Один плюс один = два
Два плюс два = четыре
Три плюс три = шесть
Маленькие суммы появлялись одна за другой еле-еле, как бы прихрамывая, — словно ребенок отсчитывал их на детских счетах. Но ведь Эмми умела составлять «суммы», находящиеся за пределами возможностей любого человеческого мозга! Эмми умела делать все… чему ее обучали.
Широкое лицо доктора Голмахера казалось усталым, сморщенным, глаза были полны печали. Он понял все раньше меня. Маленькие огоньки перешли между тем к таблице умножения. На «семью девять» Эмми запнулась на миг, затем выдала результат — «шестьдесят один». Красная лампа слабо засветилась, чуть слышно зазвенел сигнал тревоги. Очень осторожно Эмми исправила произведение на «шестьдесят три» и продолжала считать дальше.
— Я тоже всю жизнь спотыкался на этом месте, — пробормотал старик.
Но я не заметил на его лице улыбки. Мы стояли с ним бок о бок возле машины; казалось, это было нам необходимо — находиться рядом.
Эмми закончила таблицу умножения — простую таблицу умножения! И наступила пауза. Ничего больше не происходило. Огоньки погасли, но где-то глубоко внутри, питаясь «нелегальной» энергией, шла напряженная подспудная работа мысли.
Доктор Голмахер ждал с таким видом, словно точно знал, чего ждет. Никогда ранее я не замечал, как он стар, — прежде это не было так заметно. Снаружи, в густом свете заснеженного солнца, голые деревья стояли, похожие на железные конструкции.
Машина снова зажужжала на высоких, совершенно незнакомых тонах. Ни один из огоньков на панели не горел. Но клавиши пишущей машинки — печатающее устройство находилось как раз возле наших локтей — задрожали, завибрировали. Они подпрыгивали вверх, опускались, снова слегка подскакивали, опускались и снова поднимались, будто прицеливались. Наконец начали появляться слова — медленно, потом быстрее, потом еще быстрее. Белая лента выползла из-под стеклянного футляра и легла на пол, прямо к нашим ногам. Сперва я заметил боль и сострадание в глазах Адама Голмахера. Затем прочитал слова на ленте. Снова и снова, снова и снова, так хорошо знакомыми нам синими буквами, Эмми настойчиво спрашивала:
КТО Я КТО Я КТО Я КТО Я…
Джон УиндемИсчезнувший робот
— Отец, отец, иди скорее сюда! — раздался из коридора крик Джоан.
Услышав испуганный голос дочери, профессор Фолкнер замер, не дописав строки.
— Отец!
— Иду, иду! Что случилось? — Профессор поспешно поднялся с кресла. — Пожалуйста, со мной в лабораторию, — сказал он, обращаясь к двум своим коллегам.
Джоан стояла в дверях лаборатории.
— Он исчез, — сказала она.
— Кто исчез? — промолвил профессор, протискиваясь мимо нее в лабораторию. — Ты хочешь сказать, он убежал?
— Нет. — Джоан так энергично тряхнула головой, что черные локоны упали ей на лицо. — Посмотри вон туда, — указала она пальцем.
Профессор посмотрел в дальний угол лаборатории, где на полу медленно растекалось большое темное пятно. Посередине его еще возвышался небольшой холмик удлиненной формы. Ошеломленный профессор смотрел, как он буквально тает на глазах, растворяясь в луже темноватой жидкости. Вот он растаял совсем, и на полу теперь поблескивало нечто вроде ртутного озерца.
Профессор буквально окаменел, лишившись на мгновение дара речи.
— Это… это был он? — наконец странно охрипшим голосом промолвил он.
Джоан утвердительно кивнула головой.
— Когда я вошла, его еще можно было узнать. Он еще не совсем… растаял…
— Как это случилось? — вдруг разъярился профессор. — Кто это сделал?
— Не знаю, отец, — обиженно сказала Джоан. — Когда я вернулась домой, то первым делом заглянула сюда, проверить, все ли в порядке. Его не было на обычном месте в углу, и я стала его искать. А потом увидела… это… Он таял на глазах. Я сразу же позвала тебя.
— Следовательно, это и есть та машина, которую вы хотели нам показать, коллега? — спросил один из гостей профессора, носком ботинка указывая на колышущуюся, как желе, лужу в углу лаборатории. Он не скрывал своей иронии.
— Да, — удрученно произнес профессор, — это и есть, вернее… была та самая машина…
— И теперь вы ничем не можете подтвердить все то, что вы только что нам рассказывали?
— У нас есть магнитофонные записи, — робко пролепетала Джоан. — Там столько интересного…
— Разумеется, разумеется, — бесцеремонно прервал девушку второй из гостей. — Я не раз видел киноленты, показывающие Нью-Йорк через сто лет. Но едва ли кому придет в голову предположить, что съемки делались с натуры, не так ли, милая девушка? С помощью техники можно добиться чего угодно, и все будет выглядеть вполне правдоподобным.
Джоан вспыхнула, но сдержала себя. А профессор, казалось, не слышал язвительных замечаний своих коллег. Гнев его погас, и он лишь горестно и растерянно смотрел на то, что осталось от его «машины».
— Кто, кто посмел сделать это? — продолжал повторять он.
— Может быть, это несчастный случай, отец? — робко заметила Джоан.
— Может быть, может быть, — рассеянно пробормотал профессор.
— Я не то хотела сказать, отец, — поправилась Джоан. — Видишь ли, мне кажется, он последнее время… тосковал… — Она произнесла эти слова почти скороговоркой, но в голосе ее прозвучал вызов.
Воцарилось молчание.
— Вы что-нибудь понимаете в этой чертовщине? — вдруг произнес один из гостей, обращаясь к другому. — Робот тосковал! Представляете? Не собираетесь ли вы утверждать, мисс, что машина покончила жизнь самоубийством? Что ж, я ничуть не удивлюсь после всего того, что нам изволил рассказать ваш отец. — Круто повернувшись, он бросил через плечо своему спутнику: — Думаю, нам здесь больше нечего делать. И если завтра газеты объявят, что в этом доме живет сумасшедший, для меня это не будет неожиданностью. Лучше вовремя уйти.
Рассмеявшись, коллеги профессора вышли из комнаты, оставив негодующих, расстроенных хозяев.
Наконец, немного придя в себя, Джоан оторвала взгляд от зловещего пятна на полу. И тут же ее внимание привлекла стопка бумаг на скамье. Она не помнила, чтобы отец оставлял здесь свои рукописи, да и она ничего здесь не оставляла. Джоан взяла в руки исписанные листки. Ее удивленное восклицание, последовавшее за этим, вывело профессора из оцепенения.
— Отец, посмотри! — В голосе девушки было неподдельное волнение.
— Что, что это у тебя? — Профессор испуганно смотрел на листки бумаги в руках дочери. Подойдя поближе, он увидел, что они испещрены странными знаками. — Что это?.. — снова спросил он, но нетерпеливая Джоан не дала ему закончить.
— О господи, как ты не понимаешь? — взволнованно воскликнула она. — Это он нам оставил! Это он написал…
Лицо профессора на мгновение прояснилось, но затем глубокая печаль снова окутала его.
— Как это ему удалось, бедняге?
— Он был не так уж глуп. Должно быть, он успел достаточно хорошо изучить наш язык и составить ключ к этим знакам. Бедняжка так и не научился писать по-английски. Посмотри, это, должно быть, и есть ключ.
Джоан понадобилось несколько недель, чтобы расшифровать странное послание. Но вот наконец она положила отцу на стол готовую рукопись. Профессор взял ее и уединился в своем кабинете. Он не выходил из него, пока не прочел всю рукопись до конца…
«… По мере того как мы медленно шли на снижение, Бануф нервничал все больше.
— Смотри, — наконец подозвал он меня. — Это и есть Третья планета. — Я пересек кабину и стал с ним рядом.
Нашим глазам открылось, пожалуй, самое удивительное зрелище, которое доводилось видеть обитателям Четвертой планеты. Хотя мы находились еще довольно далеко, но то, что увидели, буквально ошеломило нас. Привыкшие к приглушенным красноватым тонам пейзажа нашей родины, столь бедной растительностью, мы были потрясены буйством ярких красок. Новая планета была изумрудно-зеленой, словно никогда не знала недостатка во влаге. На нашей планете, которую жители Земли именуют Марсом, растительность встречается лишь по краям каналов, а здесь зеленело все. Блеснула причудливо изогнутая лента воды — символ чужого загадочного мира. Мы приближались.
Вдруг внимание наше привлекли разбросанные среди зелени серые камни, а затем целые нагромождения камней. Над многими из них курился дымок.
— Должно быть, расплавленная сердцевина планеты находится совсем близко от поверхности, — заметил Бануф, с опаской глядя на дым. — Видишь, сколько здесь скважин, и из каждой идет дым. Не думаю, чтобы эту планету населяли разумные существа, — она слишком раскалена. Боюсь, нам не удастся выйти наружу, во всяком случае, мне.
Он произнес это с искренним сожалением. Мне стало даже жаль его. Человек состоит из изъянов и слабостей, неведомых нам, машинам. Я знал, как Бануф жаждет самолично исследовать незнакомую планету.
Мы еще довольно долго молча вглядывались в приближающийся странный зеленый мир. Наконец Бануф нарушил молчание.
— Я думаю, нам лучше всего сесть здесь, Зет, — и он указал на какую-то открытую площадку.
— А вдруг там поверхность жидкая? Очень уж подозрительно это — место слишком ровное, — сказал я.
— Нет, — успокоил меня Бануф. — Скорее всего, эта местность просто покрыта густой низкой растительностью.
Одного прикосновения к рычагу было достаточно, чтобы аппарат быстро пошел на снижение. Мы устремились к зеленому квадрату, облюбованному Бануфом. Он был так четко и аккуратно очерчен, словно создан каким-то разумным существом. В одном из углов его лежал серый камень весь в отверстиях, извергавших дым. С трех сторон квадрат обрамляла густая колышемая ветром растительность.
— Надо полагать, здесь большая плотность атмосферы, раз возможны такие колебания, — заметил Бануф.
— Камень подозрительно правильной формы, да и отверстия расположены на одинаковом расстоянии друг от друга. Не кажется ли вам… — Мягкий толчок от посадки помешал мне закончить фразу.
— Приготовься, Зет, — отдал команду Бануф.