Господин инспектор начал понимать тэнгу…
Асахина покачал головой.
— Если бы это делалось с моей помощью, здание стояло бы над речкой. И я бы ослабил конструкцию стены, обращенной к воде. Тогда бы вам не пришлось так опасаться осколков, — он сделал паузу. — И платил бы пенсии семьям погибших, конечно.
— Пока еще не погиб никто. Они знают цену оплошности, господин Асахина. Я же говорю, они очень, очень осторожны. Кроме того, речка не настолько широка, чтобы осколки через нее не перелетели. Полагаете, мы не думали об этом? Нет, наш способ предохранить лес от пожара более прост и надежен — вверх по склону вырубка, а вниз… в случае пожара мы просто взорвем плотину. Конечно, груз погибнет, но все можно будет восстановить, а вот лес — нельзя.
— Если взорвать плотину… вы потеряете не только груз, пожалуй.
— Все остальное восстановить еще легче, — отмахнулся Синдо. — Руки дешевы. Дороги котлы — но там мало что может пострадать и у нас есть свои литейные.
Асахина опять кивнул.
— Мы посчитали, что сможем снова начать производство через месяц после взрыва. Конечно, потерянное время, мокрый лес… но если сравнить с последствиями настоящего лесного пожара — мы легко отделаемся. Ну что ж, здесь, пожалуй, все, — Синдо, поднявшись на вал, оглядел вырубку и завод, как полководец — поле битвы. — Если вы желаете посмотреть еще и шахту, я подам экипаж. Ах, простите — естественная надобность давно меня беспокоила, а теперь настоятельно заявляет о себе. В этом, к сожалению, мы пока еще не превозмогли природу — а жаль.
Он взмахнул тростью и поспешил вниз, к конторе, где было отхожее место для начальства. Сайто поверил бы в естественную надобность, если бы не увидел человека, которому взмах трости был адресован, — судя по чистой и опрятной одежде, конторского служащего.
— Вы видели что-нибудь подобное? — спросил инспектор. И понятно было, что спрашивает он не о котлах, запахе и жаре.
— Видел, — кивнул инженер. — В Осаке во время голода. За морем кое-где — в качестве… частной инициативы. А о таком — читал. Это раньше было в обычае, особенно при обустройстве неимущих.
— Как думаете, что у них там? Телеграф?
Разговора не получилось и в этот раз — конторский служащий, обменявшись с Синдо двумя словами, уже спешил к ним.
— Счастлив предстать глазам гостей, — поклонился он. — Зовите меня Нисигава, пожалуйста. Сейчас подадут ландо. Не желаете ли перед этим отведать чаю?
— Желаем, — сказал Сайто. — Опять дегтем надышался.
Их снова поили чаем в конторе. Синдо переменил рубашку, Нисигава заливался цикадой. Обед, говорил он, подадут наверху, у вырубки. Ах, как им повезло — сама госпожа Мияги будет обедом распоряжаться! Ах, что за чудо госпожа Мияги — верная и умная жена; пока муж ведет дела в столице, она тут распоряжается всем — и закупками продуктов для рабочих, и строительством, и лесопилкой — всем-всем. И какая красавица при том! Глаз не отвести! Ах, до чего это бывает редко — чтобы умная женщина была красива, а при том и верна. Истинное сокровище.
— О да, — торжественно сказал инженер, — одно из величайших благ в непрочном мире.
Вскоре подали и ландо — лошадка, правда, подгуляла: японская полукровка, для такого шикарного экипажа низковата. Но что ж тут харчами перебирать — сели, поехали.
И если смотреть вдаль, на склоны, то можно подумать, что со времен первого императора ничего тут не изменилось. А если смотреть вокруг или вперед — думать так уже нельзя. Параллельно дороге идут вниз рельсы.
— В коляске быстрее? — удивляется инженер.
— Да, вверх вагонетку тащат волы или люди. Вот же, смотрите.
Впереди показалось нечто вроде поезда — вереница тележек, сцепленных друг с другом. Тележки все были пусты — кроме двух последних. В них стояли четыре больших котла — с рисом и рыбой — да кадка с соленым дайконом. Поезд тащил вол, погоняемый мальчиком лет восьми. Мальчишка то покрикивал «Корэ-ярэ!», то принимался срубать хворостинкой головы-соцветия придорожным сорнякам. Услышав сзади топот копыт, он остановил «состав», почтительно склонился и не разгибался, пока ландо не оставило его тележки далеко позади.
— Это один из поварят, и свою увольнительную он получит после обеда, — ответил на незаданный вопрос Синдо. А это, — сверху прошагали несколько молодцов с дубинками за поясами, — вторая смена охраны. Они получают свою пищу наверху, там отдельная кухня. Их сменщики поднимутся на обед и отдых туда же.
— А почему они не едят внизу? — спросил Асахина. — Кормят у вас в самом деле неплохо, я и дома не всегда так ел.
— Помилуйте — есть вместе с эта! — Синдо фыркнул. — Вы ведь бывали в Бэйкоку, господин инженер. Разве там белый человек сядет за стол рядом с черным?
Бэйкоку, «страна риса», страна изобилия — так называют Соединенные Штаты… Сайто усмехнулся краем рта. Поди ж ты, и у них есть свои неприкасаемые — об этом, небось, Сакамото помалкивал…
— Там не каждый сел бы за стол и со мной, — а вот инженер усмехнулся уже открыто. — Да и вас, господин Синдо, большинство американцев дальше кухни не пустило бы. В Калифорнии мне часто доводилось видеть надпись над дверью в бар — неграм, китайцам и бродячим собакам вход запрещен.
— Но ведь я не китаец, — в голосе Синдо ослышалось что-то похожее на беспокойство.
— А они не видят разницы, эти круглоглазые господа. Они бы вас и с корейцем перепутали, и от айну бы не отличили. Иногда даже с представителями наших дипломатических миссий случались конфузы, — улыбнулся Асахина. — Господину Кацу Кайсю, Защитнику Провинции Ава, представьте, как-то не дали остановиться в гостинице, объяснив, что в приличном заведении не место всякому сброду.
На лице управляющего проступило нечто вроде священного ужаса.
— И что же сделал великий господин Ава-но-Ками? — представить себе действие, которое было бы адекватной реакцией на подобное непочтение к человеку, которого при жизни назвали «божеством-хранителем», господин Синдо явно не мог.
— Поговорил с этими людьми. Они переменили свое мнение. И на его счет, и насчет сброда.
Впереди показалась стена усадьбы. Дорога шла мимо — туда, где раздавался стук топоров. Над усадьбой парила снежная шапка Каванори, по левую руку была Митакэ, по правую — Огами. Туда, в сторону «Горы бога», убегали рельсы. А несущая бревна река разделяла Митакэ и Каванори, словно голубая орденская лента: Митакэ — плечо, Каванори — голова.
А уголь, значит, выковыривают из зубов у бога… Конечно, зубы-то у него не черненые, а от природы черные. И за углем приходится лазить в пасть. И время от времени эта пасть смыкается.
— Сколько всего людей работает на шахте? — спросил Асахина.
— Шестьдесят два, не считая баб и детей, — отозвался Синдо.
Сайто мгновенно произвел подсчеты. Мальчишка вез четыре котла на четверть коку. Итого, коку риса и рыбы. Шестьдесят человек по сто моммэ[94] — это шесть канов. Значит, потребуется два котла по одному то[95], а мальчишка вез впятеро больше. Даже если принять, что женщин и детей на шахте столько же, сколько мужчин — хватит четырех котлов по одному то. А в повозке у нас десять то. Кто съедает остальное? Охранников кормят отдельно — вон, дымится под навесом, не иначе кухня. Где же эти едоки? И зачем тащить еду наверх вагонеткой? Почему не поставить кухню и не готовить на месте? Чтобы не разводить огонь — глупости… Чтобы дым не демаскировал? Так туда уже рельсы ведут, все видно.
Остается одно: поселок для охраны (вот они уже и въехали в ворота и видят его своими глазами) невелик, поставь тут кухню побольше — у поваров непременно возникнут вопросы. А внизу они готовят сразу по меньшей мере на четыре сотни человек. И готов прозакладывать что угодно — понятия не имеют о том, сколько народу трудится на шахте. Знают только своих, деревенских. Так… Очень понимаю господина Синдо. В этих условиях действительно придется людей бить и гонять. Бить и гонять и ущемлять в каждом движении. Потому что, если этого не делать, работники начнут смотреть по сторонам. И увидят много странного. Да и отчетность будет сходиться, только если выжимать из людей все — и еще немножко.
— Добро пожаловать! — на высоком крыльце улыбалась женщина — действительно, очень красивая. И очень подходящая к этой усадебке — вот ведь, веселый садик в горах, и до того естественно выглядит — словно кусочек леса взяли да обнесли высокой каменной оградой. И лишь внимательному взгляду видно, как мастерски проложены тропинки, очищены от сорняков «дикие» заросли и нарочно состарен каменный мостик через ручей.
Одета женщина была не по-японски, а так, как одеваются европейки, которым охота поиграть в японок: длинный просторный халат, тонкий поясок, повязанный под самой грудью. Легкий зеленый шелк струился вниз, от плеч к подолу делаясь темнее. Через локти переброшена китайская шаль цвета морской волны.
— Госпожа Мияги, — по-европейски поклонился Асахина. Надо же, какую военную выправку показал!
— Прошу любить и жаловать, — а вот эта японская фраза резанула по уху в сочетании с протянутой для поцелуя рукой. Впрочем, такую славную ручку отчего бы не поцеловать.
Ногти красавицы острижены коротко и не носят ни малейших следов краски. Гейша. Бывшая гейша. Розовый Пион, карьеру начинала в третьеразрядном Доме Сирени в Нагасаки, девятнадцати лет выскочила замуж за американского капитана, и в обновленную Японию вернулась уже вдовой и судовладелицей.
Отчего нет? Если человек хорошо и до тонкости знает одно дело — он может освоить и другое. Господин Мияги из тех, кто и при старом режиме не стал бы особо смотреть, кого принимает в дом, если с ним в дом приходит торговый флот, а уж после революции-то, когда столько людей с громкими именами взяли в жены старых подруг, ему и вовсе не на что стало оглядываться.
Их провели в столовую, обставленную в европейском стиле — «ёсицу». Ёсицу, ёфуку — европейская обстановка, европейская одежда, и хозяйка по имени Ёко, через тот же знак. Знак «океан», он же «заморский», он же «чужой».