— Госпожа Хацугику — лучшая ойран, — бойко возразила девица, игравшая на сямисэне. — И самая опытная.
— Я подумал — раз ее прозвание «Первая хризантема», пусть и у Миуры она будет первой, — оправдывающимся тоном проговорил Ямадзаки. Все засмеялись. Кэйноскэ стиснул кулаки и осторожно прошел мимо двери.
Тут-то удача снова скорчила ему рожу: хозяин заведения скрючился за конторкой, нипочем не желая уходить. При нем не хотелось брать меч со стойки и сандалии с полки, так что Кэйноскэ отступил назад, в тень. Но слушать пьяные шуточки на свой счет тоже было противно, и юноша отошел еще дальше, к дверям, расписанным соснами и журавлями.
За этими закрытыми дверями тоже веселилась компания. Кэйноскэ вслушался в разговор — молодой голос явно заканчивал какую-то историю, но обладатель его сидел далеко от дверей, и юноша не мог расслышать его внятно.
— Так стало быть, — сказал другой, грубоватый голос старшего мужчины, — тебя в дом господина направил не кто иной, как сам Абэ-но Сэймэй. А ты еще говоришь, что боги тебя ненавидят. Ярэ-ярэ! Стыдись, Тэнкэн!
У Кэйноскэ от затылка к лопаткам прокатился холод. Тэнкэн? Головорез Тэнкэн, которого искали в Эдо и Киото — он здесь? Или это просто совпадение? Юноша развернулся к фусума лицом, ища в них щель, чтобы осмотреть комнату.
— Не называйте этого имени, — произнес молодой голос. — Мало ли кто услышит.
— Брось, тут все свои, и даже девушки нас не выдадут. Они знают, что у меня с предателями разговор короткий, правда, О-Кири?
— Да вы как скажете, Ато-сэнсэй, — девица захихикала, потом тихо взвизгнула: видно, ее ущипнули.
— Все-таки осторожнее надо, — сказала другая девица. — Кто знает, что за гости в соседних комнатах. Сюда заходят и сторонники сёгуна.
— Пусть заходят, — бросил кто-то третий. — Мы их тут встретим.
Болтай-болтай, злорадно подумал Кэйноскэ. Посмотрим, что ты запоешь, когда сюда наведаются наши, не оставляя мечей на стойке.
— Тише, тише, господа, — примирительно сказала девица. — Вы ведь пришли веселиться, а не драться, так будем же веселиться. Пусть О-Кири станцует нам, а я сыграю. Зачем же вы наливаете себе сами, молодой господин? Давайте я…
— Пустое, — отозвался тот, кого называли Тэнкэном.
Кэйноске, не найдя щели в сёдзи, продрал тихонько бумагу ногтем, и смог наконец заглянуть внутрь.
Названный господином Ато сидел к нему спиной, и юноша видел только широкие плечи да длинные волосы, забранные «хвостом» по моде рыцарей возрождения. Другой сидел боком, и его одутловатое лицо было хорошо видно в свете масляного фонаря с изображением цветущих ирисов. На вид ему было слегка за тридцать, и мешки под глазами обличали в нем пьяницу, а искривленный угол рта — человека жестокого. Но это не мог быть Тэнкэн — известный головорез приходился Миуре ровесником. Судя по всему, именно он пил сейчас.
Допив, Тэнкэн опустил руку, рукав косодэ не скрывал больше лица, и Кэйноскэ сжал губы: да это же нахлебник, проникший в дом его отца под именем Ёрумия Такэси! Вот оно что! Нет, не зря Кэйноскэ сразу почуял крысу, едва увидев его смазливенькую мордашку. Наверняка подлец готовил убийство отца, и лишь лихорадка помешала ему осуществить свои намерения. Он был в сговоре с Каваками, вот что! Кэйноскэ едва сдерживал участившееся дыхание. Не время пестовать обиду на товарищей — нужно сказать им, что один из убийц Сакума Сёдзана здесь!
Но почти одновременно с этой мыслью пришла другая: если Тэнкэна схватят и казнят или, что вероятнее, убьют при попытке к бегству, то получится, что за отца отомстил не Кэйноскэ, что погубил он свою жизнь, вступив в Синсэнгуми, совершенно зря. Нет, Тэнкэна непременно нужно убить своей рукой, и никак иначе.
Кэйноскэ собрался и приказал себе думать трезво. Торопиться некуда: негодяи пришли сюда хорошо провести время и повеселиться, они задержатся по меньшей мере до часа Крысы, а то и до рассвета, и наверняка заберутся в постели со своими девками, а значит — разойдутся по комнатам, где их легко будет взять по одному…
— Миура-ха-ан! — раздалось вдруг в коридоре, ведущем к садику и дальним покоям. — Миура-ха-ан!
Ах, чтоб тебя! Человек, которого называли господином Ато, резко встал и шагнул к двери. Кэйноскэ некуда было деваться в узком проходе, и он, отпрянув от щели в сёдзи, повалился на пол, притворяясь пьяным.
— Кто здесь? — Ато высунул голову в коридор. Фонарь с ирисами теперь подсвечивал его снизу, и в этом свете подбородок казался особенно тяжелым, а впадины глаз — особенно черными. Кэйноскэ не шевелился.
— Эй, пьянь, — окликнул его Ато. — Вспомни, где твои приятели да ступай к ним поживее.
— Вот вы где, Миура-хан! — в коридор выплыла, покачивая пышным бантом на животе, Хацугику. — Ох, до чего же вам плохо! Мыслимое ли дело, пить столько в вашем-то возрасте?
Кэйноскэ был почти рад ее появлению: с лица Ато исчезла подозрительность. Он ступил чуть вперед, откровенно рассматривая Хацугику, одобрительно улыбнулся, когда она склонилась над юношей и кимоно обтянуло ее пухлый зад… Кэйноскэ притворился совсем пьяным и дал себя поднять, цепляясь за шею девицы.
— Идемте, идемте, Миура-хан, — приговаривала девица. Ато с усмешкой отступил в комнату и задвинул фусума.
Пришлось вновь идти за ней в дальние покои, притворяясь пьяным. Кэйноскэ не смущался и не беспокоился больше: враг был здесь, оставалось только еще немного попритворяться упившимся в лежку, пусть девка заскучает и отстанет.
Ямадзаки, видимо, хорошо ей заплатил, и она постаралась деньги свои отработать: тискала и мяла его корешок, да так, словно масло хотела оттуда выжать. Кэйноскэ переполняло отвращение. И за это вот другие мужчины готовы платить золотом, разоряя семьи и торговые дома? Тьфу. Он продолжал лежать, и в конце концов девица отступилась.
Когда же она уйдет? — думал Кэйноскэ. Нужно ведь и ей спать, или хотя бы облегчиться…
Кто-то тихо поскребся в сёдзи. Хацугику споро подобралась к двери.
— Кто там?
— Аои, — отозвались оттуда. Хацугику приоткрыла дверь и выскользнула на энгаву.
— Ну, как у тебя? — спросила она?
— Он уснул, — по голосу Кэйноскэ узнал девицу, сидевшую с Тэнкэном, и весь подобрался.
— Так быстро? — удивилась Хацугику.
— Сама удивляюсь. Вроде и пил немного, и держался хорошо… странные вещи только рассказывал…
— Какие? — полюбопытствовала Хацугику.
— Про богов. Про Идзанами[65].
— Что про Идзанами?
По голосу Аои Кэйноскэ понял, что девица улыбается.
— Говорил, что когда был еще ребенком, хотел спуститься в подземное царство, убить богов грома, спасти Идзанами и жениться на ней.
— Намайда, — Хацугику фыркнула. — Что за день сегодня! Мне мужеложец достался, тебе сумасшедший.
— Он не сумасшедший, он просто… устал очень, — Аои вздохнула. — Сказал, ничего не хочет, только спать. А жаль, такой хорошенький. Он даже красивей, чем Дайити.
— Не может быть! Ты видела, как Дайити танцует куртизанку в «Луне первой встречи»? Он так играет куртизанку, что даже я бы ее захотела. Вот что я тебе скажу: мой сегодняшний, мужеложец такой красавчик, что луна бы постыдилась — но и он не красивей Дайити.
— Не поверю, пока не увижу.
— Ну, посмотри — только осторожней, не разбуди его.
Кэйноскэ быстро сглотнул и начал сонно сопеть. Он с детства научился притворяться спящим: не сглатывать и шумно дышать.
Сквозь веки он различил, как над ним опускается светильник.
— Да, он и вправду хорошенький, — шепотом согласилась Аои. — Но мой все равно красивей.
— Ну, ты меня раззадорила, — Хацугику поднялась. — Покажи мне своего!
Кэйноскэ вздохнул с облегчением, рассчитывая, что девицы наконец уйдут — но не тут-то было: оказывается, Тэнкэн лежал прямо в соседней комнате, и Аои всего лишь сдвинула сёдзи.
Теперь обе девки склонились над Тэнкэном.
— Хм, трудно сказать, кто из них красивей, — прошептала через некоторое время Хацугику. — Давай положим их рядом и рассмотрим получше.
Послышался звук футона, сдвигаемого по полу вместе с лежащим на нем телом. Кэйноскэ чуть напрягся: казалось, сама судьба помогает в его мести. Плотная ткань футона коснулась его руки, он услышал близкое тяжелое дыхание и смрад перегара. Тэнкэн, в отличие от него, был и вправду мертвецки пьян.
Некоторое время девицы молчали, внимательно рассматривая «пленников».
— У твоего подбородок тяжеловат, — сказала наконец Хацугику.
— А у твоего на полпути сдался и раздумал расти дальше, — парировала Аои.
— Зато у моего красивая челочка. А твой обкорнался как я не знаю кто.
— Волосы не считаются. Мы же спорим о лице. А волосы он обрезал, потому что они обгорели на пожаре.
— Ага, и брови у него обгорели. И уши торчком.
— Торчащие ушки — признак хорошего любовника.
— Да-да, вижу я, как хорош твой любовник. Пьян как бревно.
— Ну, он хоть протрезвеет к утру. А твой так и останется мужеложцем. И Дайити твой, кстати, тоже мужеложец.
— Дайити делает это с мужчинами только ради денег. Влюблен он в О-Цуру из Гиона, я точно знаю.
— А ты видела его без грима? У него прыщи!
— Прыщи проходят!
— А волосы отрастают! И брови!
— А еще он худой, и глаза у него впалые.
— Зато какие красивые! Вот честное слово, если бы ты видела его, когда он не спит, ты бы сразу признала, что он красивей.
Хацугику, видимо, хотела что-то возразить, но решила не затевать ссору.
— Давай признаем их равными, — сказала она. — И все равно Дайити красивей обоих.
Кэйноскэ почему-то ощутил обиду. Когда его сравнили с самым юным и многообещающим оннагата Столицы, обидно не было: он и не собирался состязаться в красоте с актерами. Но сравнение с Тэнкэном, да еще и признание того, что Тэнкэн ему равен, отчего-то задело.
— Эх, что нам толку теперь с этой красоты, — вздохнула Аои. — Разве только вот так рядком положить и любоваться.