Голос был очень тихий – почти как у комара, вздыхавшего Алисе на ухо в железнодорожном вагоне[37], – так что Морин инстинктивно посмотрела вниз, хотя пожилой человечек был почти такого же роста, как она.
– Прошу прощения, – сказала она.
– Полагаю, – произнёс Джонадаб Эванс, – что общедоступный перевод этих слов должен звучать как "Чёрт возьми, кто вы такой"?
– Верно, я не могу вас точно вспомнить... – улыбнулась Морин.
– А ведь мы виделись. На вокзале с Ридгли и доктором Боттомли – помните? Полагаю, я был малозаметен; я всегда такой.
– О! Так вы...
– Джон О'Даб. Да. Создатель того стойкого и сиятельного авантюриста, достопочтенного Дерринга Дрю. Иногда, – продолжал он, – я думаю, что творчество медиума в трансе безопаснее всего – знаете, вроде "Откровений духа Шекспира"[38]. Тогда никто и никогда не сможет встретиться с автором во плоти и разочароваться. В конце концов, нужно быть достаточно логичным, чтобы понимать, что если человек сам прекрасный и романтический герой, он вряд ли станет тратить время, описывая прекрасных и романтических героев.
– Думаю, вы милый, – неожиданно произнесла Морин.
Мистер Эванс просиял.
– Выпьете? – проговорил он. Вполне обычные слова; Морин слышала их и была им рада на десятках вечеринок. Но мистер Эванс сумел придать им столь восхитительную эдвардианскую галантность, что почти казалось, будто он произнёс: "Не принести ли вам льда в оранжерею?"
– Нет, спасибо, – с сожалением проговорила она. – Я, так сказать, на посту. Но что вы имели в виду, говоря, что не уверены?
– Не уверен в беспощадном правосудии герра Федерхута, – нахмурился он. – Современная политика, особенно политика иностранных наций, не по моей части, за исключением тех случаев, когда я нахожу нужным организовать встречу Дерринга Дрю с подлым международным шпионом. Тогда, естественно, безопаснее всего сделать моего злодея агентом тоталитарных держав; американская литература объявила сезон охоты на них открытым. Но, при всей моей невежественности, я не могу не думать, не чувствовать, и не волноваться. И мне кажется, мисс О'Брин, что отказаться от милосердия – значит отказаться от человечности. Если для уничтожения зла мы возьмёмся за его оружие, то со временем поймём, что уничтожили мы лишь лучшее в нас самих.
Тяжёлый голос Федерхута, служивший басовым аккомпанементом этому диалогу, ненадолго затих, поскольку к стоявшей вокруг него группе присоединился Ф. Х. Вейнберг.
– Чудесно, мистер Федерхут, чудесно! – восклицал продюсер, как будто слышал весь разговор. – Вы очень вдохновляете нас здесь, в Голливуде. Вы указываете нам пути, по которым мы должны следовать.
– Рад, что вы видите правду, мистер Вейнберг. Быть может, в ваших руках и в руках вашей промышленности лежит судьба борющегося человечества. Вы не забыли собраний, о которых вы говорили, на которых вы представите меня моим изгнанным соотечественникам?
– Как я могу забыть об этом, мистер Федерхут? За кого вы меня принимаете? Но я сделаю даже большее. Говорю вам: "Метрополис" выпустит антинацистскую картину, которая всколыхнёт мир. Думаете, антинацистские картины уже были? Ха! Подождите, пока увидите эту. Мы вложим в неё все лучшие ресурсы "Метрополиса", как сейчас мы делаем это с "Пёстрой лентой", волнующим приключением Шерлока Холмса, которое с нетерпением ждёт вся Америка.
Вырулив, наконец, к нужной теме, мистер Вейнберг удовлетворённо вздохнул и вновь погрузился в молчание.
В углу комнаты, спрятавшись за изысканным цветочным декором в форме персидской туфли (причудливая идея, предложенная доктором Руфусом Боттомли), сидел детектив-лейтенант Э. Джексон из полицейского департамента Лос-Анджелеса. (Что стояло за этим Э., осталось глубокой загадкой, так и не решённой всеми профессиональными навыками его товарищей, долго ломавших над ней голову и, с неизбежной логикой, решивших звать его Энди.)
В данный момент лейтенант Джексон был примечательно несчастлив. Он совсем не интересовался ни кинопроизводством, ни тайнами холмсианских изысканий, хотя рассказы Дойла и были среди счастливейших воспоминаний его детства. На этот приём он пришёл, главным образом, потому, что у него был выходной, а приглашение исходило от его брата Пола. Когда два брата заняты столь несоответственной деятельностью, как работа сыщика и игра в кино, естественно, им суждено редко видеться, так что приветствуется всякая возможность. Но в последний момент Пол Джексон был отозван на студию для пересъёмок последнего фильма о Дерринге Дрю – пара сцен вызвала неуместный смех на предварительном показе в Помоне.
Лейтенант не знал никого из присутствующих, кроме Морин, с чьим братом Фергюсом сотрудничал при расследовании необычайного дела в прошлом январе[39]. А она была так занята остальными гостями, что ему пришлось тихо удалиться в уголок, с туповатым интересом наблюдая за происходящим и отмахиваясь от случайных репортёров, принимавших его за прославенного брата. Эта вполне естественная ошибка повторялась с монотонной регулярностью, нарушенной лишь одним джентльменом, только что прибывшим из бара и настаивавшим, что лейтенант – Гэри Купер[40].
Джексон подумал, что это уж точно не отпуск посреди работы. Нельзя было представить себе ничего более далёкого от рутины преступления, чем это весёлое сборище прославленных личностей и паразитирующих на них протоколистов. Всё это полностью отличалось от его обычного распорядка и кроме того, как он понял, оказалось ужасно скучно. Время было позднее; шансов, что Пол заглянет, уже почти не осталось. Он уже приготовился пробиваться сквозь толпу к ближайшему выходу, когда прямо на него выпорхнула женщина в невероятно зелёном одеянии.
– Я вас знаю! – вскричала она так, как Архимед кричал "Эврика!". – Вы Пол Джексон!
И детектив-лейтенант Э. Джексон из департамента полиции Лос-Анджелеса совершил один из немногих абсурдных поступков за свою эффективно организованную жизнь.
– Конечно, – сказал он. – И что я могу для вас сделать?
– Скажите, – зачирикала нетерпеливая девица, – это правда, что вы и Рита Ла Марр...
Конечно, Пол Джексон сам был виноват, что заманил брата на такую вечеринку. Лейтенант был уже готов приступить к блистательному и совершенно не подлежащему печати разъяснению дела Джексона – Ла Марр, утроившему бы тираж журнала, которому выдалось его получить, – и, вероятно, приведшему бы к изгнанию авторов журнала из команды "Метрополиса" на веки вечные.
Но не успел лейтенант Джексон безвозвратно испортить репутацию брата, как его внимание, как и внимание зелёной трепетуньи, было отвлечено первым интересным событием за вечер.
Прелюдией послужило внезапное появление миссис Хадсон. Очки без оправы отсутствовали, а волосы, когда-то столь запретно уложенные, струились, как у Офелии. Её деловитая речь свелась к серии жалобных визгов, среди которых едва различимы были имена мистера Вейнберга и мисс О'Брин.
Прежде чем кто-либо успел узнать источник её страданий, источник этот собственной персоной показался на пороге. Достаточно было бросить взгляд на Стивена Уорра, чтобы стало понятно, почему любая женщина с криком и даже визком от него убежит.
Способность Уорра хранить в себе огромное количество спиртного, никак этого не демонстрируя, была печально известной частью голливудских сплетен. Сегодняшнее количество, по-видимому, сильно превышало огромное, поскольку невозможно было отрицать, что наличие этого количества он демонстрировал, и весьма явно.
Но это не было весёлым буйным подпитием. Он выглядел воинственным, подлым и чертовски мерзким. Его одежда была в беспорядке, словно он уже прошёл через пару драчек, но глаза блестели, словно эти драчки служили всего лишь тренировкой перед настоящей грязной работой. С левой руки его в полном несоответствии с общим грубым обликом свисал аккуратно застёгнутый портфель.
Писатели – влиятельные и зачастую яркие персонажи на голливудской сцене; но облик их, естественно, не проникает в общественное сознание. Впрочем, пара присутствующих колумнистов знали экс-детектива-романиста, и по комнате пронеслось бормочущее "Стивен Уорр!". Проповеди интервьюируемых "Иррегулярных" стихли в тишине, и самые стойкие отвернулись от бара. Иные даже поставили свои бокалы.
– Хейя! – проговорил Стивен Уорр.
Прозвучало это экспансивно, но ядовито. Женщины-корреспонденты огляделись в поисках надёжной защиты (облачённая в зелёное с застенчивым ужасом подхватила Джексона под руку), а мужчины стали вспоминать тяжкие дни ученичества.
– Разве это не мило? – потребовал Уорр ответа у всей вселенной. – Разве это не чуде-е-есно? Целая комната набита всякой всячиной!
Ф. Х. Вейнберг по-голубиному выступил вперёд.
– Мистер Уорр!..
– Полегче, Ф. Х. Помните о юридическом отделе. Я просто зашёл, чтобы сказать этим парням и девкам пару слов. Пусть знают, что они празднуют. Может, они думают, что это так забавно, что на такую вечеринку в честь "Пёстрой ленты" собрались все, кроме меня – а я просто тот парень, который это пишет. И они могут подумать неправильно. Видите ли, леди и джентльмены из прессы, "Полли" не доверяет мне с этой картиной. Они боятся, что я могу вложить в эту чёртову штуку немного характера; а Холмс с "Метрополисом" должны быть чище лилии – чище самого офиса Хейса. – Он пошатнулся и, ухватившись за стол, пришёл в себя. – Вы думаете, это мелочь. Очередная студийная потасовка – ну и что? Но это кое-что большее, и вы узнаете всю историю. Само собой, я знаю – это всё должно быть гарантией классической верности; но я знаю и ещё кое-что. Я знаю, это заговор убрать меня с дороги. И я не имею в виду только сценарий. В последнее время мне поступали угрозы – угрозы моей жизни. И я знаю, откуда они исходили. Я не понесу их в полицию – я сам могу о себе позаботиться; но я просто хотел, чтобы все вы немножко сообразили, как чертовски реальна вся эта штука.