— Не уверен, — произнёс голос позади Морин.
Голос был очень тихий — почти как у комара, вздыхавшего Алисе на ухо в железнодорожном вагоне,[37] — так что Морин инстинктивно посмотрела вниз, хотя пожилой человечек был почти такого же роста, как она.
— Прошу прощения, — сказала она.
— Полагаю, — произнёс Джонадаб Эванс, — что общедоступный перевод этих слов должен звучать как: «Чёрт возьми, кто вы такой?»
— Верно, я не могу вас точно вспомнить… — улыбнулась Морин.
— А ведь мы виделись. На вокзале с Ридгли и доктором Боттомли — помните? Полагаю, я был малозаметен; я всегда такой.
— О! Так вы…
— Джон ОʼДаб. Да. Создатель того стойкого и сиятельного авантюриста, достопочтенного Дерринга Дрю. Иногда, — продолжал он, — я думаю, что творчество медиума в трансе безопаснее всего — знаете, вроде «Откровений духа Шекспира».[38] Тогда никто и никогда не сможет встретиться с автором во плоти и разочароваться. В конце концов, нужно быть достаточно логичным, чтобы понимать, что если человек сам прекрасный и романтический герой, он вряд ли станет тратить время, описывая прекрасных и романтических героев.
— Думаю, вы милый, — неожиданно произнесла Морин.
Мистер Эванс просиял.
— Выпьете? — проговорил он. Вполне обычные слова; Морин слышала их и была им рада на десятках вечеринок. Но мистер Эванс сумел придать им столь восхитительную эдвардианскую галантность, что почти казалось, будто он произнёс: «Не принести ли вам льда в оранжерею?»
— Нет, спасибо, — с сожалением проговорила она. — Я, так сказать, на посту. Но что вы имели в виду, говоря, что не уверены?
— Не уверен в беспощадном правосудии герра Федерхута, — нахмурился он. — Современная политика, особенно политика иностранных наций, не по моей части, за исключением тех случаев, когда я нахожу нужным организовать встречу Дерринга Дрю с подлым международным шпионом. Тогда, естественно, безопаснее всего сделать моего злодея агентом тоталитарных держав; американская литература объявила сезон охоты на них открытым. Но, при всей моей невежественности, я не могу не думать, не чувствовать, и не волноваться. И мне кажется, мисс ОʼБрин, что отказаться от милосердия — значит отказаться от человечности. Если для уничтожения зла мы возьмёмся за его оружие, то со временем поймём, что уничтожили мы лишь лучшее в нас самих.
Тяжёлый голос Федерхута, служивший басовым аккомпанементом этому диалогу, ненадолго затих, поскольку к стоявшей вокруг него группе присоединился Ф. Х. Вейнберг.
— Чудесно, мистер Федерхут, чудесно! — восклицал продюсер, как будто слышал весь разговор. — Вы очень вдохновляете нас здесь, в Голливуде. Вы указываете нам пути, по которым мы должны следовать.
— Рад, что вы видите правду, мистер Вейнберг. Быть может, в ваших руках и в руках вашей промышленности лежит судьба борющегося человечества. Вы не забыли собраний, о которых вы говорили, на которых вы представите меня моим изгнанным соотечественникам?
— Как я могу забыть об этом, мистер Федерхут? За кого вы меня принимаете? Но я сделаю даже большее. Говорю вам: «Метрополис» выпустит антинацистскую картину, которая всколыхнёт мир. Думаете, антинацистские картины уже были? Ха! Подождите, пока увидите эту. Мы вложим в неё все лучшие ресурсы «Метрополиса», как сейчас мы делаем это с «Пёстрой лентой», волнующим приключением Шерлока Холмса, которое с нетерпением ждёт вся Америка.
Вырулив, наконец, к нужной теме, мистер Вейнберг удовлетворённо вздохнул и вновь погрузился в молчание.
В углу комнаты, спрятавшись за изысканным цветочным декором в форме персидской туфли (причудливая идея, предложенная доктором Руфусом Боттомли), сидел детектив-лейтенант Э. Джексон из полицейского департамента Лос-Анджелеса. (Что стояло за этим Э., осталось глубокой загадкой, так и не решённой всеми профессиональными навыками его товарищей, долго ломавших над ней голову и, с неизбежной логикой, решивших звать его Энди.)
В данный момент лейтенант Джексон был примечательно несчастлив. Он совсем не интересовался ни кинопроизводством, ни тайнами холмсианских изысканий, хотя рассказы Дойла и были среди счастливейших воспоминаний его детства. На этот приём он пришёл, главным образом, потому, что у него был выходной, а приглашение исходило от его брата Пола. Когда два брата заняты столь несоответственной деятельностью, как работа сыщика и игра в кино, естественно, им суждено редко видеться, так что приветствуется всякая возможность. Но в последний момент Пол Джексон был отозван на студию для пересъёмок последнего фильма о Дерринге Дрю — пара сцен вызвала неуместный смех на предварительном показе в Помоне.
Лейтенант не знал никого из присутствующих, кроме Морин, с чьим братом Фергюсом сотрудничал при расследовании необычайного дела в прошлом январе.[39] А она была так занята остальными гостями, что ему пришлось тихо удалиться в уголок, с туповатым интересом наблюдая за происходящим и отмахиваясь от случайных репортёров, принимавших его за прославленного брата. Эта вполне естественная ошибка повторялась с монотонной регулярностью, нарушенной лишь одним джентльменом, только что прибывшим из бара и настаивавшим, что лейтенант — Гэри Купер.[40]
Джексон подумал, что это уж точно не отпуск посреди работы. Нельзя было представить себе ничего более далёкого от рутины преступления, чем это весёлое сборище прославленных личностей и паразитирующих на них протоколистов. Всё это полностью отличалось от его обычного распорядка и, кроме того, как он понял, оказалось ужасно скучно. Время было позднее; шансов, что Пол заглянет, уже почти не осталось. Он уже приготовился пробиваться сквозь толпу к ближайшему выходу, когда прямо на него выпорхнула женщина в невероятно зелёном одеянии.
— Я вас знаю! — вскричала она так, как Архимед кричал «Эврика!». — Вы Пол Джексон!
И детектив-лейтенант Э. Джексон из департамента полиции Лос-Анджелеса совершил один из немногих абсурдных поступков за свою эффективно организованную жизнь.
— Конечно, — сказал он. — И что я могу для вас сделать?
— Скажите, — зачирикала нетерпеливая девица, — это правда, что вы и Рита Ла Марр…
Конечно, Пол Джексон сам был виноват, что заманил брата на такую вечеринку. Лейтенант был уже готов приступить к блистательному и совершенно не подлежащему печати разъяснению дела Джексона — Ла Марр, утроившему бы тираж журнала, которому выдалось его получить, — и, вероятно, приведшему бы к изгнанию авторов журнала из команды «Метрополиса» на веки вечные.
Но не успел лейтенант Джексон безвозвратно испортить репутацию брата, как его внимание, как и внимание зелёной трепетуньи, было отвлечено первым интересным событием за вечер.
Прелюдией послужило внезапное появление миссис Хадсон. Очки без оправы отсутствовали, а волосы, когда-то столь запретно уложенные, струились, как у Офелии. Её деловитая речь свелась к серии жалобных визгов, среди которых едва различимы были имена мистера Вейнберга и мисс ОʼБрин.
Прежде чем кто-либо успел узнать источник её страданий, источник этот собственной персоной показался на пороге. Достаточно было бросить взгляд на Стивена Уорра, чтобы стало понятно, почему любая женщина с криком и даже визгом от него убежит.
Способность Уорра хранить в себе огромное количество спиртного, никак этого не демонстрируя, была печально известной частью голливудских сплетен. Сегодняшнее количество, по-видимому, сильно превышало огромное, поскольку невозможно было отрицать, что наличие этого количества он демонстрировал, и весьма явно.
Но это не было весёлым буйным подпитием. Он выглядел воинственным, подлым и чертовски мерзким. Его одежда была в беспорядке, словно он уже прошёл через пару драчек, но глаза блестели, словно эти драчки служили всего лишь тренировкой перед настоящей грязной работой. С левой руки его в полном несоответствии с общим грубым обликом свисал аккуратно застёгнутый портфель.
Писатели — влиятельные и зачастую яркие персонажи на голливудской сцене; но облик их, естественно, не проникает в общественное сознание. Впрочем, пара присутствующих колумнистов знали экс-детектива-романиста, и по комнате пронеслось бормочущее «Стивен Уорр!». Проповеди интервьюируемых «Иррегулярных» стихли в тишине, и самые стойкие отвернулись от бара. Иные даже поставили свои бокалы.
— Хейя! — проговорил Стивен Уорр.
Прозвучало это экспансивно, но ядовито. Женщины-корреспонденты огляделись в поисках надёжной защиты (облачённая в зелёное с застенчивым ужасом подхватила Джексона под руку), а мужчины стали вспоминать тяжкие дни ученичества.
— Разве это не мило? — потребовал Уорр ответа у всей вселенной. — Разве это не чуде-е-есно? Целая комната набита всякой всячиной!
Ф. Х. Вейнберг по-голубиному выступил вперёд.
— Мистер Уорр!..
— Полегче, Ф. Х. Помните о юридическом отделе. Я просто зашёл, чтобы сказать этим парням и девкам пару слов. Пусть знают, что они празднуют. Может, они думают, что это так забавно, что на такую вечеринку в честь «Пёстрой ленты» собрались все, кроме меня — а я просто тот парень, который это пишет. И они могут подумать неправильно. Видите ли, леди и джентльмены из прессы, «Полли» не доверяет мне с этой картиной. Они боятся, что я могу вложить в эту чёртову штуку немного характера; а Холмс с «Метрополисом» должны быть чище лилии — чище самого офиса Хейса.
Он пошатнулся и, ухватившись за стол, пришёл в себя.
— Вы думаете, это мелочь. Очередная студийная потасовка — ну и что? Но это кое-что большее, и вы узнаете всю историю. Само собой, я знаю — это всё должно быть гарантией классической верности; но я знаю и ещё кое-что. Я знаю, это заговор убрать меня с дороги. И я не имею в виду только сценарий. В последнее время мне поступали угрозы — угрозы моей жизни. И я знаю, откуда они исходили. Я не понесу их в полицию — я сам могу о себе позаботиться; но я просто хотел, чтобы все вы немножко сообразили, как чертовски реальна вся эта штука.