– Но жертвы проверяли на токсины. Ничего не нашли.
– Токсинов больше, чем тестов, Кира. Стой, – вытянул он руку передо мной, и я испугалась, что вот-вот вляпаюсь в кучку от жизнедеятельности какого-нибудь мопса.
Потом еще Камиль отмывать служебную машину заставит.
– Возвращаемся! Обойдем район. Сделай фотографии всех предприятий в радиусе трехсот метров. Всего, куда можно попасть, будь ты гимнасткой, учительницей, режиссером… Обычной горожанкой, короче. Я обойду ту сторону дороги, ты эту.
– Зачем?
– Токсин, Кира. Если я его обнаружу после эксгумации, он должен быть рядом. Больше трехсот метров от домов они не отходили. Я о тех, кто свел счеты с жизнью вне квартир. Жертвы его приняли от кого-то, или они случайно контактировали с ним. Никто не умер на работе, на даче или в транспорте. Все в своих районах и домах.
Краем глаза я заметила яркий белый свет, ударивший в нас с Камилем справа, и быстро скрывшийся в подворотне силуэт.
– Ты видел?
– Что?
– Похоже на вспышку от фотоаппарата… Нет… ничего… – отмахнулась я, – ничего важного.
Вооружившись телефоном, я ходила от аптек до универмагов, от киосков до поликлиник, от школ до садиков и от кафе до химчисток. Сделала снимки открытого летнего рынка, футбольной секции, фитнес-клуба, кальянной и библиотеки.
На обратном пути купила два салата в порционных мисках и две бутылки воды в магазинчике здорового питания.
– Только не говори, что это будет моя работа – каталогизировать все объекты, – протянула я Камилю салат и воду.
– Видишь, как следователь ты наконец-то сделала верный вывод, обладая первоначальными сведениями. Все равно не спишь по ночам.
– Тебе-то откуда знать? – удивилась я, что он в теме.
– Четыре остановки на автобусе. Когда бегаю по утрам, вижу в окне зеленый свет.
– Может, я сплю с ночником?
– И прохаживаешься во сне с хорьком на плече по балкону? У тебя сомнамбулизм?
– Заходи в гости, а не страдай вуайеризмом. Покажу тебе веревку для побега. Между прочим, сутки тренировалась делать узлы, чтобы прицепить ее правильно.
– Ты подвесила веревку для побега? – удивился он. – Неужели воспользовалась моим советом?
– Но ты же сказал, что на меня может напасть маньяк.
– Одного маньяка ты скоро пустишь к себе в дом сама.
– Максим уже обыка́лся… столько ты сегодня говоришь о нем!
Следующим адресом стал дом пятнадцатилетнего Ильнара Васильева, который проткнул десять главных вен огромными рыболовными крючками. Это случилось в окрестностях Николо-Хованского пруда.
– Многоэтажки, – смотрела я на здания, когда Камиль опустился на корточки возле берега пруда, заросшего осокой.
Он облокотился спиной о знак «Купание запрещено» и сунул травинку между зубов.
– Кишечная палочка, сальмонелла, гепатит, отравление ртутью или свинцом, – смотрел он на воду, – парень мог просто водички хлебнуть, чтобы кони двинуть.
– При чем тут кони? – никогда не понимала я смысла этой фразы.
– Когда человека сбивает машина, у него с ног слетает обувь. Крепче всего держатся коньки. Они плотно шнуруются. Если обувь валяется где-то недалеко от тела, можешь пульс не проверять – двинул кони. Кони – сокращение от коньков, а не от коней.
Плечо Камиля подергивалось мелкой дрожью, когда он поднял горсть грязи, принюхиваясь.
– Это не нормально, Кира.
– Нюхать грязь? Согласна!
– Я не знаю ни одного препарата, обладающего такой мощностью для изменения сознания. Они могли становиться овощем, пуская слюну. Померли бы, в конце концов, от передозировок с кровоизлияниями в мозг, а не эти… танцы на перилах, завтрак из грунта, ария с фурой.
Плюхнувшись на берег рядом, я медленно повернулась, теребя кулон:
– У тебя есть план?
– Вскрою гимнастку, узнаю.
– Почему сразу ее?!
– Какая разница? На более старое тело проще получить документы об эксгумации.
– Она… наверное уже разложилась…
– Мертвые – просто тела. Военному Наталью жалко из пакетов высыпать, тебе гимнастку вынимать из свадебного платья. Им все равно, Кира. Их больше нет.
– Живые думают о мертвых больше, чем мертвые о нас?
Завуалированно я описывала навязчивое присутствие возле себя сестер и смеха Аллы в голове. Все они давно умерли, но не собирались оставлять меня в покое.
Камиль сыпал сухими фактами, не умея чувствовать так тонко, как пробовала выразиться я.
– Тело остывает со скоростью минус один градус в час. Меньше чем за сутки оно такое же, как температура окружающей среды. Мертвые ни о чем не думают, Кира. Их мозг перестает функционировать. Если дыхание и сердце иногда получается завести и держать на аппаратах, то мозг – нет.
– Ты кого-нибудь убил?
– Мои пациенты и так мертвы. Повезло с выбором профессии.
Он дернул уголком губ, очевидно радуясь удачной шутке патологоанатома.
Я выдернула травинку у него из зубов:
– Руки гелем натираешь, а теперь сальмонелл из пруда жуешь?
– Повышаю иммунитет кишечника. И нет, Кира. Мой ответ – нет. Человека я не убивал.
– Какой срок давности за убийство? – спросила я, поднимаясь с примятой травы.
– За тяжкое десять лет, особо тяжкое – пятнадцать.
– Значит, шесть лет в запасе на поиск правды о смерти сестер, ведь прошло только девять, а убили их особо тяжким способом. Читал? Или тоже пролистывал?
– Читал заключение о вскрытии.
– И что? Зацепки были?
– Щепки были. В каждом теле по двадцать проколов. Дело закрыто. Смерть признана не насильственной.
– Сестер могли столкнуть с обрыва! Все говорят, что там была куча народу в тот выходной. Мало ли какого маньяка занесло на детский праздник?
Камиль размахнулся и швырнул подобранный на Нагатинском мосту камень блинчиком по поверхности пруда. Я насчитала двадцать два отскока.
– Нет связи, – сделал вывод Камиль, – если бы детей убил человек с подобной манией, были бы другие.
– Может, и были. Но их гибель тоже признали ненасильственной смертью.
Выезжая с дворовой территории дома Натальи Угольковой, последней погибшей, я оборачивалась через кресло то влево, то вправо, сдавая задним ходом.
– Подстрой зеркала, – подсказал Камиль, участливо опустив салонное зеркало заднего вида, которое я еще утром отпихнула максимально к лобовому.
– Обойдусь, – вернула я зеркало в то же положение. – В Нижнем я училась на «копейке». Там не было такой роскоши, как зеркала.
– Они есть у всех. Тем более на учебных машинах.
– Из той тачки стырил кто-то, и я привыкла без них.
– Теперь понятно, почему нам сигналят при перестроении. Ты не пользуешься зеркалами… – дошло до него спустя двенадцать часов.
– Я вижу все, что нужно.
Камиль промычал с недоверием.
– Или сам води, или так привыкай. У тебя нет прав, а у меня вместо машины самокат.
– Потому что самокату не нужны боковые зеркала.
– Ты прирожденный криминалист! – И я не шутила.
Самокат я выбрала потому, что на нем нет зеркал.
У нас не было полномочий опрашивать родственников жертв, да и мы с Камилем не самые подходящие кандидаты на роль дознавателей. Я всего лишь стажер, а он сотрудник морга. Ему бы только труп какой поскорее откопать, а мне еще придется упорядочить тысячу сделанных нами фотографий тех мест, куда ходят обычные горожане.
Куда мог бы зайти любой из них и незаметно отравиться, если эти смерти – несчастные случаи. Или же яд им ввел намеренно серийный отравитель.
В психические расстройства, пусть и неясной этимологии, не верили ни я, ни Камиль, ни все те, кто видел места трагедии и способы самоубийства.
Мы вернули «Чайку» в гнездо служебного гаража в одиннадцать ночи. Мария Викторовна приняла у меня ключи, удивляясь и разглядывая нас с прищуром, ведь мы с Камилем оба с ней поздоровались и попрощались без крика и ора: на нее или друг на друга.
– Кофе будешь? – спросила я Камиля, сворачивая к круглосуточной палатке.
– Ночью?
– На меня оно не действует. Просто вкусное.
– Потому что ты пьешь молоко с привкусом кофе. Настоящее – это сваренное в турке. Желательно на песке. Без сахара.
– Мне латте на банановом молоке с апельсиновым сиропом, – сделала я заказ. – А хорошее в кофеине есть?
– Теанин. Усиливает выработку гормона дофамина, чувства радости. Ты серьезно будешь это пить? – смотрел он на пол-литровый стакан моего жидкого блаженства.
– Ну конечно! Обожаю, – отпила я самую вкусную сливочную пенку. – Мой самокат вон там. Тогда увидимся в понедельник, – улыбнулась я, зная, что спать точно не буду, – присылай фотографии, начну составлять каталог инфраструктуры.
Люблю ночь. Ехать по улицам одно удовольствие. Машин нет. Людей нет. И нет солнца, в бликах которого прыгали мои (точнее их) отражения по витринам и стеклам. И если бы только прыгали… они уходили. Но признаться в том, что я вижу сестер, зовущих меня в глубь зеркала, я была не готова. Ни Камилю, ни Максу, ни Воеводину.
Чтобы взять на должность стажера, меня проверили на предмет учета в нарко– и психдиспансерах. Не хватало еще загреметь туда – и прощай карьера, которая пришлась мне по душе даже больше, чем составитель текстов для китайских печенюшек.
Сегодня был хороший день. Я избегала зеркал и нигде ни разу их не увидела. Сегодня они дали мне передышку, за что я была благодарна. Даже Алла в голове молчала, не ерничая насчет Камиля.
Оставив самокат под балконом, я вбежала по лестнице на свой этаж. Сунула ключ в замочную скважину и ощутила тяжелую мужскую руку у себя на плече.
Резко обернувшись с мыслями о гипотетическом маньяке, что стал реальным, я облилась остатками латте (третий раз за неделю!).
– Макс! – Кофе капал по рукам. – Забыл, что я метаю ножи?! Зачем подкрадываешься?
– Просто жду. Хотел увидеть. Привет.
– И давно ждешь?
– Пару часов.
Он выдернул платок из нагрудного кармана пиджака и аккуратно провел им по моим рукам. Кофейные пятна походили на старые, окислившиеся… оставшиеся от крови.