Снаружи до меня донеслись щелчки телефонного диска и взволнованный голос мисс Крейвен. Почему-то я почувствовал, что эти неразличимые визги сопрано не предвещают мне ничего хорошего, но не могу сказать, что это меня встревожило. Я был вполне готов сидеть там и смотреть, что происходит, наполовину уверенный, что скоро проснусь.
И тут я вспомнил про коробку. Я шарил в темноте, пока мои пальцы не коснулись её. Затем я чиркнул спичкой – кстати, благодарю вас, мистер Фернесс, что вы признали хотя бы это единственное преимущество курения – и попытался развязать верёвку.
Джентльмены, пробовали ли вы когда-либо одной рукой развязать верёвку, держа в другой спичку? В конце концов я сдался, признав свою беспомощность, выудил перочинный нож и решил проблему в манере великого Александра[76].
Я осторожно поднял крышку. Думаю, я мог бы, если бы захотел, изложить вам свои мысли в тот момент. Что могло храниться в этой коробке, с которой столь причудливо переплелись судьбы Питера Блэка, капитана Фэрдела Эгера, Белль Крейвен, Дрю Фернесса и меня самого? Быть может, там – и так далее. Но я позажу вас. Я просто скажу вам, что в этой коробке лежало то, что, будь я хоть вполовину столь же проницателен, как господа Ридгли и Эванс, а оба они, вижу, уже знают тайну...
Я говорил вам, что со сложноподчинёнными предложениями у меня проблемы, а это так меня замучало, что никак не даёт добраться до кульминации. Но общая мысль такова:
В той картонной коробке, нежно завёрнутое в вату, лежало аккуратно отрезанное и должным образом высушенное человеческое ухо.
Доктор Боттомли вернулся на своё место.
– Это, – с чувством проговорил лейтенант Джексон, – чертовски подходящее место завершить рассказ. Вы оставили себя запертым в шкафу с человеческим ухом, пока безумная женщина звонит по телефону Бог знает кому. Как вы вернулись сюда целым и невредимым?
– Можете поблагодарить профессора Фернесса, – нахмурился доктор Боттомли, – за неполный характер моего повествования. Заключительная часть столь близка его рассказу, что это испортило бы мне эффект. Чертовски неспортивно с его стороны, вот что я скажу.
– Вы имеете в виду...
– Я вернулся тем же образом, что и Фернесс, – в полицейской машине под покровительством лейтенанта Финча. Мисс Крейвен звонила в полицию. Не знаю, что она им сказала, но у них, похоже, сложилось впечатление, что я пожилой дегенерат, который ходит и пристаёт к беспомощным старушкам. (Беспомощным! Мрмфк.) Насколько я понимаю, в последнее время здесь, в Лос-Анджелесе, прокатилась волна убийств на сексуальной почве, и время от времени требуется новый блистательный подозреваемый. Походило на то, что избран на эту роль я, пока Финч не объяснил, кто я такой и что я был в Нью-Йорке, когда убили Анну Сосоеву – кто бы это ни был. Этот ваш Финч в высшей степени порядочный человек, хотя не могу сказать, что мне понравился его финальный залп. Я сказал, как благодарен я ему, что он меня очистил, а он ответил: "Всё в порядке. Возможно, вам не приходит в голову читать газеты, но кроме Сосоевой есть и другие убийства".
– Просто ради точности, джентльмены, – нерешительно проговорил Джексон, – это проклятое ухо тоже из Холмса?
– Не только ухо, лейтенант, – поторопился разъяснить Джонадаб Эванс. – Коробка, мореплаватель, злая сестра – всё это прямо из "Картонной коробки".
– И ещё кое-что, – добавил Отто Федерхут. – Вы заметили, Herr Doktor, имя вашего капитана? Разве Фэрдел и Эгер вам незнакомы?
– Ад и смерть! – вскричал Боттомли. – Что ж я не сообразительный такой! Конечно. Элементарно.
– Прежде чем лейтенант взорвётся, – проговорил Харрисон Ридгли, – я должен пояснить, что мои коллеги ссылаются на два других неопубликованных воспоминания Джона Ватсона, доктора медицины. Мистер Фэрдел Хоббс был жильцом некой миссис Уоррен, дело которого Холмс смог распутать – "пустяковое дело". Доктор Мур Эгер был врачом с Харли-стрит, "который познакомился с Холмсом при самых драматических обстоятельства", о которых Ватсон обещал рассказать "как-нибудь в другой раз". Нет нужды добавлять, что язык летописца – враг его. Надеюсь, – буркнул он, – никто сегодня не встречал джентльмена по имени Мур Хоббс?
Дрю Фернесс вновь встал.
– Доктор, – попросил он, – могу я вновь ненадолго взять слово?
– Конечно.
– Я хотел бы публично опротестовать эту глупейшую клевету на мою тётю. То, что мы, группа умных людей, должны сидеть здесь, выслушивая столь безобразную...
– Думаю, – протяжно прервал Харрисон Ридгли III, – сейчас моя очередь. Наберитесь терпения, мистер Фернесс; возможно, скоро у вас будет возможность увидеть, насколько доктору понравится, как ему треплют нервы.
И после столь воодушевляющего вступления редактор "До упада!" занял своё место перед собравшимися.
Глава 13Безумие полковника Уорбертона,повествование Харрисона Ридгли III
Я тоже предпочитаю рассказать мою скромную часть. Не то чтобы я желал отыскать силы в импровизирующем самовыражении, как наш добрый доктор Боттомли; просто я в редакционном отпуске, и мысль о ненужном приближении к пишушей машинке приводит меня в ужас.
Опущу детали завтрака, столь любовно поведанные предыдущими ораторами. Миссис Хадсон, при всём должном уважении, производит на меня впечатление той самой всеобще восхваляемой мерзости, "хорошей простой кухарки", что соотносится с моим Густлем примерно как фотограф "Юнайтед Пресс" соотносится со Стайхеном[77] или Уэстоном[78]. Но Густль в Нью-Йорке, а существует легенда, будто человек должен есть, чтобы жить. Всегда должным образом почитая суеверные ритуалы, я поел, но предпочитаю более не говорить об этом.
Заснул я поздно, и был уже почти полдень, когда я покончил с завтраком и погрузился в праздные размышления – ибо даже чтение слишком напоминает мне мои редакторские обязанности. Содержание моих размышлений не имеет отношения к данному повествованию, хотя и весьма дорого повествователю.
Вы простите меня за внезапный и загадочный поворот моей речи? Не так давно ещё жизнь была мне ясна. Источник развлечения, да, но хорошего, чистого веселья – столь же абсурдного, столь непристойного и столь очевидного, как выходки комика из бурлеск-шоу. Теперь я знаю, что был дураком – что представление, которое я смотрю, скорее являет собой Гран-Гиньоль[79], где фарс и ужас так тесно следуют друг за другом по пятам, что ужас сковывает позвоночник, ещё дрожащий от смеха. И лишь одно хоть частично спасает от этой могильной истерии – запутать своих слушателей в надежде, что и сам запутаешься, не различая более всё слишком уж ясно.
Но позвольте мне прервать эту цепь бормотаний, как прерваны были мои размышления – звонком телефона и голосом миссис Хадсон. Звонящий был мне незнаком, хотя его имя и достижения знакомы мне были – как, несомненно, и большинству из вас. Это был Гордон Уизерс, доктор медицины, владелец, используя столь вульгарное слово, самого уважаемого дома отдыха в этой обители деменции и неврозов. Меня удивил этот звонок. Я был бы последним, кто стал бы отрицать срочную необходимость для меня услуг доктора Уизерса, но не мог постичь, как он мог об этой необходимости узнать.
Он быстро разочаровал меня. Слишком часто ошибаешься, полагая, будто необычное событие должно иметь персональное значение. Не рассматривая меня как возможный объект своей практики успокоительного искусства, доктор Уизерс нуждался во мне скорее как в инструменте – заведомо не склонной треснуть резиновой соске для одного из его пациентов.
Тедди Фиркомб – странный маленький человечек, многие месяцы шатавшийся в конторе "До упада!". Я никогда ни слова не слышал о прошлом Тедди, его семье или ещё чём-либо к нему относящемся, помимо его твёрдой уверенности в том, что он способен управлять "До упада!" в одиночку. Я даже не знаю, как он к нам увязался, – есть у меня смутное представление, что Денни заполучил его однажды в ходе прогулки по барам и, не зная поутру, что с ним делать, просто привёл его в контору. Тедди, исходя из его искреннейшего самоанализа, мог рисовать лучше, чем Денни, писать лучше, чем полдюжины наших величайших имён, и редактировать даже лучше меня. Более того, он Знал, Что Нужно Публике. Он был таким самоуверенным, таким восторгающимся собственными талантами человечком, что мы полюбили его всем сердцем. Он был неподвижной точкой в беспрестанно меняющемся мире. Его вульгарная самоуверенность посреди нашей угрюмой бледности делала его похожим на хогартовского персонажа, забредшего в рисунок Тёрбера[80], и он восхищал нас. А в каждой куче его беглых предложений можно было найти одно полезное.
Но ещё более ценность его возросла, когда Денни изобрёл полковника Уорбертона. Большинство из вас, надеюсь, знакомы с этим возмутительным маленьким джентльменом, который бродит по страницам "До упада!", устремив один глаз-бусинку на ужасную угрозу Красных, а другим поглаживая зад похотливой девки. (Понимаю, что эта метафора наделяет его глазным стеблем омара, но, надеюсь, смысл моих слов вполне ясен.) Этот крепкий маленький сторонник status quo ante bellum ac post coitum[81] – которому, полагаю, "До упада!" обязан своей популярностью более, чем любому другому фактору, не считая Девиц Денни, – эта презрительно вомхитительная фигура была точным воспроизведением большей части тела и некоторой части сознания Тедди Фиркомба.
А теперь Тедди, неподвижная точка, неизменная константа – Тедди, Нормальный Человек, хохотавший над бледными неврозами цивилизации, – Тедди Фиркомб пришёл к доктору Гордону Уизерсу.
Историю недуга Тедди доктор Уизерс отказался рассказывать по телефону. Он сказал лишь, что мистер Фиркомб слышал, что я в городе, и что ему нужна помощь какого-то друга – какая-то связь,