– Простите, пожалуйста, госпожа Антонеску. Я вам верю. Я просто злючка и фантазерка. А вам я верю абсолютно. Совершенно. Целиком и полностью. Вы меня прощаете?
– Конечно, – сказала госпожа Антонеску. – Какие странные слова. Ни в чем ты передо мной не виновата. Я рада, что ты мне веришь.
Но по ее прохладному, чуть сладковатому голосу я почувствовала, что она мне не верит ни на грош. Что она не верит моим словам о том, что я ей верю. Что она понимает, что я притворяюсь.
– Ну а с Генрихом-то у вас что-нибудь было? – закричала я. – С папиным камердинером?
– Тебе очень хочется, чтобы меж нами что-нибудь было? – спросила господа Антонеску.
– Мне хочется правду, – сказала я.
– Я уже устала от этого разговора, – сказала госпожа Антонеску. – Я отвыкла от твоей трескотни, ты ведь была ужасная болтушка, не заткнуть, не остановить, и мне это очень нравилось, но вот теперь я отвыкла и уже устала. Но если тебе так будет спокойнее, тогда да. Да, было.
– Точно? – спросила я.
– Точно, – кивнула госпожа Антонеску. – Гувернантка всегда спит с камердинером.
– И что, вот так вот все годы, которые вы у нас служили?
– Ну да, разумеется, – сказала она.
– А потом? А потом вы встречались? Хотя бы вот в эти зимние месяцы, когда вы у нас уже не служили, а мы вместе с Генрихом приезжали в Штефанбург?
– Нет, разумеется, – сказала она.
– Но почему же разумеется?
– Я же тебе сказала, – госпожа Антонеску даже вытянула вперед левую руку, сделала этакий убеждающий учительский жест, – я же тебе сказала: гувернантка обязательно спит с камердинером. Но я, когда ушла от вас, перестала быть гувернанткой. Поэтому мне с ним спать стало вовсе не обязательно.
Она явно надо мной издевалась. Но я тоже устала.
– Хорошо, понятно, госпожа Антонеску, – сказала я. – Спасибо вам большое. Вот я все узнала, и мне станет спокойней жить. Но я, собственно, не за этим приехала. Тридцатого мая у меня день рождения. – Я достала из сумочки конверт и протянула ей. – Честь имею вас пригласить.
Госпожа Антонеску поблагодарила меня, пообещала, что непременно придет, и потом спросила, как я до нее доехала. Я показала на извозчика, который виднелся сквозь витрину. Госпожа Антонеску сказала, что буквально в ста шагах от нее станция метрополитена. Я сказала, что на метрополитене ездила только один раз в жизни, и она должна это помнить. Она меня, если можно так выразиться, прокатила на метрополитене, и мне ужасно не понравилось. Госпожа Антонеску спросила, почему я не пользуюсь таксомотором. Действительно, в Штефанбурге с каждым годом таксомоторов становилось все больше, но извозчики все равно не сдавались. Таксомоторы мне тоже не нравились. В них было не так мягко и удобно. Они тряслись, воняли бензином и горячим машинным маслом. Хотя, конечно, через некоторое время извозчики совсем исчезнут. Но пока еще можно побаловаться.
Мы попрощались с госпожой Антонеску, обнялись еще раз. Она крепко обняла меня за плечи и поцеловала в щеку, еще раз потрепала мой затылок. А я внимательно следила за собой. Я пыталась поймать то чудесное детское чувство, которое было во мне еще совсем недавно при воспоминаниях о госпоже Антонеску. Когда я вспоминала, как она ночью переодевала меня: снимала с меня потную рубашечку и надевала сухую. И вот поди ж ты – не было этого чувства. Оно сохранялось, покуда я вспоминала госпожу Антонеску, а когда через два года встретила ее, так сказать, живьем – эта чудесная детская, мягкая и пахучая любовь совсем пропала. Может быть, вот почему я не разыскивала ее – чтоб сохранить эту память. Ну конечно, я не нарочно так делала. Так само получилось. А вот теперь повстречались, обнялись – и все. Жалко. Но что поделаешь? Я в ответ поцеловала госпожу Антонеску в ее сухую твердую щеку, повернулась и вышла наружу. В дверях обернулась и крикнула: «Мы вас ждем!» – но госпожа Антонеску уже возилась со своими стульями, стулья стучали тонкими ножками по каменному полу, круглые фанерные сиденья были как громкие бубны, и, наверное, она не слышала меня.
Выйдя наружу, я увидела, что извозчика нет.
Вот черт! Буквально минуту назад он торчал перед дверью. Я явственно видела его через стекло витрины, а сейчас его не было. Странное дело. Ведь я с ним, кажется, не расплачивалась. Да, я сказала, что я буквально на пять минут. Ну сколько я там была? Пятнадцать минут, никак не больше. Неужели из-за десяти минут лишнего времени он мог уехать, не получив денег? Странная какая-то история. Или погодите. Кажется, когда я попросила его подождать, он в ответ попросил у меня уже заработанные им деньги. Ведь он же возил меня, наверно, часа полтора, а то и больше. От адресного бюро в район фабричных бараков, а оттуда – вот сюда. Наверное, он боялся, что я какая-нибудь аферистка. Попросил хоть какую-нибудь сумму, вроде как залог или аванс. Кажется, я ему дала целых десять крон. Но у меня все это начисто вылетело из головы из-за разговора с госпожой Антонеску и от злости, потому что извозчик уехал. Я огляделась. Извозчиков вокруг не было. Таксомоторов тоже. Возвращаться к госпоже Антонеску, спрашивать, есть ли у нее телефонный аппарат и вызывать извозчика, мне не хотелось.
Я вспомнила про метрополитен. Сто шагов. Но куда? Направо? Налево? Или вон в тот переулочек напротив? Как назло, на улице никого не было. Я прошла шагов двадцать направо. Там была маленькая кофейня или пивная – даже не разберешь. Кельнера за стойкой не было. Четверо мужчин, по виду рабочие, сидели за столом в компании двух сильно накрашенных женщин.
– Тысяча извинений! – громко сказала я. – Здесь где-то рядом станция метрополитена. Не скажете, где именно?
Они подняли на меня головы.
Я поняла, что они меня не понимают. Переспросила по-немецки. Тот же результат. Они внимательно на меня смотрели, хлопая глазами. То ли действительно не понимали, то ли нарочно делали вид. Ага, наверно, с ними надо было говорить на «первом языке», на «эльшонельв», на старом местном языке. Но старого местного языка я не знала совсем. Я всплеснула руками и попыталась объяснить знаками, что мне нужно. Попробовала показать подземный поезд. Провела в воздухе горизонтальную линию, показала пальцами, что нужно спуститься ниже, и изобразила поезд: чух-чух-чух, ту-ту. Они громко смеялись, стуча по столу пивными кружками. Я вздохнула, махнула рукой, повернулась и вышла.
В двух шагах от двери стоял какой-то господин в кепке, сильно надвинутой на глаза, в темных очках и с поднятым воротником. Локтем он прижимал к себе портфель и при этом закуривал, сложив ладони домиком. Был ветер. Спички гасли. Он чиркал их одну за одной. У него был какой-то мерзкий вид, и поэтому я сразу пошла в другую сторону. Но мне показалось, что я иду не туда, и поэтому – плевать на него – я повернулась и снова пошла в прежнем направлении, стараясь обойти его на узком тротуаре. Он уже закурил и пускал клубы дыма своей папироской. Как-то слишком много дыма он пускал. Когда я проходила мимо него, он вдруг кашлянул и сказал:
– Барышня ищет станцию метрополитена? – Я обернулась. – Добрый вечер, – сказал он и снял темные очки.
Господи! Это был господин Отто Фишер.
– Вечер добрый! – сказала я. – Выбросьте папиросу. Вы на самом деле не курите, а притворяетесь.
Мы прошли рядом несколько шагов, и он бросил папиросу в плевательницу.
– Действительно, – сказал он, – как вы догадались?
– Слишком много дыма. Так пускают дым кадеты, когда учатся курить.
– Общаетесь с кадетами?
– Ничуть. Рассказывала подруга про своих братьев. У нее братья погодки. Оба кадеты. Выходят в сад и отчаянно дымят. Вот так: пуф-пуф. Как вы!
– Какая вы наблюдательная, – сказал господин Фишер. – Мне кажется, мы с вами поладим.
Я не удержалась, чтобы бесцеремонно хихикнуть и сказать:
– Уже пробовали. Прошлой ночью, кажется.
По-моему, он даже покраснел.
– Я, барышня, простите, – пробормотал он, – я, собственно, не в том смысле. Какая вы дерзкая барышня!
– Что вам от меня надо? – спросила я.
– Проводить вас до станции метрополитена, а далее доставить домой.
– Проще было бы не отсылать извозчика, – сказала я. – Это вы его отослали?
– Неважно, – сказал он.
– Ну и где же эта станция? – спросила я.
– Да вот же.
Мы свернули за угол. Там была маленькая площадь со сквериком – пять деревьев, три скамейки, а сбоку чугунная решетка с открытыми воротами, а за ними лестница, ведущая в подземелье.
– Может быть, все-таки на такси? – сказала я. – Или извозчика найдем?
– Ну что вы! – сказал он. – Вполне приличные господа ездят на метрополитене. Тем более что до вашего дома всего четыре станции, а там еще минут пять или десять пешком. Это будет гораздо быстрее и современнее, уверяю вас.
Но я уперлась.
– Нет уж, – сказала я. – Раз уж вы за мной следили… А вы за мной следили, верно ведь? Тогда извольте взять мне извозчика. Платить не надо. Платить буду я сама.
На этих словах господин Фишер слегка усмехнулся. Очевидно, вспомнил историю с кошельком. Намекнул мне своей усмешкой, что платить сама я буду его деньгами. Мы стояли недалеко от входа на станцию, и он, представьте себе, держал меня за рукав и тихонько меня к этим чугунным воротам тащил, а я упиралась.
– Там был кошелек, – вдруг сказала я.
– Какой кошелек?
– Толстый кошелек с довольно большой суммой. Помните, господин Фишер?
– Не помню я никакого кошелька, – сказал он. – Вы о чем, барышня?
– Ну и хорошо, – сказала я. – Тогда я тем более поеду на извозчике.
– Хорошо, – согласился он. – А куда?
– Как то есть куда? Домой. – сказала я.
– У вас два дома.
– Нет. Один. Ну и еще снятая квартирка на улице Гайдна.
– Вы не хотите заехать на улицу Гайдна на часок? Заодно навестим ваших приятелей.
– Вот ведь несчастье какое! – я всплеснула руками, выдернув свой рукав из его цепких пальцев. – Вот уж не повезет так не повезет! Как говорят у нас в деревне: пришла беда – отворяй ворота.