смерти.
Когда ребенок очнулся от наркоза, Крафурд и его коллеги с радостью обнаружили, что страхи были напрасными: нервная система маленького пациента была в порядке. Это заставило Крафурда серьезно задуматься насчет коарктации аорты — диагнозе, который он обсуждал с Робертом Гроссом во время своей очередной поездки в США. Оба сошлись на том, что если суженный участок достаточно короткий, то его можно было просто вырезать, сшив между собой обрезанные концы артерии. Проблема была в том, что для этого на аорту нужно было установить зажим на все время операции, достаточно продолжительное — час или даже больше. Оба хирурга не сомневались, что лишить тело кровоснабжения на столь длительный период чревато катастрофическими результатами, — и действительно, большинство собак, на которых Гросс опробовал данную процедуру, в итоге оказывались частично парализованы.
То, что маленький пациент Крафурда выжил после получасовой остановки кровообращения, сделало очевидным, что задуманная операция не такая уж нереальная, как казалось сначала, особенно если учесть, что у пациентов с коарктацией аорты, как правило, есть развитая система коллатералей, снабжающих внутренние органы кровью в обход аорты. Итак, Крафурд попросил коллег подыскать ему подходящего пациента для проведения операции, и в октябре 1944 года ему представили идеального для нее кандидата — двенадцатилетнего мальчика.
Крафурд провел операцию 19 октября. Вскрыв мальчику грудную клетку и обнажив магистральные кровеносные сосуды, он смог отчетливо разглядеть дугу аорты — место изгиба аорты, в котором она, только выйдя из сердца, сразу же поворачивает вниз. Именно в этом месте и находился сильно суженный участок аорты, значительно ограничивавший количество проходящей через нее крови. Крафурд поместил щипцы с двух сторон от этого проблемного участка, тем самым полностью пережав аорту. Теперь кровь не могла течь через нижнюю часть аорты, однако кровоснабжение мозга через две сонные артерии (отходящие в верхней части дуги аорты) спокойно продолжалось, а это было самым главным. В дефектном участке аорты теперь не было крови, и хирург мог спокойно вырезать его, а затем соединить обрезанные концы аорты. Так как всего в нескольких сантиметрах от медицинских инструментов продолжало вовсю биться сердце, то эта задача требовала от Крафурда небывалой сноровки и сосредоточенности. Первым делом он сделал три стежка на равном расстоянии друг от друга вокруг аорты. Теперь, когда два куска аорты были зафиксированы вместе, он мог окончательно соединить их тонкими шелковыми нитками. К тому моменту, как он закончил, аорта оставалась пережатой уже более двух часов. Это был достаточно долгий промежуток времени, чтобы начать переживать, однако Крафурд знал, что мозг точно не пострадает, и был настроен оптимистично. Он надеялся, что коллатерального кровотока будет достаточно, чтобы обеспечить другие важные органы необходимым количеством кислорода. Разжав щипцы и пустив кровь по сшитой артерии, он с облегчением обнаружил, что она нигде не протекает: самая опасная часть операции была позади.
На момент, когда порядком уставший уже Крафурд накладывал последний шов на грудную клетку мальчику, операция длилась уже шесть часов. У пациента начался жар, а в грудной полости развилась инфекция, но в конце концов он выздоровел. Две недели спустя Крафурд сделал такую же операцию двадцатисемилетнему фермеру, который был не в состоянии работать из-за своего недуга. Эта операция тоже увенчалась успехом, и, когда в марте Крафурд осматривал обоих своих пациентов, он заключил, что они были безупречно здоровыми: фермер даже смог вернуться к своей работе.
Тем временем в Бостоне Роберт Гросс вместе со своим коллегой Чарльзом Хафнейджелом, независимо от Крафурда, тоже пришли к заключению, что коарктацию аорты можно исправить хирургическим путем, временно установив на сосуде зажим. Будучи не в курсе, что Крафурд уже сделал такую операцию, Гросс прооперировал двух пациентов. Первый, к сожалению, умер после того, как сняли зажим с аорты — к сожалению, слишком быстро, что привело к резкому скачку кровяного давления, перегрузившему кровеносную систему оперируемого. Во время второй операции Гросс, убирая зажим, был куда более осторожным, и на этот раз пациент перенес операцию хорошо. Полагая, что он добился чего-то совершенно нового, Гросс добавил заключение про «прорыв» в статью и отправил ее на публикацию. Узнав, что Крафурд на пару недель опередил его, он пришел в бешенство, думая, что тот воспользовался его исследованиями. Даже спустя пять лет Гросс выгнал из операционной приехавшего с визитом хирурга, как только узнал, что тот был ассистентом Крафурда. Стремление провести какую-то новую операцию первым, «установить приоритет», как тогда говорили, — было распространенным явлением в хирургии и наблюдалось с тех пор еще как минимум на протяжении нескольких десятилетий. Подобно космической гонке между СССР и США в 60-х годах, подобная конкуренция была двигателем прогресса, однако также приводила к ожесточенному соперничеству и неприятным спорам.
Разумеется, первенство в подобном деле имело смысл лишь в случае успешного результата. К счастью, операции на людях с врожденными пороками сердца действительно оказались эффективными. Один из первых синюшных детей Блэлока, мальчик по имени Самюэль Сандерс, стал впоследствии великим пианистом, выступал вместе с Ицхаком Перлманом и Мстиславом Ростроповичем и дожил до 1999 года. А Крафурд и в 1974 году, спустя тридцать лет после операции, по-прежнему поддерживал контакт со своим первым пациентом с коарктацией аорты. Еще более впечатляющим было то, что Лорен Свини Николи, чью жизнь Роберт Гросс спас в 1938 году, дожила до правнуков, произнесла речь на похоронах Гросса и летом 2015 года была все еще в добром здравии.
Это не значит, что все разработанные этими врачами методики стали последним словом в современной хирургии. Всего через пару лет после проведения первого шунтирования Тоссига — Блэлока Уиллис Поттс из Чикаго представил усовершенствованный вариант этой процедуры, который давал лучшие результаты. Позже Дентон Кули, присутствовавший в операционной во время проведения Блэлоком его исторической первой операции, усовершенствовал ее еще больше. Несмотря на все эти достижения, хирурги по-прежнему жаждали научиться именно лечить пациентов с тетрадой Фалло, а не просто облегчать симптомы. Чтобы добиться этого, нужно было найти способ оперировать внутри сердца; и если подобное оказалось бы возможным, то открыло бы дорогу для лечения множества других сердечных заболеваний.
Когда Альфред Блэлок умер в 1964 году, Лорд Брок, президент Королевской коллегии хирургов, написал, что его работа «вдохновила и подтолкнула к дальнейшим достижениям в кардиохирургии, которые стали появляться с умопомрачительной скоростью». И действительно, уже через несколько лет после первой операции на ребенке с «синим» пороком сердца кардиохирургия преобразилась до неузнаваемости. Человечество оказалось на пороге эры операций на открытом сердце; а после выдающихся успехов Гросса, Крафурда и Блэлока хирурги по обе стороны Атлантики поняли, что впереди еще много неизведанного и еще более великие открытия в кардиохирургии могут выпасть на их долю.
3. «Отчетливое шипение»
В июне 1725 года молодой человек из городка на севере Италии пришел домой к местной куртизанке и вскоре выбежал от нее встревоженный. Дальнейшие события были описаны врачом Джованни Баттиста Морганьи, который более пятидесяти лет был профессором на кафедре анатомии в Падуанском университете:
«Так как в следующие два-три часа женщина не появилась, соседи решили зайти к ней и обнаружили ее мертвой — она лежала в постели, в характерной позе, по которой нетрудно было догадаться, чем она недавно была занята, к тому же на ее половых органах были явно видны следы мужского семени»[11].
Рассказ Морганьи об этом безнравственном происшествии появился в 1761 году в книге «О местонахождении и причинах болезней, выявленных анатомом». В книге было собрано почти семьсот отчетов о проведенных Морганьи вскрытиях, и она имела большое влияние. Сопоставляя результаты патолого-анатомического исследования с симптомами, наблюдавшимися у пациента перед смертью, Морганьи надеялся повысить точность существовавших тогда методов диагностики. В данном случае ему не терпелось выяснить причину преждевременной кончины этой молодой женщины, и он отправил одного из своих коллег осмотреть тело умершей. Так как на улице стояла летняя жара, то каждая минута была на счету — Морганьи велел принести все органы этой женщины, на которых были видны признаки болезни. Тот сделал все, как ему было сказано, и доставил профессору пакет с внутренними и половыми органами покойной, которые Морганьи изучил на следующий день.
Рассмотрев сердце, он обнаружил, что орган был с дефектом. Обычно сердце покрывает перикард — мешочек из плотной фиброзной ткани, удерживающий его в грудной полости. Он не только обеспечивает сердцу дополнительную защиту от инфекций, но также содержит небольшое количество жидкости, облегчающей его не прекращающуюся ни на минуту работу. На этот раз, однако, околосердечная сумка не обхватывала плотно, как и полагается, сердце, а была растянута из-за черной свернувшейся крови. Никаких внешних патологий магистральных кровеносных сосудов не наблюдалось, однако, когда Морганьи разрезал самый крупный из них — аорту, — то понял, отчего умерла девушка. Рядом с местом выхода аорты из сердца он обнаружил признаки болезни: стенка сосуда ослабла и раздулась наружу — подобный дефект называют аневризмой. В данном случае аневризма была размером с крупный грецкий орех. Она лопнула, и большое количество крови попало в околосердечную сумку и грудную полость, вызвав практически мгновенную смерть. В отчете о вскрытии Морганьи сделал замечание, руководствуясь, как может показаться, больше соображениями морали, нежели медицинскими знаниями, и все же он оказался прав: