Тут Нестор закашлялся и бросил взгляд на сыщика.
— Да, господин Барабанов, — резко сказал сыщик, — допросы были жесткие. Но и банда была опасная, чай, не кошельки у ротозеев резали на ярмарках. В общем, почти всех тогда удалось схватить, но самый главный душитель смог скрыться. Видимо, он в очередной раз сменил личность и пачпорт новый справил. И, перебравшись подальше, собрал новую шайку. Но действовать решили по-новому.
— И как же? — поинтересовался Нестор.
— Они перестали нападать на одиноких путников, видимо, это приносило небольшой барыш. Шайка теперь врывалась в дома богатых помещиков, которые под жестокими пытками отдавали им все свои сокровища, припрятанные в доме. Поскольку они уже никого не душили, их в народе прозвали гостями. Так вот, господа, теперь я могу вас поздравить с тем, что банда гостей полностью разгромлена, а ее руководитель, знаменитый Леонид Душеновский, он же рав Губенталь по кличке Душитель, попался наконец в наши сети и сидит сейчас вот за этой дверью.
Тут дверь допросной открылась, и в проеме показалась голова довольного полицмейстера.
— Господа, прошу! — пробасил Цеховский.
В комнате, в клубах табачного дыма, сидели допрашиваемый, писарь и несколько сыщиков. Душеновский пил чай из стакана и хитро улыбался. Увидев вошедшего Муромцева, он затянулся папиросой и проговорил хриплым голосом:
— А тебя, барин, я помню! Ловко дерешься, нечего сказать. Сразу видно, не из наших. Эти вот рохли, — он кивнул на сидящих вдоль стены сыщиков, — не осмелились бы за самим Душителем гнаться!
— Полноте вам, Лев Иванович, — ответил Роман Мирославович, — какой я вам барин? Вы ведь такой же дворянин, как и я.
— Но… но как вы узнали? — Рука его со стаканом мелко задрожала.
Но он тут же совладал с собой и поставил стакан на стол, вопросительно глядя на усмехающегося Муромцева.
— Вы правы, я не из местных. Приехал из Петербурга и работаю здесь не по банде гостей, — начал свой ответ Роман Мирославович. — Я уверен, что за все свои разбойные дела вы ответите по закону. Но мне хотелось бы вернуться в ваше детство и задать в связи с этим пару вопросов.
Душненко вдруг сник, растерянно оглядел комнату и тихо сказал:
— Ну, раз вы добрались до моего детства, то и вопросы вам не понадобятся, вы же сами все знаете.
— Все, да не все, — ответил Роман, ставя стул напротив Душненко. — Расскажите нам о своем детстве.
— А что рассказывать? Таких, как я, знаете, сколько по России-матушке скитается да по тюрьмам сидит? Я круглый сирота, матери родной в глаза не видел, умерла родами. А когда мне десять лет было, то отца моего, инженера горного, убил и съел безумец Людожор, будь он проклят. Вот тогда меня и поместили в приют, который до смерти не забуду.
Душненко нахмурился, взял без спроса из пачки на столе папиросу, прикурил от протянутой Романом спички и продолжил:
— Издевались там над нами все — и старшаки, и надзиратели. Били по поводу и без оного. Вот через такое воспитание я и вырос жестоким и беспощадным. Иначе там было не выжить, вы уж поверьте. Там же я научился драться, воровать. И убивать.
Душненко тяжело вздохнул, глядя на дым от своей папиросы.
— Вы там кого-то впервые убили? — спросил Муромцев.
— Да. Яшку Ворона. Задушил гада.
— За что же?
— Третировал меня, цукал, словно в жертвы выбрал. Задирал по сто раз на день. Воровать заставлял, а после отбирал все. Короче, задушил я его полотенцем во сне, а тело утопил в выгребной яме. Надзирателям же сказал, что Яшка в бега подался, такое часто случалось. Мне, конечно, поверили, им было наплевать и на Яшку, и на меня. И даже, кажется, обрадовались, что главный буян сбежал. А я с тех пор стал сколачивать свою шайку, тогда же меня и прозвали впервые Душителем.
— Ну, хорошо, — сказал Роман, — эта часть вашей биографии нам более-менее известна и не особо интересна. Но мне хотелось бы услышать еще о кое-каких других ваших жертвах.
— Это о каких еще других жертвах?! — Душненко вскочил и раскинул руки в показной уголовной истерике. — Я грех на душе держать не стану! Про всю кровушку пролитую я вам рассказал!
— Успокойтесь, Душненко, — проговорил Муромцев, указывая ему на стул, — я о другом. Скажите, вы помните другого мальчика по имени Иоаннис Каргалаки? Он был такой же сирота, как и вы, но на суде ему повезло больше и его определили к опекуну. Тогда как вас направили в приют.
— Как не помнить? Помню, конечно, — на лице Душненко появилась злая улыбка, — сколько я слез выплакал по ночам, избитый и голодный, когда думал о своем невезении. Хотя чего удивляться — достаточно было в зеркало посмотреть, и сразу все стало бы ясно. Иоаннис тот красавчик был, голосок как флейта. А посмотрите на мою рожу — рябой, нечесаный, конопатый! А как отца убили, так я словно черт кидался на того пузана-опекуна. Даже на башмак ему, помнится, плюнул и по матери обругал. Немудрено, что он взять меня не захотел. Да что ж теперь жалеть, сложилось как сложилось.
Цеховский открыл обе половины окна, повернулся и спросил:
— За что же вы плюнули на господина Жумайло?
— А нашелся тоже спаситель хренов, — горько усмехнулся бандит, — начал нам про свой балаган кукольный байки рассказывать. Что он, мол, с другими ребятами театр делает, как они в костюмах пляшут. Так меня чуть не вывернуло от отвращения. Сюсюкал там что-то, чуть ли не как собачонка на задних лапах перед нами ходил.
Душненко в сердцах плюнул на пол и испуганно посмотрел на полицмейстера.
— Продолжай, — скрипя зубами, проговорил Цеховский.
— Так вот, противный тип он был. А Иоаннис тот был рад-радешенек. Еще бы, в приюте он бы и дня не прожил. Мягкий был слишком, слабый. Такой, как говорится, губошлеп. Так что, я думаю, Господь подрядил нас так, как оно должно было быть. Иоаннис, значит, к тому дурачку в куклы играть, а меня в приют. Что же, и в приюте люди живут. Никто ведь тогда не думал, что я таким вот вырасту бандитом и душегубом, а оно вон как вышло.
Роман подошел к окну, закурил и спросил Душненко:
— Вы завидовали Иоаннису?
— Поначалу мне было его даже жалко, потом думал, что я вроде как подвиг совершил. Мол, сам в приют отправился, а его туда, к театралу этому. А завидовать — нет, не завидовал.
— А может быть, вы считали решение судей несправедливым? Ведь они могли вас обоих отправить к господину Жумайло или хотя бы вас.
— Да я сам к нему не захотел идти, поймите! Да он бы и не взял меня. Хорошо хоть Иоанниса взял, богоугодное дело сделал, спас его практически от смерти верной. Может, один грех мне за это спишется. Кстати, как он там поживает? Надеюсь, добропорядочным гражданином стал, не то что я?
Роман пропустил вопрос Душненко мимо ушей и снова спросил:
— А почему у вас такая неприязнь к кукольному театру?
— Да нет у меня никакой неприязни! — устало махнул рукой Душненко. — Я сам не прочь на Петрушку в балагане посмотреть! Просто дело это не мужское.
Муромцев посмотрел на Нестора. Тот тут же схватил саквояж, стоявший у ног, и поставил его на стол. Роман подошел к столу и стал доставать из него кукольные ручки, найденные во ртах убитых. Душненко с интересом смотрел то на Муромцева, то на деревяшки, лежавшие в ряд на грязно-зеленом сукне.
— Не узнаете ли вы эти вещицы? — спросил Роман, отходя от стола в сторону.
Душненко взял одну из ручек и стал рассматривать, то поднося к глазам, то отдаляя, и даже понюхал, а затем, улыбнувшись, сказал:
— Вроде ручки кукольные! В куклы играть будем, господин сыщик? Что же, все веселее, нежели клопов в камере давить, давайте поиграем! Ля-ля-ля, тру-ля-ля! — Он противно засюсюкал, устроив фехтование ручками, которые у него тут же отобрали.
Дальше Муромцев бандита уже не слушал, мгновенно потеряв интерес к его персоне. Он многозначительно посмотрел на хмурившегося у окна Цеховского, давая тому понять, что как бы ловко ни врал отпетый бандит Душненко, на маньяка, убившего членов опекунского суда и самого опекуна, он совсем не был похож. Ведь настоящий убийца был идейной личностью и не преминул бы в такой момент закатить истерику из-за несправедливой судьбы. И уж точно поведал бы сыщикам о том, как и за что он казнил негодяев из опекунского суда, разрушившего его жизнь.
Роман убрал ручки в саквояж и достал фотокарточки убитых со словами:
— Потрудитесь рассказать господину полицмейстеру, знаете ли вы этих господ, а также где вы находились в даты, которые он вам укажет.
Роман кивнул Цеховскому, шепнул Нестору: «Протокол допроса потом возьми у писаря» — и вышел из допросной в полной уверенности, что убийцей-петрушечником Душненко не был.
Глава 23
Те несчастные дети, оказавшиеся в тяжелое время под опекой Яна Жумайло, давно повзрослели — самому старшему исполнилось двадцать семь лет, а младшему, тому самому Иоаннису Каргалаки, было уже двадцать.
Еще в самом начале следствия была высказана догадка о том, что жестокий опекун мог издеваться над своими подопечными. Однако по мере расследования факты заговорили как раз об обратном. Ян Жумайло, по воспоминаниям людей, немного знающих его, производил впечатление человека мягкого и вполне доброго, вовсе не способного на жестокость, тем более по отношению к детям. К тому же его сильно подкосила в душевном плане гибель жены. Это было известно со слов соседей и немногочисленных знакомых добродушного помещика.
Потеряв горячо любимую жену, с которой он вместе увлекся идеей народного театра, Жумайло без остатка посвятил себя новому увлечению. Со стороны это выглядело как одержимость, но дело было вполне себе безобидное, хоть и выходило за условные рамки принятого в обществе поведения — большинство его соседей повально увлекались охотой, держали породистых собак или гнали медовуху на собственных пасеках. Поэтому домашний театр с трудом вписывался в помещичью идиллию малороссийской глубинки. Но люди с пониманием относились к чудачеству Жумайло и даже посещали представления, которые пожилой господин регулярно давал в своем имении.