По крайней мере, так я успокаивал свою совесть. Отчасти правда, полагаю, состояла в том, что я вновь был рад увидеть Питера; будучи негодяем, он был и чертовски интересным спутником. Я сделал его своим личным пленником, держал его при себе большую часть времени, однажды ночью даже здорово напился с ним, на всякий случай выставив снаружи каюты охрану.
Именно в ту ночь он поведал мне единственные подробности его прошлой жизни, какие я слышал. Он никогда не умалчивал о последней, тёмной части своей карьеры; но никто и никогда не слышал от него ни слова о его делах до 1917 года. Теперь лучший кубинский ром сделал то, что не удалось ни одному индокитайскому напитку, и Питер Блэк заговорил.
Он был американцем, как я узнал из его горьких речей. Родом из маленького городка где-то в Канзасе. Счастливая юность, преданная земле, — чистый экстаз от зрелища растущей кукурузы. Что-то, чего я сам никогда не мог постичь; даже на покое Канзас для меня уже слишком. Жить там, где никогда не видишь моря, — это не жизнь человека. Но молодой Питер Блэк был там счастлив. И он поступил в университет штата изучать сельское хозяйство.
Скажу кратко: он влюбился в младшую сестру жены одного из своих наставников. Звали её Алиса Крейвен. Профессор и его жена были чудесной счастливой парой с маленьким ребёнком; и Питер с Алисой, постоянно созерцавшие их домашние дела, решили немедленно пожениться. Тут в город приехала третья сестра.
Что именно она сделала, я разобрался с трудом. В этой части рассказа был нездоровый подтекст. Возможно, с вашим опытом вы поймёте — я не понял. Но в итоге эта сестра полностью настроила Алису против него. В день, назначенный для их свадьбы, Алиса навсегда покинула Канзас. Ещё через две недели она погибла в железнодорожной катастрофе.
Именно эта трагедия куда сильнее уклонения от призыва изгнала Питера из страны. Некоторые с яростью бросались на войну, ища избавления от своих горестей; но Питер жаждал свободы и диких приключений. Мир и спокойствие Канзаса, которыми он планировал наслаждаться с Алисой, теперь ему опротивели; он даже не хотел сражаться в их защиту. А ненависть к этой сестре наполнила его злобой и презрением ко всему роду людскому. С той поры человечество стало его законной добычей.
После этого я лучше понял Питера. Я начал почти что испытывать глупое, сентиментальное сожаление при мысли, что передам его властям, хотя и прекрасно знал, что никакая печальная личная история не может оправдать его порочного предательства. Но не могу сказать, что сожалел, когда на другой вечер после нашего прибытия в Гуаякильский залив Питер Блэк прыгнул за борт.
Я сделал, что мог. Мы включили прожекторы, спустили лодки и изо всех сил пытались отыскать его, но безрезультатно. Можно было предположить, что великолепный пловец добрался бы до берега в темноте. Это было маловероятно, но, зная Питера и его фантастическую удачу, я допускал такую возможность. Да, я надеялся на это и проклинал сам себя за эту мысль».
Здесь — это говорит опять Руфус Боттомли и проклинает своё устное выступление, но что делать человеку, кроме как наполнять свою речь дурацким жаргоном из «цитирую» и «конец цитаты»? — здесь усталый капитан прервал рассказ. Он с невероятной медлительностью набил трубку, с четвёртой попытки, наконец, разжёг её и молча сидел, поглаживая пальцем свежий порез на щеке.
— И что, — спросил я, — заставило Блэка вытащить нож при следующей вашей встрече? Страх, что вы сдадите его за шпионаж армии?
— А? — капитан Эгер выглядел поражённым, затем улыбнулся. — Понимаю. Моё прикосновение к порезу — да, я улавливаю ваши методы, дорогой Боттомли. Нет, — погрузился он в раздумья, — не думаю, что дело в этом. Или, по крайней мере, не только в этом. Скорее, думаю, это было потому, что я, единственный из всех, знал о сёстрах Крейвен. Но, как вам кажется, моя история затянулась до момента, когда?..
Я сверился с часами.
— Мерзкая стрелка. Капитан, она едва перевалила за десять. Думаю, мы можем…
Хайбол, казалось, освежил его; часть нервной усталости покинула его взор.
— Это было всего неделю назад, — проговорил он, — и с тех пор я ношу эту чёртову штуку на себе.
— Едва ли можно было ожидать, — тупо заметил я, — что шрам заживёт так быстро.
— Я не о шраме. Вы скоро увидите. Это случилось в… ну, можно сказать, что здесь, в забегаловке на Мейн-стрит. Сборище моряков — цветной свингующий оркестр, что-то вроде кабаре, девицы-завсегдатаи — вы знаете, что это за место, или, по крайней мере, знаете о нём. Я сидел в баре, тихо напивался и угрюмо гордился мастерством, с каким уклонялся от девиц, когда заметил в зеркале барной стойки знакомое лицо. В нескольких табуретах от меня сидел Питер Блэк. С той ночи в Гуаякильском заливе он постарел на двадцать лет, но я сразу же узнал его. Я забыл ту лёгкую неприязнь, что когда-то испытывал к нему, оставил свой табурет — но не свой напиток — и подошёл к нему. Он отказался меня узнавать — отрицал, что когда-либо видел меня раньше и когда-либо слышал о каком-либо человеке по имени Питер Блэк. Я был уже готов поверить, что ошибся, пока его протесты не стали столь настойчивыми, что я со всей очевидность понял их лживость. Будь он небрежнее, он смог бы меня одурачить; но он зашёл слишком далеко, и я просто чертовски разозлился. Я заговорил резче него, а жестокие слова у людей вроде нас не могут долго литься, не приводя к побоям. У нас уже была аудитория — группа моряков, перебивающих нас и с нетерпением ожидающих действия. Когда действие началось, все они вмешались. Мне с ними чертовским повезло, иначе нож Питера не смог бы столь безболезненно оцарапать мою щёку. Порез был болезненным, но в следующее мгновение я забыл о нём и почти забыл о Питере, позволив себе, несмотря на свой возраст, самый прекрасную и страстную кучу-малу за последние десять лет.
Капитан помолчал и допил хайбол.
— Когда нас всех вели в полицейский фургон, — заключил он, — один из моряков что-то сунул мне в руку, сказав: «Вы обронили. Рад, что эти суки не нашли его. Они вцепятся во что угодно». Я, недолго думая, сунул этот маленький предмет в карман, не имея времени изучить сразу же. Нас всех согнали в ночной суд, где тех, кто был способен заплатить штраф, тут же отпустили. Я не возражал против штрафа; этот бой стоил своих денег, даже пореза на щеке. Питера, должен добавить, там не было. Он, как обычно, был достаточно умён, чтобы отмазаться. Лишь по возвращении в свой гостиничный номер мне пришло в голову посмотреть, что я якобы обронил. К удивлению моему, это была маленькая коробочка, которую я никогда до тех пор не видел. Это… Но нет нужды описывать её, если я могу показать её вам. Вот.
Он полез в нагрудный карман и извлёк небольшую картонную коробку, размером примерно три на четыре дюйма, аккуратно перевязанную бечёвкой. Узел был странным — быть может, морякам такие нужны, но столь специальное знание лежит за пределами моей компетенции. Вместо того я прочитал нечто более соответствующее моему пониманию — сделанная от руки надпись на коробочке гласила:
Мисс Белль Крейвен
Шенандоа-роад, 11473
Западный Лос-Анджелес
(Прошу прощения, мистер Фернесс; будьте так добры подождать, пока я доберусь до удобного места, чтобы прерваться.)
— Ну, — проговорил я, и, должен сознаться, довольно равнодушно, — почему вы просто не послали это мисс Крейвен? Тут нет ни обратного адреса, ни штампов, но очевидно, что это предназначалось для неё.
— Потому что, — медленно отвечал он, — я боюсь.
— Боитесь? Ад и смерть, но…
— Видите ли, доктор Боттомли, Белль Крейвен была сестрой Алисы. Той женщиной, кого Питер Блэк ненавидел больше всего на свете.
— Вы думаете, он тогда выбросил эту коробочку?
— Что мне ещё думать?
— И что, вы думаете, внутри — миленькая ловушка с ядом или адская машина? Или вы открывали её?
— Нет, — сказал он. — Нет, я не открывал её.
И я знал, что он лжёт.
— А теперь, мистер Фернесс, — сошёл в своей речи с трибуны доктор Боттомли, — можете высказать свои возражения. Простите, что заставил вас замолчать, но вы должны позволить рассказчику опустить занавес. Мрмфк.
Фернесс вскочил.
— Но это абсурд, — запротестовал он. — Это фантастично… нелепо…
— Смешно, — помог ему Харрисон Ридгли. — Несообразно. Невероятно. У кого-нибудь есть под рукой словарь?
Дрю Фернесс посмотрел на него, потом на Боттомли.
— Белль Крейвен — милая, очаровательная старушка. Делать из неё коварную злодейку с каким-то гнусным подтекстом…
— Прошу вас. Прошу вас, — вяло махал рукой доктор Боттомли. — Вы заливаете меня своим потоком негодования. Пожалуйста, постарайтесь вспомнить, что я просто рассказываю произошедшее со мной. И, кстати, ваш отец был в Канзасском университете в 1917 году?
— Да, — буркнул Фернесс.
— И у вас была ещё одна тётя — Алиса?
— Я почти не помню её.
— Потому что она погибла в катастрофе, когда вы были совсем маленький?
— Бог мой, да. Но только потому, что почти всё это правда…
— Похоже, — заметил доктор Боттомли, старательно шевеля эспаньолкой, — каждый находит это дело просто увлекательной проблемой криминалистики и дедукции, пока не оказывается втянутым в него лично. Мрмфк. Но если, джентльмены, теперь, когда мистер Фернесс заявил свой протест, мне позволено будет продолжать…
— Но из-за чего он так разволновался? — раздался практичный голос сержанта Ватсона.
— Простите, если это не элементарно, мой дорогой Ватсон, но это в самом деле очевидно. Адрес профессора Фернесса — Шенандоа-роад, 11473, а мисс Белль Крейвен — его тётя.
— О, — сказал сержант Ватсон.
— Три предположения о содержимом коробки, — предложил Харрисон Ридгли.
Джонадаб Эванс тихо посмотрел на него.
— Не надо портить историю, — посоветовал он. — Запишите их пока на бумаге; позже увидим, правы ли мы.
Доктор Боттомли поймал их согласные взгляды.