Мне остается добавить совсем немного. Они были добры ко мне, эти двое людей. Они старались понять меня, хотя им это было нелегко. Профессор даже попытался заглянуть внутрь моего устройства. Я позволил ему это, ибо доверял его знаниям, — но он ничего не понял. Я видел, как он пытается сравнить меня со всеми известными ему электронными устройствами, но все они, как я понял, были пока слишком несовершенны…
Впрочем, как и всё на этой планете. Здесь не могли даже понять, из какого сплава изготовлен мой корпус. Для них я не более чем диковина — и выше их понимания…
Они не прочь понять меня, я читаю это в их мыслях. Им очень бы хотелось самим построить такой механизм, и возможно, со временем они сделают это. Со временем они тоже будут иметь такие машины… Но сейчас я бессилен им помочь, да и не хочу… Слишком трудно быть умной машиной в этом безалаберном мире людей…»
Профессор перевернул последнюю страницу и поднял глаза.
— Итак, он сам растворил себя в кислотах, которые отыскал в моей лаборатории.
Он медленно подошел к окну и посмотрел на далекий Марс, спокойно плывущий среди мириад созвездий.
— Как знать, — прошептал он, — как знать…
Он протянул рукопись дочери.
— Джоан, доченька, мне кажется, лучше сжечь это. Нам не нужны лишние неприятности.
Джоан кивнула:
— Хорошо, отец, раз ты так считаешь.
Страницы затрепетали, вспыхнули, почернели и рассыпались на жарких углях. Но копию рукописи Джоан сохранила…
Герберт В. ФранкеПсихотерапия
— А теперь ложитесь поудобнее, — сказал врач. — Подушка мягкая?
— Вам столько со мной хлопот, — тихо отозвался больной.
— Что вы! — запротестовал врач. — Мы сделаем все, чтобы вас вылечить!
Успокаивающее, уже принятое больным, явно на него действовало: лицо его смягчилось, веки сомкнулись.
— Расслабьтесь, — сказал врач. Он говорил тихо и монотонно. — Вы засыпаете. В вашем мозгу проплывают любые мысли, какие только можно себе представить… но ничего плохого в этом нет… Вам кажется, будто все это переживает кто-то другой… Однако, когда об этом говоришь вслух, чувствуешь себя лучше… Сразу же становится легче… Так что же вас так сильно потрясло? Вспомним: вы шли с женой, которую до этого очень любили, через цех вашей фабрики. Вертятся колеса, грохочут штампы — вы их слышите? Вы стоите перед прессом, жена рядом с вами, и — что дальше?
Врач и его помощник стояли около кушетки. Они не сводили глаз с лица человека, лежащего перед ними; сейчас лицо это исказила гримаса боли.
Губы больного задвигались:
— Сюзанна… Я взял ее за левую руку — хотел, чтобы она отошла подальше от пресса. Она повернулась, споткнулась, выставила инстинктивно вперед правую руку, чтобы опереться на что-нибудь, и рука оказалась под пресс-формой…
Врач и помощник переглянулись.
— Но ведь с Сюзанной ничего особенного и не случилось? Сбегала к врачу, ей сделали перевязку. Несколько царапин всего-навсего! Что же так потрясло вас?
Больной снова забормотал себе под нос, однако они ясно разбирали каждое его слово:
— В том-то все и дело. Молот ударил ее прямо по руке, а она даже не заметила! И к врачу побежала, только когда увидела мой взгляд. Сюзанна — робот!
— С вашей женой в детстве произошел несчастный случай. На месте предплечья у нее протез. Она не решалась вам об этом сказать. Но ведь вы это ей простите? Или нет?
Голова больного снова утонула в подушке.
— Вам и задолго до этого казалось, будто вас преследуют роботы, — продолжал врач. — Может, у вас связано с роботами какое-нибудь неприятное переживание? Поройтесь в памяти! Подумайте хорошенько! Вам ничего не хочется мне рассказать?
— Я вырос в деревне, — заговорил больной. Глаза его по-прежнему оставались закрытыми. — Зимой мы топили железную печку, в холодные дни так долго, что она раскалялась. В один такой день мать около нее села. К ней спиной. И вдруг, забывшись, прислонилась к раскаленной печке.
— Знаю, — сказал врач. — Вы тогда потеряли мать. Это очень грустно. Но вы были здоровым подростком. Это горе вы уже давно преодолели.
— Вы знаете не все, — возразил больной. — Спина сразу загорелась. Как целлулоид. Я попробовал было загасить огонь платком, но когда попытался отнять его, увидел, что это невозможно, он зацепился за проволочную сетку — вот что оказалось под кожей у моей матери! Она была робот!
— Нет! — сказал врач. — На ней тогда было новое платье из затканной целлюлозой пластмассовой сетки. Целлюлоза сразу вспыхнула, пластмасса же в огне затвердела. Именно это вы и увидели. Но не поняли, что именно произошло. Теперь вам ясно?
— Да, конечно, — шепотом ответил больной.
Врач повернулся к помощнику:
— Пока пусть не встает. Продолжим.
Он снова обратился к больному, бледное лицо которого смотрело на них с подушки:
— Все это не дает никаких оснований бояться роботов. Человеку ни один робот никогда не делал ничего плохого. Может быть, вы пережили еще что-нибудь, что вас испугало? Вспомните! Было когда-нибудь такое? Может, еще раньше?
Веки больного беспокойно затрепетали. По его лбу, как волны по воде, пробежали морщины. Он заговорил опять:
— Это случилось незадолго до смерти матери. Я играл с Джорджи, соседским мальчиком. Мы долго бегали и возились, и нам очень захотелось пить. На подоконнике у меня дома стоял стакан с соляной кислотой — я использовал ее в своих химических опытах. Джорджи схватил стакан. «Это пить нельзя!» — закричал я и бросился к нему, но он уже успел выпить полстакана. Только тут он осознал, что было в стакане. Схватился рукой за горло, потом наклонился, будто его сейчас вырвет. Выплюнул он, однако, сперва язык, потом несколько зубов, а потом два желтоватых комочка, с которых сходила слоями шелуха. Но я успел увидеть винты, на которых держались зубы. Джорджи был робот!
— Да, — признал врач, — Джорджи был робот. Его отправили в центральное управление и там отремонтировали. Так радуйтесь же! Окажись на его месте человек, тот уж едва ли бы остался в живых. Так что с вашим другом все закончилось наилучшим образом. Вы не можете с этим не согласиться!
Больной молча кивнул.
— Ну вот, — сказал гораздо увереннее врач, теперь он вкладывал в слова всю способность внушать, какой только располагал. — Тогда все в порядке. Ничто больше вас не тяготит. Вы просто устали, и теперь вам нужно уснуть. Когда проснетесь, будете уже здоровы — здоровы!
Последнее слово он произнес с особым нажимом.
Больной слабо шевельнулся несколько раз, потом дыхание его стало глубоким и ровным: он спал.
Помощник вздохнул.
— Что делать, — спросил он, — если мы допустим новый промах?
Раздался щелчок, это помощник поднял закрепленную на шарнирах крышку своего черепа: позитронный мозг нуждался в охлаждении.
Врач не ответил. Но на человека, который, расслабившийся и спокойный, лежал перед ними, он смотрел очень озабоченно.
X. ХаргривсЕсли сказали тебе, что ты умер…
Огромная машина-компьютер пела для самой себя какую-то песенку — бесконечную, нежную, едва слышную в тысяче других тихих звуков. Машина занимала колоссальное по площади подземное помещение, над которым раскинулся один из пригородов Рагби, в прошлом небольшой город в штате Северная Дакота. Двести пятьдесят миллионов карточек продвигалось по каналам машины быстро и плавно, словно кровь по сосудам человеческого тела. Одну из них на мгновение выхватывали для того, чтобы внести новые данные; другую — чтобы, наоборот, изъять старые. К примеру, в роддоме города Индианаполис появился на свет ребенок; его поместили под электронный измеритель, который во мгновение ока снял мерку с головы, грудной клетки, запястий и лодыжек младенца. В меньшей машине, чем та, главная, появилась карточка — минутой позже такая же появится в машине города Рагби. На карточке значилось, что население Америки пополнила девочка и ей выдано постоянное удостоверение личности, а проще говоря — УЛ, за номером IN97246INД38452. Отныне, каким бы именем ни нарекли ее родители, как бы ни окликали ее подруги, как бы ни называл будущий муж — машины, заполняющие карточки УЛ, заведующие и всячески манипулирующие демографической статистикой, — все эти шестьдесят пять главных машин страны обозначали ее именно IN97246INД38452.
Примерно в это же время в городе Саскатун, штат Саскачеван произошло другое событие: робот-полисмен поднял на улице покойника — взрослого мужчину, пронес мимо толпы зевак к машине и после минутного обыска извлек из кармана его УЛ. Потом передал через электронный информатор сообщение, что такой-то умер. Машина № 58, расположенная в пятидесяти милях к северу от этого города, отправила в боковой канал карточку SA537SAS8442, провела ее через несколько записывающих устройств и, наконец, сбросила в ящик с надписью «Умершие». Впервые за много лет карточка обрела покой. Мгновением позже дубликат карточки за тем же номером направили в боковой канал в машине города Рагби, с тем чтобы сбросить ее в точно такой же ящик. Но тут случилось нечто, не предусмотренное в свое время инженерами и техниками: та самая нелепость, которая происходит, может быть, только один раз в сто лет.
Когда нужную карточку отправляли в боковой канал, едва ощутимая вибрация тока создала подобие эха, и следующая карточка, стоявшая позади, тоже попала в боковой канал. Так случилось, что в ящик «Умершие» упала карточка BE96647CON374699. А вскоре вслед за этим в городе Денбери, штат Коннектикут, ее дубликат сбросили в ящик с такой же мрачной надписью.
Для любого из жителей пригорода Бетель, штат Коннектикут, тот день был таким же точно, как и все предыдущие, в том числе и для некоего Джо Шульца, рабочего фабрики антикварной мебели. После работы Джо решил, что он с большим удовольствием проведет время в кафе-автомате, чем в тишине своей тесной и убогой квартирки. Цены были одинаковы независимо от того, вставишь ли ты свое УЛ в прорезь соответствующего автомата в кафе или дома. Однако — и это было существенно для Джо — в кафе ты видишь ряды тарелок с настоящей едой, а дома — только цветные слайды. Кроме того, в кафе вокруг тебя — все-таки живые люди, какие ни на есть, хорошие или плохие.