Дело принципа — страница 97 из 101

– Вы забываете, – сказал Фишер, – что я влюблен в вас. Хотя, объективно, да, она была весьма мила.

– Прекрасно, Фишер! Прекрасно! – сказала я. Он держал мою руку у своих губ. Я пальцами схватила его за нос и небольно подергала его вправо-влево. – Странные вы люди, мужчины. Пропускаете настоящих красавиц и влюбляетесь в жутких каракатиц.

– Так ты согласна? – спросил Фишер.

– Отдаться вам? – спросила я. – Да хоть сию минуту.

– Благодарю! Нет, я про другое. Ты согласна остановить князя?

– Это будет темой моего заявления, – сказала я. – Я еще не окончила свою просьбу.

– Я весь внимание, – сказал наконец Фишер.

Он и в прошлые разы сказал бы это, да я не давала ему рта раскрыть.

– Итак, повторяю, только что я обратилась к вам с дурацкой просьбой о подмене документов. Просьба действительно дурацкая. Умножение сущностей. Или, как говорят в народе, чесать правую ноздрю через левое ухо. Надо проще. Девица Мюллер сейчас живет в нашей квартире. Она приехала ко мне на день рождения. Кстати, повторяю: буду рада видеть вас на этом скромном семейном празднике. Просьба: повстречайтесь с ней и объясните ей как угодно, что она должна остаться со мной. Но не как служанка, боже упаси, а как… Ну вы сами понимаете. Объясните ей, что я на самом деле мальчик, которого одевали как девочку. Так, что никто из слуг об этом не мог догадаться. Тайну знала только гувернантка, но ее теперь нет среди нас.

– Хм, – сказал Фишер.

– Ну, или придумайте что-нибудь еще. А если хотите, скажите правду. Что графиня цу Вольфендорф таким образом делит жизнь и судьбу с художницей Франсуазой Лагранж. Ну, или наскребите что-нибудь еще из светской хроники.

– Это разврат, – сказал Фишер.

– Адвокат, аферист, полицейский агент, офицер контрразведки, организатор тайных убийств говорит мне о нравственности. Мне даже не смешно.

– Страшная штука – любовь, – сказал Фишер.

– Верно, – согласилась я.

– Нет! – вскричал Фишер. – Нет! – закричал он так громко, что официант, стоявший у стойки, поднял голову на нас. – Вы не знаете, как страшна любовь! Ибо я готов выполнить вашу страшную, лишающую меня всяких надежд, выполнить вашу просьбу во имя моей любви к вам.

– Но если вы меня так страшно любите, Фишер, – сказала я, – почему вы не сделали меня своей, когда на улице Гайдна я голая стояла перед вами в темной комнате, освещенная свечкой? Почему вы не залезли ко мне под одеяло, когда проходили мимо меня из сортира в свою комнату, и я остановила вас?

– Я оробел, – сказал Фишер и захлопал ресницами.

У него были длинные ресницы, настоящие еврейские.

– А сейчас? – спросила я. – Я только что сказала, что готова отдаться вам сию же секунду. Почему вы не схватили меня за руку и не потащили в гостиницу? Вот в эту, – я показала рукой в окно и направо, – которая напротив нашего дома? Отель «Альдемарески»! Какое неописуемое блаженство! Какая утонченная месть! В окне напротив живет этот негодяй Тальницки, который только что унижал вас. Предлагал вам напоследок угоститься дорогим коньяком. А вы теперь, поглядывая в это окно, в гостиничном номере напротив, нагло обладаете его дочерью!

– Потому что вы, Далли, только что признались мне, что любите другого. Простите, другую. И я со своими чувствами здесь совершенно лишний, – надменно произнес Фишер.

– В общем, вам понятна просьба? Встретиться с девицей Мюллер – живет она, повторяю, вот здесь – и все ей объяснить: либо так, либо этак.

– То есть вы хотите сказать, что я снова должен прийти в эту квартиру, в этот дом, где меня оскорбили?

– Фишер! – сказала я. – Ну Фишер же! Если это единственная трудность, то вы с ней справитесь.

– Отлично, – сказал он. – Вопрос был. Ответ дан. Просьба принята, – он подчеркнул это слово поднятием пальца. – Осталось услышать ваше заявление.

– Заявление, – сказала я, ухватив его за палец. – Слушайте и запоминайте. Я еще не дала согласие остановить итальянца по имени Габриэль Принчипе. Но и не отказалась. Я в раздумье. Все. Число и подпись.

– Давайте поедим пирожных от такого разговора, – сказал Фишер. – У вас не остыл кофе? А то я велю заменить.

– Что вы, что вы? В самый раз. Я не люблю горячего. Я вообще вся такая, теплохладная. Как ангел Лаодикийской церкви.

– А? – спросил Фишер.

– Видно, что вы крещеный еврей и вас не мучили Законом Божиим в детстве.

– Еще как мучили, – сказал Фишер. – Я же крещеный еврей в третьем поколении. Мучили-мучили, но не домучили, наверное. Поэтому про данного ангела я ничего не помню.

Минуты две мы ели молча, а потом я спросила:

– Еще один вопрос, смешной, быть может, но все же. Наш город Штефанбург – он на самом деле есть или как?

– То есть как? – засмеялся Фишер. – Мы с вами где сейчас находимся? Есть такая студенческая песенка про Боденское озеро. «Если ты сомневаешься в том, что Боденское озеро существует – приезжай и полюбуйся на него». Убедись, так сказать, на собственном опыте. Своими глазами посмотри. Конечно существует: Нидер, Хох, Инзель, гора Штефанбург. Вы что, Далли? Галерея, опера, знаменитые штефанбургские оперные сезоны. Старая Королевская канцелярия – скульптуры всех династий! Библиотека! А Фердинанд-Максимилиан-Крайс! – Он говорил очень убедительно, проникновенно и даже с какой-то осторожностью.

– Да понятно, – сказала я. – Но вот мой учитель политических наук профессор Дрекслер – не пустое место, кстати! – он был домашним учителем самого Людвига Баварского! – он сомневается. Он сказал: «Какое-то странное совпадение: легенда об основании Будапешта и легенда об основании Штефанбурга – совершенно одинаковые». И в самом деле, смотрите: там какой-то гунн увидел на Дунае остров и основал город. И у нас какой-то безымянный вождь кочевого племени увидел остров на реке, на нашей реке, и поселил там свое войско. В Будапеште остров Маргит, высокий берег Буда и низкий берег Пешт. У нас точно то же самое: Хох, он же Альфельд, Нидер, он же Домб, Инзель, он же Сигет. И заметьте – старые названия на «эльшонельв», на «прежнем языке». Сдается мне, что это старинный венгерский. Опять же, в Будапеште есть гора, где была келья Святого Геллерта, которого убили, сбросив вниз. И у нас та же история с мучеником Стефаном. У нас гора Штефанбург. Голова кругом идет.

– Да, действительно, – сказал Фишер. – Надо согласиться с вами, вернее, с вашим профессором. Вернее, так оно и есть. Штефанбург – это некоторым образом маленький Будапешт. Хотя и не такой маленький, черт…

– Но ведь настоящий Будапешт тоже есть? Штефанбург же не вместо Будапешта?

– Конечно есть. Куда же он денется? – сказал Фишер. – Я служил в Будапеште. Восхитительный город, кстати говоря. Не бывали?

– Нет, – сказала я. – Но я уверена, что Штефанбург лучше. А в Будапеште знают про Штефанбург?

– Черт его знает? – задумался Фишер. – Как буду в Будапеште, непременно спрошу. Наверное, знают. Хотя не уверен. Вот в Вене знают точно.

– Вена – столица, – сказала я. – Там про все должны знать.

– Будапешт тоже, – сказал Фишер. – Столица венгерского королевства.

– А Штефанбург? – спросила я. – Может быть, его на самом деле нет? Маленькая копия Будапешта, о которой в Будапеште и не слыхали. Может быть, это вовсе сон.

– А как же Вена? – растерялся Фишер. – В Вене-то знают.

Помолчал, потер нос пальцем и сказал:

– Впрочем, что такое Вена? Имперская столица. Имперская бюрократия. Безумные люди. Культ бумажек, донесений, отношений, рескриптов, указов и всяких руководящих разъяснений. Для венского бюрократа реальности не существует. Бумага – вот его реальность. Написано – Штефанбург, значит – Штефанбург. Тем более если там есть три визы и две печати. Так что вполне возможно, все это действительно сон.

– В каком-то отвлеченном смысле? – вдруг испугалась я. – Вроде испанской классической драмы «Жизнь есть сон»?

– Не только. Хотя и в отвлеченном смысле тоже. В отвлеченном смысле, дорогая Далли, вся наша жизнь есть сон. Юдоль скорбей. А настоящая жизнь будет там, там… – он протянул руку к окну и показал на небо. – Но и в реальном, в простом, в конкретном смысле тоже, – мне показалось, что он мстительно усмехнулся. – Позволю себе откровенность, быть может, неуместную в разговоре с юной барышней. Но уж раз пошли такие вопросы… – и замолчал, словно ожидая приглашения.

– Меня трудно смутить. Вперед! – сказала я.

– Вы только что пеняли мне или судьбе, – зашептал он, – что у нас с вами ничего не вышло. Что вы голая стояли передо мной в комнате, что потом вы звали меня в постель. Да еще по секрету скажу… ведь бедный Петер мне обо всем доносит… что и с Петером у вас ничего не получилось. И вообще, я думаю, что у вас еще были похожие разы, о которых я просто не знаю…

(Да! Да! Конечно! Поцелуи и объятия на лестнице с князем Габриэлем. Я тоже ему в открытую, ясными словами, не говоря уже о поведении, предлагала себя, а он отказался!)

– Но это не потому, что вам попадались робкие или осторожные мужчины. Нет, не потому. И уж конечно не потому, что вы некрасивы и непривлекательны. Вы, конечно, не стандартная красотка с обложки модного журнала, но это ведь и прекрасно! Вы остры, оригинальны, в вас есть какая-то перчинка! – он прищелкнул пальцами. – Это самое главное!

– Так почему же? – спросила я.

– Потому что это вам снилось, – сверкнув зубами, прошептал Фишер. – Мальчикам снятся такие сны, – прошептал он еще тише, пригнувшись ко мне еще ближе: – что вот он подходит к прекрасной женщине, соблазнительной, зовущей, доступной. Она раскрывает объятия… вот, казалось бы, вот желанный миг, но… но тут наступает, ну, как вам сказать, ну, в общем…

– Понятно, – сказала я, поморщившись. – Feuchte Träume[22]?

– Откуда вы всё знаете? – поморщился он в ответ.

– У меня есть подруги, у подруг есть братья. Вот я, например, единственная дочь, но это редко бывает. Так что пользуюсь рассказами подружек. Им только волю дай, все выболтают. Папа, кстати, тоже единственный сын. У него два старших брата умерли в детстве. Но это ему пошло на пользу – он стал хозяином имения. И мне тоже, без братьев как-то спокойнее в смысле наследства, а?