Парочка размазанных кровавых пятен проглядывала сквозь серые крапины плитки.
Камиль надавил на дверную ручку, и дверь распахнулась без усилий. Она была не заперта. С половика в темноту коридора юркнула тень.
– Это Геката.
– Нужно включить свет. Осмотреть все.
– Света нет, Камиль. Я живу в темноте.
– Давно?
– Девять лет… с того самого дня.
Включив фонарик на телефоне, Камиль опустился на корточки и поднял окровавленный осколок зеркала.
Я вспоминала:
– Зеркало сорвалось… Максим закрылся руками и порезался. Наверное, поэтому на мне его кровь, – не верила я, что успела нанести ему ответные удары.
– Оно упало до того, как он порезал тебе спину?
– Все так быстро случилось. Он… – смотрела я на трюмо, – прижал меня грудью сюда. Начал поднимать юбку. Я не могла дышать. Просила срезать шнурки корсета. Я дернулась и сорвала с зеркала простыню. Он резанул по спине, а когда я обернулась, ударил ножом по рукам. И я убежала по той веревке… которую ты в шутку советовал закрепить на балконе. От маньяка! Которым оказался мой парень!
– Вы ссорились?
Геката не обращала на нас с Камилем никакого внимания. Она скребла лапками щель под трюмо, что всегда делала, закатив под мебель свои лакомства.
– Нет, все было хорошо. Мы обсуждали имена детей, и он купил нам дом. Подарил ключ с брелочком в форме сердца…
Поискав в прихожей, я подобрала серебристый ключик с небольшой цепочкой и сердечком.
Камиль быстро оценил камень:
– Красный бриллиант. Формируясь, они подвергаются высокому давлению и деформации кристаллической решетки. Твой брелочек с пыльного пола стоит двести тысяч долларов.
– Деформации и давлению вчера подверглась я!
Камиль продолжал осмотр, подсвечивая пол фонариком телефона и разглядывая мазки крови через свою лупу с перемотанной изолентой рукоятью.
– Он потерял примерно двести миллилитров.
– Что… так много?
– Уверен, что его раны серьезней твоих. А твои, Кира… боюсь, ты ошиблась.
– С тем, что влюбилась в Максима?
Камиль как-то странно усмехнулся.
– С версией.
Я оглядывалась по сторонам, но не могла понять, не могла вычислить – где ошибка? Все крутилось в голове месивом кроваво-алой паутины с журавлем без крыльев внутри.
Камиль принялся объяснять:
– Ты сама нанесла себе раны.
– Что? Нет… Он напал на меня! – взбесилась я, чувствуя, как слезы щиплит мне глаза.
Но Камиль не слушал, выстраивая сцену преступления.
Не того, жертвой которого стала я, а того, что сама сотворила.
– Максим стоял сзади. Ты сдернула простыню с зеркала. Увидела сестер. Старый триггер усилил новый из-за токсина. У Максима был нож, которым ты просила срезать корсет. Ты резко дернулась назад, вдавливая себя в лезвие. Судя по дорожке из крови, Максим выбежал за тобой на балкон, но по веревке не спустился. Возможно, думая, что ты защищаешься. Ты ранила его, скорее всего, в руку с ножом, которым он собирался разрезать завязки корсета. Максим спустился на лифте, потому что на лестнице крови нет. Он какое-то время бежал за тобой, а нож ты выкинула сама.
Еле заставляя себя делать вдохи с сиплыми выдохами, я зажмурилась.
– Камиль! – выплевывала я, почти отхаркиваясь словами. – Он же… я могла убить его!.. Я знаю как! Что я за человек?! Почему вокруг меня все страдают и мрут?!
Схватив ножи, я стала выдергивать их из стен, отшвыривая по сторонам.
– В этом доме только смерть! И вокруг меня тоже!
Сгребя Гекату в комок, я уткнулась ей в спину с сиплыми рыданиями, когда у Камиля зазвонил мобильный. Он слушал, отрывисто кивал, кидал на меня взгляды.
Повесив трубку, произнес:
– Огонькова в больнице.
– Кто… Я таких не знаю, на ее счастье!
– Полина, сестра Анатолия Огонькова. Воеводин вызывает нас.
– Полина? Нет… пожалуйста, только не она… – осознав, о ком речь, выдохнула я, – это ее тест на токсин был положительным? Она – второй зараженный с катера?
Камиль кивнул:
– Собирайся. Лучше тебе быть со мной, чем остаться здесь.
– Чтобы не закусила стеклом и не сделала сальто на двадцатом этаже балкона?!
– Да, – произнес он, и я даже не вздрогнула и не затряслась.
Я знала, что могу совершить все что угодно.
– Геката, да что там? – не переставал хорек рваться в щель под комодом.
Камиль бросил взгляд на нее.
– Переоденься. Я посмотрю. Может, дохлая мышь.
Стянув немытые волосы с засохшей кровью в высокий пучок, я натянула бейсболку, солнечные очки, драные джинсы и футболку (ну хорошо, три!)…
– Что с ней? – допытывалась я, пока мы ехали на такси. – Что с Полиной?
– Доставлена в ожоговое отделение. Это все, что знаю. И запомни, тебе нельзя говорить, что у тебя тоже обнаружен токсин. Ваши фамилии засекречены.
– Я чуть не убила Максима, а Поля чуть не убила себя… Что это за яд, Камиль? Откуда он?
– Расшифруй стих Аллы, и узнаешь. Он написан для тебя. Не для Жени и его филологов, не для Максима и его лаборантов, не для меня и моих трупов.
– Чтобы его расшифровать, нужно быть лингвистом, трупом, ученым и мной? Камиль, что это за открытка из преисподней:
«Ты меня убьешь?
ответ а): да
ответ б): вариант а
ответ в): вариант б
ответ Аллы: вы уже мертвы».
Я надевала бахилы почти в кувырке по полу, чтобы было быстрее, забыв о боли во всем теле.
– Шестой этаж, три поворота налево, – подсказывал Камиль.
– Был здесь?
– Я во всех моргах был. И больницах.
Возле палаты стоял Воеводин. Увидев нас, он пошел, предупреждая на ходу:
– Родители Полины здесь. А вы для них – сотрудники бюро. – Он посмотрел на меня: —Кира, ты в порядке? Что на тебе надето?
Он имел в виду бейсболку, заплаканные глаза, безразмерную черную фуфайку Камиля, поверх которой я нацепила футболку, майку и топик (именно в такой последовательности). Я оставила фуфайку, потому что она была с длинными рукавами, благодаря чему Воеводин не увидел свежих швов на татуировке.
– Ну я…
– Она поссорилась с Воронцовым. Утром я взял кровь, и мы сразу прибыли по вызову.
Воеводин принялся «раскладывать»:
– Со слов матери, вернувшись с бала, Полина сняла с головы корону, в которой была на празднике. Она положила ее на включенную газовую плиту. Когда сплав нагрелся и начал плавиться, Полина вернула корону себе на голову. В итоге она получила ожоги лица, ключиц, шеи и поясницы.
– Я говорила с ней. На балу… – судорожно вспоминала я. – Она принесла морковный фреш. Она пила его, а я только в руках держала.
– Семен Михайлович, нужно проверить продукты с бала, напитки из компании по прокату лимузинов. И еще, хочу провести анализ стен в квартире, где живет Журавлева, на асбест, мышьяк, ртуть и химикаты.
Воеводин согласился:
– Назначай экспертизы. А стены? – не скрылось от Воеводина что-то новенькое. – С какой целью? У тебя в квартире что-то произошло?
– Убийство, – ответила я. – Убийство романа с прописной буквы.
В тот день нам с Камилем не удалось поговорить с Полиной. Она была под снотворным и крепко спала. Возле ее кровати сидели родители, и, увидев их через стекло, я отказалась идти дальше.
– Им сейчас никто не нужен. И мы им не нужны. Полицию в такие моменты всегда ненавидят за то, что она уже ничего не может сделать.
– Но мы не из полиции.
– Тем более, Камиль. Значит, мы справляемся в два раза хуже.
Я дожидалась Камиля, пока он перемолвился парой слов с родителями Полины и вышел из палаты.
– Едем.
– Запрешь меня? – болтала я ногами в тапках, забыв переобуть их.
Я понимала, что могу поступить так же, как Полина, причинив вред себе или окружающим, и оставлять меня одну – не лучшая идея.
Камиль озвучил свою открытку:
– Вариант а) в камеру бюро до выяснения обстоятельств – или вариант б) к тебе под мою ответственность?
– А варианта «г» нет? Мне бы он подошел. У меня сплошное «г», Камиль.
– Кира… это ради твоей безопасности.
– Не утруждайся, Камиль. Я немного тоже криминалист… я знаю, что будет дальше.
Эту ночь Камиль провел у меня в квартире. Он выдернул из стен все ножи, удивился, что у меня нет лампочек в люстрах, а все столовые приборы деревянные. На ночь он дал мне какое-то успокоительное, и я открыла глаза только утром.
Молча мы собрались на службу и выехали в бюро. Выходя за дверь, я оглянулась, решив почесать Гекату за ухом:
– Вот и все, хоряшик.
На крыльце бюро нас с Камилем встретил Воеводин в сопровождении двух сотрудников из юридического департамента.
– Вот и все, Камиль, – повторила я, с ностальгией бросая взгляд на особняк Страховых.
– Тебя не увольняют. Только временно отстраняют, пойдем, – позвал нас всех Воеводин в переговорную первого этажа, где обычно проходили встречи с гостями, у которых не было допуска в здание.
Я села на самый крайний стул, не собираясь снимать с глаз темные очки.
Может, будь я без них, заметила бы знакомых, что уже сидели за столом, – очень дорогого адвоката семьи Воронцовых и его клиента.
– Кира, – произнес Сергей Владиславович первым, и я почему-то вздрогнула. Воронцов пересел ко мне ближе, но я даже голову в его сторону не могла повернуть. – Кира, я никогда не одобрял того, что творила Алла. Я отговаривал ее. Не хотел звонить твоему отцу. Но она… моя дочь. И она мертва. Какой бы она ни была, я похоронил ребенка.
– Мои родители похоронили двух.
Голос Воронцова из успокаивающего сразу же стал ледяным:
– Хочешь сравнять счеты? Максим единственный, кто остался. Я был рад, клянусь, – дернул он рукой в мою сторону, но я спрятала ладони под стол, – такими репликами не раскидываюсь – был рад, что вы сошлись. Радовался, что он угомонился и даже… о женитьбе спрашивал – благословлю ли я вас. И я сказал, чтобы он слушал сердце. Прошу тебя, Кира. Не убей и второго моего ребенка! Оставь мне сына!
– Прекратите давление, – вмешался Камиль, пока юристы стой и с другой стороны помалкивали. – С Журавлевой сняты все обвинения по делу Воронцовой.