в момент пленения у него забрали сумку с набором инструментов, он был бессилен помочь. Генерал приказал вернуть ее, даже сделали обыски, но найти не смогли. Все инструменты были из серебра, и очень прельстили русского солдата, чтобы от них отказаться».
На прапорщика Казина «возложена была обязанность на другой день отвезти пленных офицеров в главную квартиру и сдать там их». «Занявшись этим поручением, — пишет он, — я узнал, чтофранцузы, которых мы порешили, были ни что иное, как подвижная колонна хлебопеков, приготовлявших сухари для большой армии; — колонна эта, не получая давно никаких известий, что делалось в Смоленске, решилась сблизиться со своими и очутилась в кругу наших войск.Потеря неприятеля убитыми простиралась свыше 500 человек, раненых было 1 офицер, поручик Бонифас, и более 320 человек нижних чинов». В журнале 5-го корпуса также сказано, что это отряд, прикрывавший обозы с провиантом. Автор же «Походных записок» уверяет, что захваченный отряд был из числа маршевых батальонов, или полков, которые, по истреблении бригады Ожеро, пробирались к Смоленску. Поскольку Вьейо ничего не говорит ни о назначении своего отряда, ни о «колонне хлебопеков», а упоминает лишь об обычных маркитантах и о недостатке продуктов в последние три дня пути, то надо полагать, что Казин имеет ввиду персонал магазина, захваченного в Княжем. Пущин так и записал в дневнике 31 октября (12 ноября): «Финляндский полк отделился для атаки французов, охранявших один магазин недалеко от наших позиций. Результат этой экспедиции — взятие магазина и 400 пленных, в том числе 20 офицеров». Нам известно, что полк получил совсем другую задачу, и магазин в Княжем был захвачен им совершенно случайно; на него навели финляндцев отступавшие французы.
Казин описал еще один необычный случай: «В пылу самой сильной схватки был жестоко изранен солдатами 5-й роты французский поручик Бонифас, и как его считали убитым, то он и оставлен был в числе прочих на месте сражения; при разборе пленных, подошел ко мне один из французов и объявил, что он видел раненаго поручика, утверждал, что он жив и просил позволения сходить и принести его. Доложив об этом генералу Бороздину, я немедленно получил приказание откомандировать при унтер-офицере 4-х рядовых, и в случае, если окажется, что г. Бонифас жив, принести его на перевязку. Чрез час времени, мнимо убитый был принесен». Вьейо рассказывает, как среди пленных офицеров неожиданно «появился призрак, человек обнаженный и покрытый кровью с головы до ног, который кричал: "Посмотрите, как гнусно ваши солдаты обращаются с французскими офицерами! Посмотрите, в какое состояние они меня привели, с какою бесчеловечностью раздели меня, раненого, и бросили на снегу”». Далее он продолжает: «Этому офицеру нанесли удар саблей, который рассёк ему ухо, один удар — в голову, множество штыковых ударов в левую руку и бедро, и среди других — один в середину груди, который проткнул его тело насквозь. Мы не признали его, настолько он был обезображен, а голос — изменившийся. "Мои друзья, — сказал он, — я — Бонифас”… Бонифас, ослабленный потерей крови и закоченевший на морозе, не мог больше говорить и рухнул без сознания на снег. Они велели накинуть на него казачий кафтан (большой широкий плащ) и унесли, пообещав позаботиться о нём». Согласно одному документу, Бонифас был «ранен семью штыковыми ударами, проткнувшими насквозь его тело, и ударом сабли в голову 12 ноября». Казин заверял: «Раны его оказались неопасны, и после перевязки, сделанной ему доктором нашим Гибнером, он пришел в себя. Успокоив его с этой стороны, надобно было озаботиться об его одежде, потому, что он принесен был с места сражения в одной рубашке». Одежду ему нашли, кроме сапог, и этому обстоятельству он отчасти оказался обязан своею жизнью.
По словам Вьейо, спустя более двух часов после окончания боя появился генерал Уваров (вероятно, он путает его с Бороздиным). «Это был очень красивый человек с весьма приятной фигурой; манеры и учтивость его соответствовали внешнему виду… Генерал сказал нам, что не понимает, почему, будучи столь малочисленными и при недостатке боеприпасов, мы имели дерзость сопротивляться так долго». Он был огорчен тем, что французы не соглашались капитулировать, это было бы лучше для всех, но с ними невозможно было договориться, и потому пролилось много крови. Русские также понесли потери, ожесточившие солдат против французов. «Вы сделали бы гораздо лучше, поступив какгенерал Ожеро, который сдался вчера после нескольких минут обороны, видя невозможность сопротивляться более долгое время». Действительно, накануне французы слышали короткую канонаду, причины которой не знали. Затем генерал нарисовал пленным печальную картину будущего: их отвезут в Сибирь, непривычные для них холода, да там еще более суровые, уничтожат всех быстрее, чем русская артиллерия и казаки; к тому же, добавил генерал: «Народ рабов (un peuple d esclaves) фанатично настроен против вас». Климат лишит сил и парализует мужество. После долгого разговора Уваров, очаровавший всех своей гуманностью, уехал. Пленные по-прежнему находились вместе с русскими офицерами, им принесли на ужин несколько больших кусков мяса.{62}
«Переночевав в Княжом, в доме старосты, — пишет Казин, — я на другой день, часов в 9 утра, угощен был радушным хозяином славными щами и медом и накормив тем же наших пленных, начал приготовляться к перевозу их в главную квартиру. На шести подводах мне должно было поместить 21 человека». Прапорщик получил в команду шесть казаков. Раненый Бонифас непременно хотел уехать со своими, но потерял сознание. В тот день был сильный мороз в тридцать градусов. Вьейо вспоминал: «Бонифас не хотел нас покидать, не хотел оставаться один в руках русских; он хотел, как сказал, умереть среди своих товарищей. Мы заметили, что слабость, вызванная ранами, не позволит ему вынести тяготы долгого и утомительного путешествия, которое нам предстоит. Доктор объяснил, что не имеет в своем распоряжении ни инструментов, ни белья, ни корпии, чтобы ухаживать за ним. Ничто его не убедило, он упорствовал в своем желании отправиться с нами; тогда его уложили в сани, где нас разместили попарно, с мужиком, который правил, но в момент выступления заметили, что Бонифас находится без сознания; его раны вновь открылись и обильно потекла кровь. Необходимо было вернуть его в поместье, что и посоветовали русским; они обещали о нем позаботиться; мы не очень верили их обещаниям и оставили его, считая потерянным человеком». Пленные офицеры проследовали вдоль колонны своих несчастных солдат и унтер-офицеров, которые шли пешком по снегу при морозе в 30–35 градусов под конвоем бесчеловечных казаков. 1 ноября Бороздин доносил в главную квартиру, что «препровождает пленных штаб и обер-офицеров, а рядовых (оставляет) в Князеве»; сам же он с отрядом в тот день прибыл в Максимовское, затем пошёл в Волково.
П.П.Коновницын
«В этот день мороз был довольно сильной, — отмечает Казин, — разместив остальных 20 человек, разумеется, я не мог ехать с ними скоро, а потому на половине дороги пленные мои, одетые очень легко, начали застывать, и я, чтоб дать им отогреться, остановился на час времени в деревне. На этом-то привале большая часть из них, чувствуя сильную боль в ногах, сняли с себя сапоги, которых уже не могли надеть, потому, что ноги у них распухли, и затем явились ко мне с ногами, обвязанными тряпками и соломою, уверяя меня, что эта обувь для них покойнее и лучше. Усадив их опять на подводы, я, часу в четвертом после полудня, прибыл в главную квартиру и явился тотчас же к дежурному генералу Коновницыну». Главная квартира русской армии 1 (13) ноября переместилась из Щелканово в село Юрово (Журово). Вьейо рассказывает, что произошло после нескольких часов пути: «Прибыли в главную квартиру князя Кутузова, я полагаю вJaszkow или Usof, в то же время, когда туда входила большая колонна русской кавалерии. Мы вынуждены были долгое время ждать её прохождения, и мимоходом получали всевозможные оскорбления, которые им нравилось бросать в наш адрес; все от головы колонны до ее хвоста кричали: “Капут французы; Париж, Париж; собака француз; Наполеон свинья, Наполеон капут”. Офицеры покидали свои ряды, проезжали мимо наших саней, как фурии, готовые нас растерзать, спрашивая: “Ты поляк, ты француз?” Когда нашли одного поляка, их гнев удвоился; посыпались ругательства и угрозы; они даже били многих старших офицеров, приговаривая: “Сибирь, Сибирь”… Если это оказывался француз, они задавали ему “приятные" вопросы: “Где твой император, твоя свинья император? Я хочу держать его голову на кончике своей сабли”, затем, показывая пистолеты, говорили: “Это, кстати, чтобы разбить головы всем французам, ни один не избежит! Скажи, где остановился твой негодяй император? Мы гонимся за ним от Москвы, не можем поймать, но схватим его, он не выберется из России! Адьё, французы, идите умирать в Сибирь”».
Коновницын тогда обедал у Кутузова, Казин вспоминает: «Я, озабочиваясь о моих пленных и по тесноте селения, где была расположена главная квартира, и дома все заняты, поместил их на время на улице у большого костра, зазжённого казаками, сам же пошел ожидать генерала, который вскоре возвратился; приняв от меня рапорт, очень милостливо и ласково со мною обошелся, расспрашивал о сражении, хвалил наш полк…, пленных же поручил мне сдать начальнику главной квартиры полковнику Ставракову, куда я и привел их; — прием был скор, а помещение тот же костер с огнем, где они грелись и потому-то я полагаю, что немногие из них на утро могли продолжать путешествие».
«Князь Кутузов, — рассказывает Вьейо, — узнав, что некоторое количество французов, взятых в плен накануне, проходили совсем рядом с господским домом (chateau), где он разместил свою главную квартиру, потребовал привести нескольких офицеров. Я был в их числе. Он спросил о наших силах во время оставления Мо