Решение о применении в этом деле обратной силы закона нигде не было обнародовано, и в само "дело" оно было подложено тайком, как бомба замедленного действия. И в предвидении взрывной волны от действия этой бомбы (в особенности за пределами Союза) вокруг обвиняемых создавалась зловещая атмосфера.
За несколько дней до начала процесса, одновременно во всех центральных и республиканских газетах, появились одинаковые по тону и характеру статьи. Видные журналисты и писатели в этих статьях изображали подсудимых как "врагов народа", как "хищников", как "рабов желтого дьявола", которые нанесли большой вред экономической мощи Советского Союза и толкнули молодежь на путь преступления. Статьи эти явно были нацелены на то, чтобы вызывать у "простых советских людей" омерзение и гнев против подсудимых.
И действительно, под влиянием сокрушительного шквала огня, направленного газетами против обвиняемых, "простой советский гражданин" пришел в суд, преисполненный гнева и возмущения, пришел полный решимости тут же, без всякого суда, публично линчевать подсудимых.
Да и всем нам в день начала процесса, когда рано утром мы пришли в Мосгорсуд, стало ясно, что командовать парадом здесь будет отнюдь не председатель суда и официально председательствующий на процессе Громов. Он сидел у себя в кабинете и ни во что не вмешивался. Почти открыто этим делом занимались или, вернее, хозяйничали, как у себя дома, переодетые в штатское работники КГБ. Они занимались не только техническим оснащением процесса, но и зачастую решали вопросы, отнесенные исключительно к прерогативе суда. Именно они заставили Громова пойти на грубейшее процессуальное нарушение и отказать адвокатам в выдаче копии обвинительного заключения. Не кто иной, как сотрудники КГБ, организовали посещение судебных заседаний представителями московских предприятий и учреждений по специальным пропускам. Они же обеспечили и нужных обвинению свидетелей. Впрочем, это ничуть не мешало позаботиться об удобствах адвокатов и относиться к нам очень корректно.
Кроме микрофонов и установок для телевидения, в зале судебного заседания появляются толстые электропровода, назначение которых нам совершенно не известно. Но ясно, что они будут создавать нам много неудобств.
За исключением защитника Рокотова, адвоката Ивана Рогова, который назначен следствием в казенном порядке и старается держаться подальше, всех нас очень волнует судьба Файбишенко. Он единственный из обвиняемых, который, по существу, не дал никакого показания на следствии. Его отец пригласил для защиты сына близкую к их семье адвоката Марию Сергеевну Благоволину. Она член Президиума Московской Коллегии защитников. Опытный адвокат. Добрый и сердечный человек. Но на свидании с ней, еще во время предварительного следствия, Файбишенко категорически отказался от защиты. По нашей настоятельной просьбе, Благоволина перед началом процесса посетила Файбишенко и пыталась уговорить его согласиться на защиту. Со свидания она вернулась взволнованная и расстроенная. Ей так и не удалось уговорить Файбишенко изменить решение.
— Дорогая Мария Сергеевна, — сказал он ей, — вы все равно не сможете защитить меня, а себя поставите в очень трудное положение.
По-видимому, Файбишенко понимал, что защита была действительно в трудном положении. Имея в руках юридические аргументы против примененной следствием квалификации, защита была вынуждена безмолвно обойти этот кардинальный в деле вопрос.
Естественно, внешне все мы старались выглядеть беззаботными, но каждый из нас внутренне был предельно напряжен. Мы великолепно понимали, что в этом спектакле, где каждый шаг участников процесса заранее спланирован составителями сценария, адвокатуре не будет дозволено внести диссонанс самостоятельными, не созвучными общей оркестровке, действиями.
Лучше всех это настроение, пожалуй, выразил заведующий Московской Городской Коллегией защитников адвокат Самсонов, который перед началом процесса "подбодрил" нас:
— Дети мои! В этом деле вы никого не сможете защитить. Так что защищайте лучше сами себя.
Вот в этой обстановке мы и старались делать "веселую мину", когда звонок оповестил о выходе суда и нас пригласили войти в зал судебного заседания.
В зал вводят подсудимых. Поражает враждебность, с какой их встречает приглашенная сюда и специально подобранная публика. За многие годы моей адвокатской деятельности в Грузии (да и в Ленинграде) мне ни разу не приходилось видеть такую ненависть к подсудимым со стороны людей, лично не заинтересованных в исходе дела. Будто и в самом деле перед ними появились не обыкновенные, такие же, как они, люди, а какие-то опасные хищники, которых следовало уничтожить без суда и следствия. Но еще больше, чем реакция зала, меня поразило поведение председательствующего Громова и прокурора Г. Терехова. Они спокойно дали разбушевавшемуся залу излить свой гнев, без всякой попытки прекратить эту истерию. Я поняла, что публика в нашем деле, словно хор в древнегреческой драме, будет сопровождать весь этот спектакль процесса в роли "выразителя всенародного гнева".
Между тем, в зал ввели и посадили за барьер на скамью подсудимых совершенно обыкновенных людей: Рокотов, как и остальные, чисто выбрит, в сером костюме. Он небольшого роста, с маленькими серыми глазами и острым носом. Он сидит спокойно, как отрешенный, ни на кого не смотрит, никого в зале не ищет. Да и нет у него тут близких. Рядом сажают Надю Эдлис. Красивая молодая брюнетка, элегантно одетая, с высокой, красиво уложенной, прической роскошных черных волос. За ней входит молодой, голубоглазый Файбишенко. Он оглядывает зал с большим любопытством.
Во втором ряду барьера сажают остальных. Это — грузинские евреи братья Паписмедовы, которые, заметив среди присутствующих в зале своих жен, начинают тихо плакать. Лагун, кандидат технических наук, обыкновенный советский интеллигент. Бедная Ризванова — простая, серая женщина, очень далекая от того страшного облика, в каком ее представляют газеты.
Кто-то вдруг очень "по-домашнему" приветствует меня на чистом грузинском языке. Это Сергей Попов, муж Нади Эдлис. Предки его приехали из России и поселились в Абхазии; сам Сергей родился и жил в Сухуми, его трудно отличить от грузина-абхазца. Попов — музыкант и в Сухуми считался популярным эстрадным актером. Его сажают отдельно, вдали от подсудимых, даже от жены — Нади Эдлис. В отличие от остальных обвиняемых, настроение у него бодрое.
Нам уже известно, что Попов помог следствию и тем заслужил к себе особое отношение. Для облегчения собственной участи он оговорил даже собственную жену. На процессе, вероятно, для него создадут особый статус. Хотя по степени тяжести обвинения он должен идти вторым после Рокотова, но все мы уверены, что к нему будет применена другая мерка.
Уже с первой минуты после открытия заседания не перестают щелкать кинокамеры. Ходят слухи, что будет снят весь процесс, а по окончании дела фильм покажут по московскому телевидению, и одновременно он будет демонстрироваться в ряде московских кинотеатров.
Наконец, председательствующий начинает читать обвинительное заключение. В это время стороны не вправе покинуть зал, и мы обязаны сидеть в течение многих часов и еще раз слушать то, что знакомо нам в мельчайших подробностях. Если возникают вопросы, объясняемся между собой шепотом подзвуки кинокамер.
Но вскоре понимаем, насколько это неосмотрительно — перешептываться в переплетенном проволоками зале. На второй день, во время перерыва, к нам подошел прокурор Терехов. С большинством участвующих в деле адвокатов он хорошо знаком. Я же встретилась с ним впервые.
— Приветствую представительницу солнечной Грузии.
Он берет меня под руку и всех нас приглашает в буфет.
Приземистый и широкоплечий, Терехов немного грузен. Он хорошо воспитан, исключительно вежлив, с приятными манерами.
По дороге мы разговаривали на посторонние темы. Вдруг он остановился и говорит мне:
— Вы представляете! Вчера Шелепин упрекнул меня, что мои ребята очень шумят, переговариваются между собой и мешают ему смотреть и слушать процесс.
Что это? Почему он вдруг дает понять нам, что Шелепин — председатель КГБ, сидит у себя в кабинете и с помощью особого телевизионного экрана видит наш процесс и слышит каждый наш вздох? Если Шелепин слушает, как перешептываются "его ребята" — группа прокуроров, которые сидят позади Терехова и помогают ему, так, вероятно, слушает и нас. Сомнения не было. Терехов просто предупредил нас. После этого в течение всего длительного процесса мы разговаривали между собой записками, которые тут же рвали и клочки бросали в портфели.
Допрос главного обвиняемого — Яна Рокотова — продолжался два дня.
Удивительным и совершенно непонятным было отсутствие в его показаниях какой-либо заинтересованности. Обычно, даже полностью "раскаявшийся" и "чистосердечно признающийся" обвиняемый, давая показания, подсознательно, помимо своей воли, старается где-то что-то скрыть, где-то что-то смягчить. Рокотов рассказывает о своей "деятельности" так, что, кажется, он бесстрастно читает написанную кем-то чужую биографию.
Опустив руки по швам, он говорит в микрофон, ни на кого не глядя.
Он не спорит с обвинением ни в целом, ни по отдельным эпизодам. Он не защищается и ничего не опровергает. Он рассказывает или отвечает на вопросы без малейшего желания выгородить себя. И если он иногда относительно каких-то эпизодов говорит, что не помнит времени, места или количества совершенных сделок, то с ним никто не спорит. Всем ясно, что он говорит правду. Он не щадит себя, не щадит соучастников своих деяний, хотя нет и тени злобы или какого-либо расчета по отношению к кому бы то ни было из них.
Для всех очевидно, что Рокотов — человек исключительно больших способностей и большого ума, человек, который смог создать в самом центре Москвы — цитадели советского режима — "мозговой центр", откуда по всем республикам разветвлялась хорошо налаженная сложная система купли-продажи иностранной валюты и золотых монет. Вряд ли он строил иллюзии относительно того, что будет осужден ниже чем на максимальный срок, предусмотренный новым законом.