гелини приступил к самой кропотливой работе — анастомозу, присоединению артериального имплантата к крошечной коронарной артерии.
С помощью тончайшей полипропиленовой нити Ангелини наложил стежки по окружности трансплантата, чтобы прикрепить его к стенке коронарной артерии чуть выше места надреза. В последний момент он убрал из сосуда пластиковую трубку, затянул швы, и анастомоз был завершен. Убедившись в том, что сосуды идеально соединены друг с другом и кровь нигде не протекает, он перешел ко второму шунту. Процесс повторился, только на этот раз использовался участок вены, взятый из ноги пациента. Один конец имплантата был закреплен на аорте, второй — на другом участке коронарного кровообращения. Третий, и последний шунт похожим образом соединил аорту и заднюю поверхность сердца. Итак, за три часа в операционной сердце обзавелось тремя новыми кровеносными сосудами. Ангелини приподнял его еще раз, чтобы проверить свою работу, а затем аккуратно положил обратно на место.
К миокарду присоединили проводки кардиостимулятора, чтобы регулировать сердечный ритм в случае необходимости, и поставили дренаж — толстую пластиковую трубку для вывода из грудной полости лишней жидкости. Ретрактор, раздвигавший грудную клетку для доступа к сердцу, убрали, и она вернулась в свое нормальное положение. Две половины грудины скрепили толстой проволокой, а затем наконец аккуратно сшили кожу и мышцы, оставив в качестве свидетельства о проделанной работе лишь тоненькую полоску швов.
Рене Фавалоро неоднократно подчеркивал, что коронарное шунтирование — это лишь паллиативная мера, и вылечить ишемическую болезнь сердца хирургическим путем невозможно. Нельзя вылечить ее и с помощью лекарств, однако в распоряжении врачей теперь целый арсенал препаратов, способных замедлять ее развитие и облегчать симптомы, благодаря чему многим пациентам операция в итоге оказывается и не нужна. Важнейшим достижением последних лет стало появление ангиопластики и стентирования, которые позволяют раскрыть закупоренную коронарную артерию путем введения через наружную вену катетера без необходимости проведения серьезной операции. Эти нововведения, как мы вскоре с вами увидим, внесли такой существенный вклад в кардиохирургию, что какое-то время грозились сделать коронарное шунтирование ненужным. Тем не менее разработанная Фавалоро полвека назад процедура прошла проверку временем и остается одной из самых успешных и распространенных операций в истории хирургии.
Но конец у истории этого триумфа оказался, увы, печальным, потому что жизнь человека, заслужившего мировое признание, трагически оборвалась. Двадцать девятого июля 2000 года Рене Фавалоро в своей квартире в Буэнос-Айресе выстрелил себе в сердце. Медицинский фонд, который он основал после возвращения в Аргентину, вложив в него огромное количество собственных средств, переживал серьезные финансовые проблемы, а вся страна погрузилась в серьезный экономический кризис. В прощальном письме Фавалоро выразил разочарование по поводу того, что так и не смог убедить правительство страны помочь ему, а также отчаяние из-за коррупции, которая полностью поглотила власть. Он завещал развеять свой прах в горах рядом с городом, где он работал скромным сельским врачом, и сам написал для себя эпитафию:
«Не стоит говорить про слабость или смелость. Хирург живет вместе со смертью, она — его неизменный спутник, и я иду рука об руку с ней».
8. Одна жизнь, два сердца
Одним декабрьским днем, навестив в больнице своего мужа, Анна Вашкански возвращалась домой и случайно стала свидетельницей только что случившейся аварии. На дороге лежало накрытое одеялом тело, а вокруг собралась толпа. Дочь погибшей женщины ничком лежала рядом с ней — она была без сознания, а врачи «Скорой» лихорадочно пытались спасти ей жизнь. В тот момент, когда полицейский жестом показал миссис Вашкански, чтобы она проезжала, она и подумать не могла, что сутки спустя сердце этой девушки будет биться в груди ее мужа.
Операция, превратившая этот трагический несчастный случай в настоящее чудо хирургии, стала в итоге самой знаменитой в истории медицины. В предрассветные часы 3 декабря 1967 года Кристиан Барнард стал первым человеком, пересадившим человеческое сердце. Полвека спустя мало кто уже помнит хоть что-то помимо этого впечатляющего факта. Кто-то может припомнить, что пациента звали Луис Вашкански и что прожил он всего пару недель, а также что весь мир ликовал и прославлял Барнарда — гения, чей подвиг объявил начало эры трансплантации сердца.
На самом деле все было не так просто и гораздо более захватывающе. Барнард был уже состоявшимся врачом с несомненным потенциалом стать звездой. За один день он стал самым знаменитым врачом на планете, в то время как имена исследователей, благодаря которым пересадка сердца стала возможной, остались неизвестны широкой публике. Естественно, можно было бы предположить, что процедура с технической точки зрения будет сложной, но, как заметил Оке Сеннинг: «Нужно лишь шить. А когда мы знаем, где именно шить, проблем никаких нет». Однако достижение Барнарда одобрили не все: некоторым врачам казалось, что это случилось слишком рано, а другие серьезно сомневались по поводу этической стороны вопроса. Споры продолжались несколько лет, и в результате изменилось само определение жизни и смерти.
Операция Барнарда была подобна высадке на Луну, которая произошла двумя годами ранее, и стала символом нового времени, победой передовых технологий над естественными ограничениями человеческой жизни. Один обозреватель объявил о «начале новой эпохи в медицине… эпохи, не менее значимой, чем атомная эра». Вскоре на смену оптимизму, однако, пришло разочарование. Десятки хирургов начали заниматься пересадкой сердца, но лишь немногие их пациенты жили после операции более нескольких недель. В 1970 году большинство отказались от операции, которая обещала столь много и принесла столь мало. Следующие несколько лет лишь единицы не сдавались и продолжали пробовать дальше — на самом деле начало новой эры затянулось до 1980-х, когда накопленные знания и новый чудесный препарат наконец-то сделали пересадку сердца надежной и эффективной операцией.
Оглядываясь назад, в первой операции по пересадке человеку сердца хочется видеть апофеоз кардиохирургии, самую высокую вершину, которую хирурги давно стремились покорить. Но на деле мало кто изъявлял желание пойти на этот отважный шаг, который был лишь частью куда более масштабного проекта с участием специалистов из множества разных областей медицины. Целью было желание продемонстрировать, что части тела, которые не подлежат восстановлению, можно заменить — поставить вместо старых органов новые, точно так же, как автослесарь заменяет неисправную деталь автомобильного двигателя. Первые попытки такого рода были предприняты как минимум два тысячелетия назад в Древней Индии, когда Сушрута написал про использование кожных лоскутов для ринопластики — косметической операции по реконструкции носа. В шестнадцатом веке итальянский хирург Гаспар Тальякоцци тоже прославился своим мастерством — он использовал кожные трансплантаты для восстановления изуродованных в бою носов. Ему чаще всего удавалось добиваться неплохих результатов в любом случае, но все же Тальякоцци заметил, что операция шла особенно хорошо только тогда, когда использовались собственные ткани пациента: донорские кожные лоскуты быстро засыхали и отмирали. Использовать кожу другого человека «сложно и практически невозможно», писал он. «Из-за уникальных особенностей человека мы решили полностью отказаться от повторения данной процедуры на ком-либо еще». Он столкнулся с основной проблемой трансплантологии: отторжением донорских тканей. Организм распознает чужеродную ткань и начинает ее атаковать. Прошло уже более четырехсот лет, а эта проблема по-прежнему остается самым сложным аспектом в пересадке органов от одного человека другому.
С развитием анестезии и методов асептики в девятнадцатом веке у хирургов появилась возможность предпринимать более амбициозные реконструктивные операции. Они творили настоящие чудеса, собирая по кусочкам тела, изуродованные травмой или опухолью, однако попытки заменить утраченную кожу донорскими лоскутами практически всегда оказывались безуспешными. Хирурги из России даже пробовали использовать кожу собак, лягушек и кур для лечения ожогов у людей, однако результаты всегда были плачевными. В 1880-х годах круг этих экспериментов расширился: ученые стали исследовать возможность пересадки эндокринной ткани — производящей гормоны железы, вроде щитовидной, яичников и яичек — от одного человека другому с целью лечения бесплодия, а также случаев гипотиреоза (недостаточности щитовидной железы). На рубеже веков, когда хирурги научились сшивать вместе кровеносные сосуды, перед ними открылась еще более волнующая перспектива: пересадка целого органа с его последующим подсоединением к собственной системе кровообращения пациента.
Первым человеком, продемонстрировавшим, что это была не просто нелепая фантазия, стал австриец Эммерих Ульман. В 1902 году он трансплантировал почку одной собаки в шею другой. Так как целью опыта была лишь демонстрация возможности подобной процедуры, собственные почки собаки-реципиента он оставил на месте. Шею же он выбрал потому, что ее вены и артерии расположены близко к коже, что значительно упрощало проведение операции. Он прикрепил донорскую почку к этим сосудам и вывел наружу мочеточник — выходной канал почки. Из отверстия капала моча, тем самым доказывая, что орган получал достаточно крови и добросовестно выполнял свои функции.
Несколько месяцев спустя Эммерих предпринял попытку вылечить женщину, которая страдала от почечной недостаточности, вживив ей в локоть почку свиньи, однако операция была обречена на провал. Но это не помешало продолжить попытки: француз Матье Жабулей пересаживал людям почки свиней и коз, а немец Эрнст Ангер брал для этих целей почки у обезьян. В 1906 году хирург из Нью-Йорка Роберт Таттл Морис объявил о, казалось бы, серьезном прорыве в трансплантологии. Четырьмя годами ранее он заменил пораженные болезнью яичники молодой девушки донорскими, и 15 марта эта пациентка родила здоровую дочку. Если оплодотворенная яйцеклетка действительно была выработана новыми яичниками, то это означало, что биологической матерью ребенка была женщина-донор, а не та, которая физически выносила и родила его. Большинство современных специалистов сходятся во мнении, что Моррис непреднамеренно оставил часть собственной ткани женщины, когда вырезал яичники, и что именно они и стали источником яйцеклетки. Так как анализ ДНК начали проводить лишь многие десятилетия спустя, не было никакого способа узнать, кто же на самом деле был матерью ребенка.