– Заткнитесь! – сказала Морин. – Хотела бы я знать, что бы вы делали, если бы вместо безумной старушки, запершей вас в шкафу, оказались в логове тех, кого считали в тот момент нацистскими шпионами.
– Не сомневаюсь, – едко ответил доктор Боттомли, – что я сделал бы то же, что, по его утверждениям, сделал мистер Фернесс. – Слово "утверждениям" было лишь самую малость подчёркнуто. – Но довольно этих глупых пререканий. Если одной из целей Уорра было посеять среди нас раздор, могу лишь сказать, что в этой части плана он чертовски преуспел. Собственно говоря, мы настолько поглощены тем, что мистер Эванс именует взаимным недоверием, что склонны слишком доверять другим, не входящим в нашу маленькую группу. В высшей степени ненавистной чертой Стивена Уорра, как мне теперь точно известно, был его неизлечимый сатириазис[121]. Ни у кого не могло быть большего мотива убить его, чем у оскорблённой им женщины. Я с самого начала был морально уверен, даже в дни нашей невинности, пока мы были ещё обмануты розыгрышем, что причиной смерти Уорра была – прямо или косвенно – женщина. Теперь, джентльмены, давайте на мгновение забудем наше взаимное недоверие. Давайте искать женщину; и пусть я сгнию на месте, если произнесу эту банальную фразу на своём дурном французском. Давайте искать женщину, которая была с нами в ходе этого дела, женщину, которая достаточно проницательна и умна, чтобы разгадать загадку пластинок мистера Уорра, женщину, храбрую достаточно, чтобы выследить человека, оскорбившего её, и хладнокровно ему отомстить. Есть ли такая женщина?
Он замолк. Морин пристально смотрела на свои руки, сложенные на коленях. Она была уверена, что все взгляды в комнате устремлены на неё. Ей хотелось вскочить с криком: "Но я была с мистером Эвансом!" Риторическая пауза, казалось, растянулась на несколько минут.
– Ад и смерть, господа, она есть! Она была с нами всё это время, и ни разу мы не думали о ней иначе, как о верной и преданной экономке миссис Хадсон! Её присутствие духа, – продвигался он вперёд, безрассудно преодолевая удивлённый ропот, – было более чем продемонстрировано при встрече с мнимым Риколетти на чердаке. Очевидно, она куда более привлекательная женщина, чем позволяет себе казаться; зачем же это нужно, если не с целью намеренно преуменьшить свою красоту и ужасные последствия, когда-то ей вызванные? Бедная женщина была одной из жертв Уорра, она нашла эту должность (под вымышленным именем, бывшим главным условием для работы), чтобы вновь противостать ему, и, когда она увидела заговор, творимый им, то поняла, что момент её мести настал.
– Я отказываюсь верить, – почтительно промолвил Джонадаб Эванс, – что такая кухарка может быть виновна хоть в малейшем проступке.
– По крайней мере, признайте, – вставил с дивана Ридгли, – что это в лучших традициях Дойла. Месть, уходящая в прошлое, маскировка, Честь Женщины...
– Что думают остальные? – погладил бороду Руфус Ботомли.
– Думаю, – сказал лейтенант Джексон, – что всё это зашло слишком далеко. Доктор Боттомли, у вас работала когда-нибудь девушка по имени Энн Ларсон?
– Я... то есть... – удивлённо повернулся к нему доктор Боттомли.
– Пожалуйста, доктор. Я проверил в нью-йоркской полиции. Не делайте вид, что не знаете. Итак?
– Да.
– И эту Энн Ларсен однажды нашли в вашем кабинете лежащей без сознания после исключительно жестокого нападения?
– Да.
– И эта Энн Ларсен так и не пришла в себя до конца, так что вам пришлось отправить её в лечебницу вашего друга, доктора Уизерса?
– Да, но...
– И Стивен Уорр в то время был вашим пациентом?
– Он консультировался у меня о...
– И он случайно или намеренно мог зайти в ваш кабинет, пока вас не было? И разве вы не поняли из рассказа мистера Ридгли о медсестре, у которой случился рецидив от одного имени Уорра, что он, очевидно, и напал тогда на Энн Ларсен?
Лишь эспаньолка осталась от прежнего доктора Руфуса Боттомли. Позади неё было исказившееся старческое лицо над обвисшим телом.
– Я не понимаю, лейтенант... – без всякой надежды произнёс он.
– Вот где твоё дело, Герман, – повернулся Джексон к лейтенанту Финчу.
Старший лейтенант выказал нерешительность.
– Ты неплохо поработал, раскопав всё это добро, Энди. Но вспомни о его алиби.
– А кто даёт ему это алиби? Доктор Уизерс, видевший рецидив у Энн Ларсен, при звуках имени Уорра из почти излеченной пациентки превратившейся в беспомощную развалину. И после этого, думаешь, он выдаст убийцу Уорра?
– Я ничего не могу сказать, джентльмены. – Боттомли уже сидел. Голос его был теперь тонким и старым. – Верно, я захотел убить Уорра с того самого момента, как узнал, что это он напал на Энн. Эта девушка была мне как дочь, и человек, разрушивший её жизнь, заслуживал наказания большего, чем любое, какое я мог на него навлечь. Моя единственная защита в том, что я думал, будто Уорр уже мёртв. Если бы я постиг его розыгрыш, можете быть уверены, я превратил бы этот розыгрыш в правду. Я этого не сделал. Можете верить или нет, как хотите. Теперь, когда Уорр и Крюз при участии Ридгли вновь довели Энн до безумия, мне всё равно.
– Так теперь и я злодей, Боттомли? – рассмеялся Ридгли. – Отлично; но, думаю, вы чуть лишку строги к Уорру. Если желание изнасиловать эту блондинку – признак злодейства, то я член клуба. Не даст мне кто-нибудь выпить?
– Нет, – сказал лейтенант Финч.
– Ну, Герман? – спросил Джексон. – Мне чертовски жаль беднягу, но...
– Но вы хотите очистить своё доброе имя детектива, – вежливо проговорил Ридгли.
– Слушай, ты, сквернословящая крыса! Только потому, что ты лежишь на диване с...
– Энди, Энди, – заговорил Финч так, как в старые добрые времена говорил с пьяницами – успокаивающе, но сурово. – Придержи лошадей. Давай послушаем, что скажут остальные. Продолжайте, Эванс.
– Должен признаться, – продолжал председатель, – что я несколько потрясён и немало удивлён этими обвинениями. Герр Федерхут, есть ли и у вас что-нибудь поразительное?
Австриец покачал седой головой.
– Как вам известно, на родине я был юристом. На мой взгляд, только в книгах дилетант должен раскрыть преступление. В реальности я доверяю полиции. Перед ними стоит эта задача; я лишь бедный эмигрант, который сидит и слушает.
– Мило с вашей стороны, герр Федерхут. – Странный напор, звучавший в словах мистера Эванса, всем казался бессмысленным. В последовавшей за ними паузе от двери внезапно раздался хрип.
– Вы что-то сказали, сержант?
На мгновение все обернулись. Они совсем забыли о своём Ватсоне. Под огнём стольких взглядов сержант смутился.
– Я ничего не говорил, – пробормотал он. – Просто проглотил кусок леденца. Простите, я во что-то вляпался.
– Всё в порядке, мой дорогой Ватсон.
– Ну да, – нахмурился сержант. – Пока я всё не испортил. Что он сказал?
– Кто сказал?
– Он сказал, что он всего лишь бедный кто-то там.
– Герр Федерхут сказал, что он эмигрант – человек, покинувший родину. Это французское слово.
– Но я думал, что он немец. – Сержант Ватсон, похоже, счёт это обстоятельство подозрительным.
Федерхут улыбнулся.
– В Третьем Рейхе бедные писатели принуждены использовать bloss echt deutsche Wörter – только истинно немецкие слова. Но мы, эмигранты, Gott sei Dank[122], мы можем говорить, как пожелаем. Это, как видите, элементарно, мой дорогой Ватсон.
Сержант нахмурился ещё сильнее.
– Похоже, ребята, вам очень весело, – мрачно заметил он.
– Мистер Ридгли? – спросил председатель.
– Итак, Джон О'Даб приберегает свой большой выход Дерринга Дрю для грандиозного финала? Пусть остальные скажут свои мелочи, а затем – бум! – вспыхивает пламя славы. Общий восторг! Ладно, побуду марионеткой, если мне дадут выпить.
– Нет, – терпеливо проговорил Финч.
Ридгли пожал плечами.
– Меня во всём этом заботит только одно. Вы все так беспокоитесь о Стивене Уорре. Ни в одном из ваших решений пока нет ни слова о том, кто стрелял в меня. Я не хочу показаться заносчивым – Ридгли никогда не зазнаются, даже если это Ридгли III, – но я действительно полагаю, что моё дело нужно рассмотреть, даже если я не умер. Покушение на убийство тоже преступление, не так ли, лейтенант? А теперь могу я выпить?
– Да, – ответил Финч, – на ваш первый вопрос. Ответ на второй – всё ещё нет.
– Очень хорошо, – сказал Харрисон Ридгли III. – Тогда я не скажу вам, кто меня застрелил.
Глава 23
– Какого чёрта! – Восклицание лейтенанта Финча было самым громким из множества подобных ему, прокатившихся по всей комнате. – Так вы знали и скрывали от нас? Очнитесь, Ридгли.
– За одну маленькую рюмочку. Не очень маленькую.
– Вы расскажете нам без всяких условий, иначе понесёте ответственность как сообщник, – сказал Финч с изящным пренебрежением к более точным нюансам закона.
– Дай ему выпить, Герман, – настаивал Джексон. – Это не убьёт его.
– Хорошо, – хмыкнул Финч. – Мисс О'Брин, налейте ему, пожалуйста. Итак, Ридгли, кого вы узнали?
Ридгли допил рюмку и задумчиво посмотрел на бутылку.
– Никого, лейтенант, – улыбнулся он.
– Но вы сказали...
– Я сказал, что сообщу вам, кто стрелял в меня. Я так и сделаю; но реконструкцией, а не опознанием. Слушайте, дети мои: вчера вечером, когда в меня стреляли, в доме было лишь пятеро, помимо меня, человек: миссис Хадсон, Эванс, Боттомли, сержант Ватсон и лейтенант Финч. Мы можем вычеркнуть вас, лейтенант, а вместе с вами и нашего дорогого, пусть и несколько элементарного, Ватсона; и, несмотря на поразительные выводы доктора Боттомли, я отказываюсь всерьёз рассматривать миссис Хадсон персонажем этой драмы. Хотя у меня мог быть какой-то мотив напасть на Эванса за его абсурдное обвинение в сестроубийстве (в то время я полагал это его собственным изобретением; теперь я понимаю, что это была часть маленькой игры Уорра), у него не было ни малейшей причины пытаться убить меня. И остаётся... ну, джентльмены, все хором! Кто остаётся? Именно – доктор Руфус Боттомли.