобрения такой эксцентричности. Потом тень пробежала по его лицу, и он добавил: – Но на вашем месте я бы не стал слишком легкомысленно относиться к отсутствию алиби. Понятно, что все это очень по-человечески и естественно, но факт остается фактом: у вас нет алиби на то время, когда было совершено убийство.
– Ваш выговор мне поделом, – трезво ответила Рэйчел. – Конечно, вы правы. Но точно ли Изольда не совершала самоубийства? Понимаю, что это кажется невероятным, но…
– Ничего точно сказать нельзя, – ответил Фен, – до тех пор, пока полиция не составит определенного мнения. Они до некоторой степени откроют обстоятельства дела коронеру, а тот, в свою очередь, до некоторой степени откроет обстоятельства дела присяжным, и если свежих доказательств не обнаружится, на том, так или иначе, дело и остановится.
– Но вы-то работаете с полицией, – настаивала Рэйчел. – Что вы, вы лично думаете?
– Я думаю, что это было убийство, – медленно ответил Фен, – и некоторое время даже знал, кто убийца.
Роберт напустил на себя подобающее случаю оскорбленное выражение.
– В таком случае с какой стати вы не сообщили полиции и не покончили с этим? Недостаточно доказательств?
– Недостаточно доказательств обстоятельств дела. Главное-то как раз ясно как день. Только один человек в целом мире мог убить Изольду Хаскелл. Я признаю, что это зависит от надежности одного свидетеля, но у меня нет оснований полагаться на него в данном вопросе.
Его лицо было серьезным.
– Тогда последует арест? – спросил Роберт. – А почему не сразу?
Фен сделал неопределенный жест.
– Убийца – человек, а не неизвестное в уравнении, не икс, хотя и остается таковым, пока его не раскрыли. После раскрытия охота неизбежно замедляется. Ты гонишься за электрическим зайцем, а когда загоняешь его в угол, оказывается, что этот заяц – живой. Должен признаться, что очень не хочется… – Он оборвал себя на полуслове.