Он надавил на рычажки, и спинка кресла опустилась под углом сорок градусов.
Я отвернулась, чтобы не видеть процедуры. Знала, больно не будет. В прошлый раз Камиль справился с таким в кромешной тьме и чужой рукой. Сейчас он тоже не включал дополнительного света, что меня идеально устраивало.
Шуршали салфетки, трещали латексные перчатки, запахло спиртовой салфеткой.
– Готово. Держи, – протянул он мне кофе.
– А ты не шлепнешь по мне пальцами, как в тот раз, чтобы не было синяка?
– Когда я работаю, синяков не остается.
Я отпила кофе, обводя комнату взглядом. На противоположной стене был отчетливо виден более яркий кусок обоев и след наскоро содранного скотча. Что-то совсем недавно висело на том месте. Что-то, что Камиль пожелал спрятать (уж не в те ли пять минут, пока я стояла у подъезда?).
– Увидимся в бюро, – поднялась я с кресла, – спасибо за кофе.
– Конечно, – отвернулся он к столику на колесиках, упаковывая образцы, – я приеду на час позже.
– А куда ты?
– Брать образцы у второго из списка.
– Почему ты?
– Воеводин предложил семье, они согласились.
– Фамилию скажешь? Второго?
Он покачал головой:
– Нет.
– А что висело тут, скажешь? – ткнула я пальцем в пятно.
Плечо Камиля дернулось мелкой рябью вибрации раз двести подряд:
– Тем более. Нет.
Камиль решил задержаться на час, а я решила вовсе не ехать в бюро, чтобы не встретиться там случайно с Костей. Я даже сняла с шеи свой кулон, внутри которого хранилась пыльца, что могла вернуть ему память. Пока Геката играла с серебряной цепочкой, ворочая ее по скомканному покрывалу, я распахнула другой кулон с половинками фотографий внутри – Максима и Кости.
И где-то между ними я. Но как ни положи мой снимок, к одному из них я буду прижата губами, а ко второму повернута спиной.
Осиротевшая без тяжести сосуда шея потребовала вернуть артефакт на место через час, что я и сделала: кулон с пыльцой вернулся в впадинку между ключиц, кулон с фотографиями Кости и Максима вернулся под ключ в прикроватную тумбочку.
Днем наконец-то позвонил Максим, напоминая мне про примерку платья и бал, о которых я думала ровно столько, сколько думаю о не пришитой к чулкам пуговице на пятке. И равнялось это время числу «нисколько».
Бал. Где я с токсином в голове и нераскрытым делом о шести самоубийствах и где венский праздник?
Первым я услышала в трубке голос Полины:
– Кира, привет, это Поля. Удобно говорить? Ты не на задании!? Не сидишь в засаде?
– Привет, Полин. Сижу в туалете.
– Ой…
– Шучу.
– А! Ну ясно! Хотела уточнить, ты ведь придешь на мой день рождения? Пожалуйста, приходи! Мне будет безумно приятно… Придешь?
Помолчав, я ответила:
– Приду. Передай трубку Максиму, пожалуйста. Он ведь рядом.
– А как ты поняла?! Боже! Ты настоящий детектив!
Шум двигателя его красного джипа я всегда узнаю.
– Привет, Кирыч. Ну, как там наш потерпевший? Челюсть у Камиля не отвалилась?
Почему-то меня кольнуло по больному издевательство Максима над Смирновым.
– Нормально. Я провела у него семь часов… кажется. И он ни разу не пожаловался.
– Ты была у него всю ночь? Я приезжал. Ты не открыла. Потому что была у него?
– Говорю же, меня не было.
– Сдача крови занимает пять минут. Чем можно… обмениваться семь часов?
– Знаниями, Максим.
– Слушай, – перестал он надрывисто рычать, – я еду в ателье. С Полиной. Твое платье готово. Заранее заказал вообще-то.
– Мое что?
– Это такая девчачья прелесть.
– Моя прелесть хранится в чехлах с метательными ножами.
Скучающе я перечисляла все то, что перечислил только что Макс, только я добавляла красочные эпитеты к описанию:
– Удушающий корсет с леской вместо китового уса и панталоны, длиннее моих спортивных брюк с завязками на щиколотках? Полсотни ленточек и бантов на лифе и рукавах? И это – прелесть? Максим, мы вообще знакомы?
– Зато как томительно долго я буду развязывать каждый бантик, когда мы вернемся домой после бала… Целых семь часов.
– Планируешь ролевые игры?
– Я планирую сюрприз. Подсказка, там будет карета.
– Про лошадь не забудь.
Где-то рядом радостно заверещала Полина:
– Как романтично! Максим, ты настоящий купидончик!
– До вечера, – сбросила я звонок.
Но вечером Максим не приехал.
Он прислал курьера с коробкой объемом в четыре куба – в ней лежал мой исторический наряд с корсетом, юбкой и панталонами до щиколоток. Платье оказалось тяжелым и огромным, распластавшись по полу от стенки до стенки.
– Что скажешь, Геката? – позвала я хоряшу. – Дебютантка на балу… я?
Геката подкралась к подолу, принюхалась и громко чихнула. Дважды.
– Согласна.
Я переоделась в легинсы, три топа и широкий свитшот и отправилась на пробежку. Пару метательных ножей сунула в чехлы, туго затянув их ремнями вокруг лодыжек.
Сделав три круга по району, свернула к бетонной стене, за которой громыхали составы поездов метро. Выбрав трухлявый ствол упавшего возле бетонки дерева, я приступила к тренировке.
Я швыряла ножи разными стилями: с разворота спиной, в прыжке, с корточек, через плечо, из-под колена. Я сама не понимала, как у меня получается каждый раз попадать точно в яблочко. Раздухарившись, сделала кувырок-солнышко с махом ступни вверх, а второй нож швырнула, упав руками назад в мостике.
В итоге я запыхалась и плюхнулась на спину, когда услышала быстрые шаги по шуршащей листве. Схватив нож, я искала цель для броска.
– Кто здесь?!
Бомж, собака, вор… или очередной похититель кофеманок на белом минивэне?
– Кир, это я. Камиль, – вышел он из тени, и, пока его тень приобретала очертания, я поспешила спрятать нож обратно в кобуру.
– Отрежу тебе… ухо, – улыбнулась я, – если продолжишь так подкрадываться.
– Продолжу, – вытянул он руку, поднимая меня на ноги с прошлогодней прелой листвы.
– И почему?
– Потому что… гладиолус.
– Гладиолус? И чей это позывной?
– Пусть будет Воеводина.
Я нехотя улыбнулась.
– Ты знал, что в гладиолусе витамина C больше, чем в шиповнике. Он мочегонный и болеутоляющий.
– Разбираешься в ботанике?
– Я прочитала о растительных ядах все, что смогла найти. А потом Алла сказала, что все, что я нашла, написала она.
– Можно? – попросил он у меня нож, и я положила нагретую рукоять в его ладонь без перчатки, еще более обжигающую. – Когда-то я также читал про Ракиуру.
Он метнул нож, попадая ровно в центр пня.
– Это правда, – решила я, что удобней случая не будет, – что можно воткнуть человеку в горло нож и он не умрет, пока не выдернет рукоять? А если выдернет, истечет кровью за двадцать секунд?
– Да. Казнь маори. Или жизнь с постоянной адской болью, или умереть. Но решал приговоренный. Тоже прочитала в книгах?
– В твоем тесте вообще-то.
Камиль промазал по пню, чиркнув лезвием о бетонную стену.
– Зачем ты написал это в тесте? Придумал бы, что мечтаешь нарожать пятерых детей, сплавиться по горной речке в каноэ и прыгнуть с парашютом.
– Вымышленные слова. Как заклинание, которое никогда не оживит камень. Я мог написать там все что угодно.
– Значит, ты никого не убьешь?
– Или никогда не сплавлюсь по горной речке.
– Ты хороший человек, Камиль, – искренне улыбнулась я, – я рада, что подружилась с тобой, и верю, что ты не станешь воплощать свою фантазию в реальность.
Камиль не бросил нож в третий раз, он схватился за плечо и, морщась от судорог, сжал острие ножа ладонью до крови.
– Это самая ужасная из всех твоих идей – думать, что я хороший… Хотеть со мной… подружиться.
Развернувшись, он побежал от меня со всех ног, и я ринулась следом.
– Стой! Камиль, подожди!
Его тень мелькала между машин и подворотен, пока до меня не дошло:
– Ты же дал мне ключи от квартиры…
Сжимая тот самый ключ на брелоке, я бросилась наперерез. Может быть, он свернет в бар или в парк. Если повезет, я смогу порыться в его кабинете и найти то, что он пытается скрыть. Что-то ведь было на той стене! Автограф певца, постер, портрет, диплом, календарь! Пусть даже календарь маори о предсказании конца света!
Что-то висело там много лет.
Домофон, лестница, его этаж, квартира… звуки лифта за спиной – но я уже открыла дверь, врываясь внутрь.
Коридор, поворот, комната с резекционным столом на витых чугунных ножках, и вот…
…я вижу то, что вижу… я ЭТО вижу!
Потом раздается звук.
Свист брошенного ножа, и кровь… стекающая из шеи.
Глава 14И бал
– Камиль… какого черта?! Что ты наделал?!
Бросившись к стене, я выдернула нож из рисунка.
Кровавые капли, что оказались на острие клинка, когда Камиль сжал мой метальный нож, стекали по шее нарисованной карандашом девушки. Это был портрет. Вот только место, где были нарисованы глаза, истерли до дырок.
Я аккуратно провела рукой по пустым глазницам девушки, чувствуя их шершавость.
– Та, которую ты любил… – разговаривала я сама с собой. – Та, что выстрелила в тебя… Поэтому ты стер ей глаза? Не можешь в них смотреть?
Я не могла произнести о рисунке больше ничего… не могла допустить мысли, что вижу на рисунке… но Камиль мог.
– Не могу. Смотреть. В твои.
Я обернулась, слыша, как Камиль рухнул на пол. Он сбил стопки книг, усаживаясь поверх них и опуская голову к согнутым в коленях ногам.
Глаз у девушки на рисунке не осталось, их стерли, но все остальное – овал лица, губы, нос, щеки, волосы, лоб и даже чуть сдвинутый в сторону пробор – все было точь-в-точь как у меня.
Проще говоря, на том карандашном рисунке… я.
Не поднимая головы и тем более не осмеливаясь взглянуть на меня, Камиль объяснил:
– Глаза стерты, потому что их никто не мог изобразить правильно. Художники-криминалисты не понимали, что я описываю. Я стирал их снова и снова. Много лет у нее не было глаз, пока… Воеводин не взял меня в командировку в Нижний.