В следующем году другой британский хирург, Магди Якуб, запустил в больнице Гарфилда вторую программу по пересадке сердца, и благодаря постепенному улучшению показателей выживаемости ему вскоре удалось добиться одобрения — а также, что было не менее важно, — финансирования со стороны государства. Лишь в 1981 году, сделав двадцать одну пересадку, Инглиш и его команда начали использовать революционно новый иммунодепрессант циклоспорин.
История этого чудесного препарата началась в 1969 году, когда Х. П. Фрэй, сотрудник швейцарской фармацевтической компании «Сандоз», отдыхал с семьей в горах на юге Норвегии. Ученые из его компании пытались тогда создать новые антибиотики, и всех сотрудников, выезжавших за границу, просили привезти с собой пакетики с образцами местного грунта в надежде найти в них микроорганизмы с антимикробными свойствами. В образце, который привез Фрэй, был найден грибок Tolypocladium infatum, выделяющий некое вещество, которому микробиологи присвоили кодовый номер 24–556, а позже назвали циклоспорином. К общему разочарованию, оно не обладало никаким антибактериальным эффектом, однако анализы выявили другое его любопытное свойство: если вводить его животным, то их иммунная система ослабевает.
Эксперименты показали, что кролики, которым препарат давали после пересадки почки, жили неограниченно долгое время, в то время как те, которые никаких иммунодепрессантов не получали, умирали в течение первого месяца после операции. Рой Калн из Кембриджа тестировал препарат, пересаживая сердца свиньям, — продолжительность жизни подопытных животных также была значительно увеличена. Он заключил, что вещество подавляет отторжение намного эффективнее всех других испробованных его командой препаратов. Он начал давать его людям, получившим донорскую почку или печень, однако первые пациенты страдали от серьезных побочных эффектов, среди которых был также и рак. Эта проблема была в итоге решена в Питтсбурге Томасом Старзлом, который обнаружил, что токсичное воздействие циклоспорина можно значительно смягчить, если вводить его в небольших дозах вместе с другими препаратами.
Кардиохирурги не спешили брать на вооружение новый препарат — они хотели дождаться убедительных доказательств его эффективности и безопасности, прежде чем рисковать здоровьем своих собственных пациентов. Таким образом, все с нетерпением ждали результатов клинических испытаний, которые проводились в начале 1980-х годов, и они не разочаровали. Циклоспорин оказался самым мощным оружием против отторжения, он значительно увеличивал среднюю продолжительность жизни пациентов с пересаженным сердцем: 76 процентов из тех, кому его давали, прожили более года, в то время как среди пациентов, не получавших циклоспорин, таких оказалось всего 62 процента. Многочисленных скептиков удалось наконец убедить, и количество проводимых ежегодно пересадок сердца резко подскочило со 182 в 1982 году до 4500 с лишним к концу десятилетия. Для пациентов стало обычным делом жить долгой и здоровой жизнью, средняя продолжительность которой после операции на данный момент составляет более десяти лет. Самой же впечатляющей стала история Джона Маккаферти — к моменту написания этой книги он считался самым долгоживущим пациентом с пересаженным сердцем. Когда Магди Якуб в 1982 году пересадил ему сердце, Джону было тридцать девять лет и он находился при смерти. Уже год спустя он преодолел пешком почти сто километров от своего дома в графстве Бакингемпшир до больницы Гарфилда. Сделал он это для того, чтобы привлечь внимание и убедить правительство в необходимости финансирования программ по пересадке органов. Он участвовал в полумарафонах и соревновался в тематических играх в поддержку трансплантологии в Британии. Он прожил с пересаженным сердцем тридцать три года и умер в феврале 2016-го.
Норман Шамвэй назвал циклоспорин «достижением такого масштаба, которого, пожалуй, мы больше не увидим». Так это и было, однако он поскромничал насчет своих собственных заслуг. Благодаря циклоспорину выживаемость сроком до года буквально мгновенно увеличилась не меньше чем на одну пятую, хотя за предыдущие десять лет, когда Шамвэй практически в одиночку спасал пересадку сердца от забвения после череды первых неудач, срок выживаемости был увеличен втрое по сравнению с самыми первыми попытками.
Стоит отметить, что результаты, продемонстрированные Кристианом Барнардом, были также невероятно хорошими — после 1974 года четверо из пяти его пациентов жили с пересаженным сердцем больше года. Тем не менее этот новатор в трансплантологии сердца по какой-то странной причине сыграл лишь незначительную роль в дальнейшем развитии операции. Он наслаждался славой, которую принесло ему его достижение, радовался бесконечным запросам на интервью, приглашениям на личные встречи с президентом США Джонсоном и папой римским. По словам одного из его современников, Барнард, слегка взъерошенный хирург, «скорее любитель и большой бабник», преобразился в одетого с иголочки светского льва, который ходил по ночным клубам с Софи Лорен и проводил выходные на яхте у Питера Селлерса. Его первый брак рухнул после того, как поползли слухи о его интрижке с актрисой Джиной Лоллобриджидой. За тринадцать лет, прошедших с той его первой исторической операции, он сделал потом всего лишь двадцать одну пересадку, а в 1983 году оставил хирургию навсегда. Причиной стал, помимо всего прочего, ревматоидный артрит, который мучил его последние двадцать лет, вызывая сильнейшую боль и мешая проводить операции. Многие из его коллег, однако, подозревали, что Барнард потерял интерес к хирургии задолго до того, как окончательно отложил в сторону скальпель.
Оставив хирургию, Барнард помог открыть отделение трансплантации в Оклахоме, однако то, что он делал в свободное время, мало шло на пользу его репутации. Он разрешил назвать своим именем «омолаживающую терапию» на дорогом оздоровительном курорте и получал огромные суммы денег за рекламу крема для лица, делая крайне сомнительные с научной точки зрения заявления, которые большинство врачей приводили в возмущение. Когда он умер во время отпуска на Кипре в 2001 году, напечатали объемный некролог, в котором чуть ли не половина текста была посвящена многочисленным сексуальным похождениям «короля женских сердец» и только потом упоминалось о его достижениях в хирургии. Никогда личная жизнь хирурга не разбиралась публично по косточкам, а его наследие не подвергалось столь бурным спорам.
Имел ли Барнард право проводить ту первую пересадку сердца? Даже среди хирургов по этому поводу до сих пор нет единого мнения. Некоторым из тех, с кем мне довелось поговорить, считали, что он позволил личным амбициям взять верх над клинической картиной, а также не отдал должное Шамвэю за те годы исследований, что сделали его успех возможным. Другие указывали на то, что затея с трансплантацией органов была сродни прыжку в неизвестность и что эксперименты на животных, как бы много их ни было проведено, не могли дать ясной картины, как именно отреагирует человеческий организм на получение нового сердца. Возможно, в 1967 году Барнард и не был лучшим хирургом, наиболее готовым к пересадке сердца человеку, однако он стал первым, у кого хватило на это духу. И тогда остальные последовали за ним.
Столько внимания уделялось Кристиану Барнарду и его операции на протяжении полувека после ее проведения, что один весьма интересный факт многие упустили из виду. В начале 1960-х годов большинство людей сомневалось, что трансплантация действительно была решением проблемы для людей, у которых отказывало сердце. Они возлагали надежды на альтернативный вариант, который обещал быть дешевле, проще и не вызывал бы никаких этических вопросов. Миллионы долларов были потрачены на разработку надежного искусственного сердца, устройства, которое могло бы навсегда заменить неисправный орган. В эпоху, когда две части планеты соревновались, кто первый отправит человека на Луну, разработка простейшего гидравлического насоса для человеческого тела казалась весьма достижимой технологической задачей. Вместе с тем эта волнующая затея вскоре обернулась одним из самых ожесточенных случаев вражды в истории медицины.
9. Механическое сердце и СМИ
В 1882 году скучающий молодой врач в колониальной Индии проводил долгие часы в перерывах между консультациями за написанием страшного рассказа про искусственное сердце. Рональд Росс страстно хотел стать поэтом, однако его отец настоял на том, чтобы он занялся изучением медицины. Это было правильное решение, так как Росс стал ведущим мировым специалистом по тропическим болезням, впоследствии получивший Нобелевскую премию за сделанное им открытие, что переносчиками малярии являются комары. «Вивисекция вивисектора» — вот тот леденящий душу рассказ про физиолога, который пытался вернуть к жизни мертвеца. Ученый создал механическое сердце — насос, наполненный ослиной кровью, — и с помощью него успешно воскрешал трупы. В истинных традициях готики события достигают мрачной кульминации, когда снаружи полуразрушенной лаборатории начинается гроза: незадачливый ученый и его коллега понимают, что если насос остановится, то это убьет их подопытного, которым, по жестокой иронии судьбы, оказывается брат физиолога. После нескольких часов усиленного перекачивания крови они окончательно измотались и были вынуждены оставить это безнадежное дело, и воскрешенный было человек умер во второй раз.
История Росса, может, и не имеет большой литературной ценности, однако демонстрирует удивительную фантазию автора. Будучи физиологом, он понимал, насколько сложно создать прибор, способный заменить собой человеческое сердце. Придуманное им устройство предвосхитило работу исследователей, работающих над этим вопросом десятилетия спустя. В его рассказе описывается «насос сдвоенного типа»: устройство с пневматическим приводом, напоминавшее два соединенных вместе велосипедных насоса, каждый из которых работал под своим давлением, подражая правому и левому желудочкам сердца, а также был оснащен клапанами, пропускающими кровь лишь в одном направлении. Любопытно, что ровно сто лет спустя — в де