– А ты в последнее время не виделся с Макнелли и Пирсом? – спросил Хэнк.
– С кем?
– С Джоном и Фредом, – пояснил Хэнк. – Нашими добрыми соседями. Ты давно их не видел?
– Ну, вообще-то мы видимся довольно часто. По-соседски. Ну, сам понимаешь.
– Понимаю, Джордж. Я все отлично понимаю. Спасибо, что позвонил. Жаль, конечно, что ты не сможешь в эту субботу быть у нас. Но ты не одинок, потому что уже очень многие наши соседи слегли с насморком, а у других умирают любимые бабушки где-нибудь в Пеории. Полагаю, вы даже могли бы собраться все вместе и устроить собственную вечеринку.
– Хэнк, ты это о чем?
– Небольшой детский праздник под девизом «Сделай сам». Можно было бы смастерить своими руками кучу занимательных вещиц.
– Понятия не имею, что ты имеешь в виду!
– Например, сколотить замечательный деревянный крест, а затем сжечь его на лужайке перед моим домом. Было бы очень весело.
– Хэнк, послушай…
– Ты хочешь мне еще что-то сказать, Джордж?
– Мне действительно нужно ехать в Сиракьюс. И это никоим образом не связано с теми сплетнями, что разносят Макнелли и Пирс.
– О'кей!
– Ты мне веришь?
– А разве это что-нибудь изменит?
– Нет, но мне просто важно знать. Я не испрашиваю у тебя советов, как заключать сделки на продажу сигарет. И не собираюсь поучать тебя, как тебе выполнять свою работу. – Тэлбот немного помолчал. – Ведь участие в заговоре – тоже грех, не так ли?
– Извини, Джордж. Но этот дурацкий телефон сегодня весь вечер звонит как бешеный.
– Я просто хотел, чтобы ты знал, что я не пополнил ряды варварских орд. Мне действительно нужно уехать. И сказать по совести, мне и самому ужасно хотелось познакомиться с Сэмедсоном.
– Ладно, Джордж. Жаль, конечно, что ты не сможешь прийти. Спасибо за звонок.
– До встречи, – попрощался Тэлбот, и в трубке раздались короткие гудки.
Хэнк опустил ее на рычаг.
– Кого ты еще пригласила? – , спросил он у жены.
– Крониных.
– Они еще не звонили?
– Пока нет.
– А думаешь, позвонят?
– Не знаю.
Он подошел к жене и обнял ее:
– Ты сердишься?
– Нет. Просто почему-то немножко грустно. Мне здесь так нравилось…
– Перестань говорить так, как будто мы уже завтра переезжаем отсюда.
– Я имела в виду совсем другое. Никогда бы не подумала, что наши соседи такие… – Она покачала головой. – Что плохого в том, если человек выполняет свою работу так, как считает нужным?
– Я всегда был убежден, что работать нужно только так, и никак иначе, – сказал Хэнк.
– Да. – Кэрин немного помолчала. – Ну и черт с ними! Нам больше достанется. К тому же мы с тобой проведем целый вечер в обществе Эйба.
– Конечно, – согласился Хэнк и улыбнулся.
– Меня поражает другое. Если уж даже все эти добропорядочные граждане Инвуда, эти столпы общества, законодатели общественного мнения – если уж даже они ведут себя таким вот образом, то чего же ожидать от детей, живущих в Гарлеме? Слушай, Хэнк, а может быть, там и не должно быть никакой причины. Возможно, просто люди больше предпочитают ненавидеть, чем любить?
– Ну это уж вряд ли, – проговорил он и снова улыбнулся. – Вот я, к примеру, больше всего на свете предпочитаю любить. А ты разве нет?
– Ты – сексуальный маньяк, – сказала она. – Когда-нибудь тебя все-таки выведут на чистую воду и посадят под замок до конца твоей активной половой жизни.
Раздался телефонный звонок.
– Это Кронины, – предположил Хэнк. – Бойкот должен быть единодушным. Зато теперь мы точно знаем, что все на нашей улице считают, что мы должны просто похерить дело Морреса и поскорее забыть о нем. А троим юным героям, отправившим его на тот свет, воздвигнуть памятник в парке. Так ты снимешь трубку или мне самому ответить?
– Я подойду, – сказала Кэрин.
– Закопать Морреса, пока тот не начал вонять. А юных убийц похлопать по плечу и сказать: «Отлично сработано, парни!» И тем самым снискать почет и уважение Макнелли с Пирсом и всех истинно белых протестантов нашей округи.
– Кронины – католики, – вздохнула Кэрин. – А вот ты сейчас сам начинаешь уподобляться Макнелли.
– Это я так образно выразился, – пояснил Хэнк. Кэрин сняла трубку.
– Алло? – сказала она, немного послушала, а затем, все еще продолжая слушать, со знающим видом кивнула Хэнку.
Глава 9
Судья Авраам Сэмелсон сидел на открытой веранде дома семейства Белл в Инвуде, держа в изящной руке широкобедрый, суживающийся кверху бокал с коньяком. Небо к западу было усеяно звездами, и, склонив к плечу лысую голову, судья задумчиво вглядывался в небеса, согревая в ладони бокал с ароматным напитком, наслаждаясь его изысканным букетом и изредка отпивая коньяк маленькими глотками. В доме был включен проигрыватель, и тихая музыка лилась из открытой двери во внутренний дворик, где цвели любовно выращенные Кэрин цветы. Отсюда открывался великолепный вид на реку, за которой темнели скалы Нью-Джерси.
– Да уж, Хэнк, этот Бартон здорово тебя пропесочил в своих статейках, – сказал Сэмелсон.
– Это точно, – согласился Хэнк.
– Но лично мне кажется, что результат скорее окажется обратным, и это сыграет тебе на руку. Сам того не ведая, он создал вокруг тебя ореол этакого лихачества и романтизма. Разве во всем Нью-Йорке найдется мужик, который не мечтал залезть под юбку к цыпочке-ирландке? Нет, разумеется, я не верю ни единому его слову. Но все-таки вся эта история может служить наглядным примером того, какую опасность таит в себе бездарное сочинение. Бартон задается целью покончить с тобой, и каков же результат? Он создает образ романтического героя.
– Не думаю, что результат получится таким уж романтичным, – заметил Хэнк.
– Просто ты слишком чувствителен. Таких, как Бартон, нельзя ненавидеть, над ними можно лишь посмеяться. Выряди его в длинный плащ и шепни на ушко какую-нибудь многообещающую сплетню – и он счастлив. И уже воображает себя великим репортером.
– И все-таки, мне кажется, он довольно опасен, – проговорил Хэнк.
– Если только воспринимать его всерьез. Если же мы лишь посмеемся над ним, то вся эта его опасность немедленно улетучится.
– Если бы так!.. – вздохнул Хэнк. – Черт возьми, Эйб, если б ты только знал, как бы мне сейчас хотелось согласиться с тобой.
– Ты не соглашался со мной никогда, и я не вижу причины, по которой тебе следовало бы начать делать это сейчас. Ты был самым большим спорщиком среди студентов, изо всех, кто прошел через мои руки за те четырнадцать лет, пока я преподавал юриспруденцию. Но справедливости ради – а мое теперешнее положение судьи обязывает меня быть справедливым – вынужден констатировать, что ты был и самым способным моим студентом.
– Спасибо за комплимент.
– Думаю, теперь я могу точно сказать, что за все четырнадцать лет моей преподавательской деятельности у меня было лишь шестеро учеников, которым я в душе прочил будущее адвоката. Остальным же следовало бы податься в сапожники. – Сэмелсон замолчал. – Или тебе такое заявление кажется слишком категоричным?
– Ну, в общем-то оно, конечно, немного отдает снобизмом, хотя…
– Я вот тут подумал об отце Дэнни Дипаче. Ведь он, кажется, держит обувной магазинчик, не так ли?
– А… ну да.
– И что он за человек?
– Я никогда не встречался с ним.
– Наверное, он… Хотя ладно, не будем об этом.
– И все-таки, что ты хотел сказать?
– Лишь то, что преступление не происходит само по себе, на пустом месте. И если уж ребенок откалывает такой фортель, то в девяти случаях из десяти выясняется, что там и с родителями не все в порядке.
– И что нам с этим делать? Вместо детей судить родителей, что ли?
– Я не знаю, что делать, Хэнк. В законе ничего не говорится о распределении вины. Если трое вступают в сговор с целью совершения преступления и лишь один из них спускает курок, то все равно судят всех троих. С другой стороны, если в результате не правильного воспитания в семье или же его полного отсутствия один ребенок пыряет ножом другого, то его родители не считаются нарушителями закона. Но разве это правильно? Почему же в таком случае их никто не обвиняет в соучастии?
– Хочешь сказать, что нужно арестовать и родителей?
– Ничего такого я сказать не хочу, и вообще брось свои адвокатские штучки и не пытайся поймать меня на слове. – Сэмелсон усмехнулся. – Я просто задаю вопрос: где начинается ответственность и где она заканчивается?
– Хороший вопрос, Эйб. Найди на него ответ и после этого можешь открыть на телевидении свое собственное интеллектуальное шоу.
– Этот вопрос встает передо мной каждый день в зале суда. И каждый день я ищу на него ответ, в соответствии с законом выношу приговор, устанавливаю наказание, соответствующее преступлению. И все-таки нет-нет да и подумаю: а справедливо ли я, собственно говоря, поступаю?
– Что? Эйб, да ты, наверное, шутишь!
– Нет, не шучу, но это строго между нами, и если ты только проболтаешься кому-нибудь об этом, то я расскажу газетчикам, как ты однажды теоретически выстроил защиту по делу Сакко и Ванцетти.
– Кэрин, у него потрясающая память, – усмехнулся Хэнк. – Вбирает в себя все, как промокашка.
– Только уже слишком потертая и заляпанная чернилами, – добавил Сэмелсон.
– И все-таки интересно, почему вы сомневаетесь в справедливости правосудия? – спросила Кэрин.
– Я не говорил, что сомневаюсь в нем; я сказал, что я о нем часто задумываюсь. – Он обернулся к Хэнку. – Ты что, и жену решил выучить на стряпчего по темным делам?
– Она и так лучший адвокат во всем Нью-Йорке. Так что это мне самому в пору учиться у нее, – ответил Хэнк. – Ты бы только слышал, какие у нас тут порой разворачиваются дискуссии.
– И все-таки, что заставляет вас задумываться об этом? – не унималась, несмотря на насмешки, Кэрин.
– Ты только посмотри на нее, – сказал Сэмелсон. – Словно терьер, суетящийся у кости, перед тем как вцепиться в нее зубами. А задумываться о правосудии, милочка, меня вынуждает то, что я не уверен, что мне когда-либо удалось принять абсолютно справедливое решение.